В первой редакции я действительно попытался ответить на поставленные вопросы и связать философию моей жизни с факторами, которые определили эту философию и которые от нее неотделимы: социальное происхождение; полученное образование; профессиональный опыт; политический опыт, который я смог накопить; работы по фундаментальной и прикладной экономике; увлечения; моя концепция физического мира. Но сколь легким представлялось определить общую концепцию и применить ее при условии, что ей посвящалась бы целая книга, столь же трудно, даже невозможно, оказалось изложить ее. Это безбрежная и широкая тема. Я был бы вынужден действительно произвести сложный и крайне произвольный отбор, пойти на чрезмерные упрощения, несовместимые с многочисленными и относительно сложными аспектами моей жизни и, следовательно, совершенно неприемлемые.
Таким образом, я ограничился кратким анализом факторов, определивших мое научное призвание, ведущие направления и оригинальность моих работ, философию моего подхода к научному методу и экономической науке В результате я сознательно отказался от изложения и анализа взглядов на политические основы жизни общества, на различные аспекты экономической политики в национальном и международном плане и, наконец, на физический мир - отказался от всех тем, которые волновали меня и о которых я в течение сорока лет беспрестанно размышлял, посвящая им весьма значительную часть своего времени и многочисленные публикации. Такие ограничения не позволяют читателю понять все стороны моей личности, и я прекрасно понимаю его огорчение при этом. Но, по правде говоря, моя жизнь в основном отождествляется с научным творчеством, и последнее обстоятельство представляется мне наиболее важным с точки зрения философии моей жизни.
1. Факторы, определившие мое научное призвание
Юность
Я родился в Париже 31 мая 1911 года. Мои родители держали небольшую молочную лавку, а дед по материнской линии был простым рабочим-столяром. Таким об разом, я принадлежу к тем классам, которые принято называть народными. В августе 1914 года моего отца мобилизовали, а затем он попал в плен. Отец умер в плену в Германии 27 марта 1915 года. Вся моя молодость и вся моя жизнь отмечены этими событиями как прямо, так и косвенно.
Тем не менее, хотя нередко и в трудных условиях, я смог продолжить учебу в средней школе. В конечном счете я сдал экзамены на степень бакалавра в 1928 году по латыни и естественным наукам, в 1929 году - по математике и философии. Все эти годы я, как правило, был во главе своего класса по всем предметам, как по французскому языку и латыни, так и по математике.
Страстно увлекшись историей, я хотел готовиться к поступлению в педагогическую школу в городе Шартре, но под давлением преподавателя математики выбрал спецкласс по математике для подготовки к Политехнической школе, куда и поступил в 1931 году. Окончил ее в 1933 году первым по результатам, что обычно рассматривается во Франции как большое достижение (summum), поскольку Политехническая школа вместе с Высшим педагогическим институтом представляют собой вершину высшего французского образования в научном плане.
Для продолжения образования и затем работы я выбрал Национальный корпус горной промышленности не по причине особого призвания, а просто потому, что каждый год несколько лучших выпускников Политехнической школы (трое из моего выпуска) делали такой выбор, в частности из-за соображений служебной карьеры в крупной промышленности.
После года военной службы в артиллерийском училище города Фонтенбло, затем в Альпийской армии и двух лет учебы в Высшем национальном горном институте города Парижа в октябре 1936 года я поступил на работу в качестве государственного инженера горной службы.
Профессиональная карьера
В 1936 году в возрасте 26 лет я оказался во главе приморского округа по линии Управления шахт и карьеров города Нанта, в ведение которого входили пять департаментов. Кроме того, мне поручались определенные функции контроля, в частности железных дорог общего и местного значения. В августе 1939 года я был мобилизован в Альпийскую армию и направлен на итальянский фронт, где получил под свое начало батарею тяжелой артиллерии в районе города Бриансона. Но настоящая война продолжалась всего две недели: с 10 июня 1940 года, дня объявления Италией войны Франции, до 24 июня 1940 года, дня заключения перемирия.
После демобилизации я вернулся в июле 1940 года на свою должность в город Нант, в зону, оккупированную немецкой армией. С октября 1943 по апрель 1948 года был директором бюро документации и горной статистики в Париже.
С января 1941 по апрель 1948 года я одновременно был занят административной деятельностью и подготовкой своих первых научных трудов: двух фундаментальных работ - "В поисках экономической дисциплины" (1943) и "Экономика и процент" (1947) и трех небольших работ - "Чистая экономика и социальный эффект" (1947), "Пролегомены к экономической реконструкции мира" (1945) и "Изобилие или нищета" (1946), а также разных статей на актуальные темы. В течение всего этого периода я работал очень много, по меньшей мере 80 часов в неделю.
С апреля 1948 года я был свободен от административной службы и мог посвящать все свое время преподаванию, исследованиям и подготовке публикаций. В основном я преподавал экономический анализ в Высшем национальном горном институте города Парижа начиная с 1944 года и руководил исследовательским подразделением в Национальном центре научных исследований с 1946 года. Параллельно я занимался преподавательской деятельностью и в других учреждениях, в частности в Институте статистики при Парижском университете (1947-1968); в Институте международных исследований в Женеве (1967-1970); в Центре имени Томаса Джефферсона в университете штата Вирджиния в качестве приглашенного профессора (1958- 1959) и в университете Париж-Х (1970- 1985).
31 мая 1980 года я ушел в административную отставку, но благодаря содействию Горного института и Национального центра научных исследований сохранил возможность продолжать преподавание, научные исследования и готовить публикации.
Мои работы были отмечены многочисленными отличиями (14 научных премий за 1933- 1987 гг.), наиболее значительное из них - Золотая медаль Национального центра научных исследований (самое высокое научное отличие во Франции), присужденная в 1978 году за все мои работы по совокупности. До сих пор это единственный случай, когда медаль получил экономист.
Участие в экономической и политической деятельности
Наряду с занятиями, указанными выше, я выполнял различные экономические исследования, поручаемые мне частными и национализированными предприятиями и Европейским экономическим сообществом.
Все послевоенные годы и вплоть до создания в 1958 году Европейского экономического сообщества я активно участвовал в качестве национального или международного .окладчика в многочисленных конференциях, связанных с европейским строительством. Участвовал я и в различных международных конференциях по организации Атлантического сообщества, в частности был докладчиком на международной конференции "НАТО в поисках сплочения", организованной в 1964 году в Вашингтоне Центром стратегических исследований Джорджтаунского университета.
Наконец, в 1959 году я стал основателем и до 1962 года являлся генеральным уполномоченным Движения за свободное общество, политической организации либерального толка (в европейском смысле).
Два увлечения
В течение всей профессиональной карьеры, т. е. 1936 года, я постоянно посвящал значительную часть своей деятельности двум страстным увлечениям: истории и физике.
Что касается истории, то в 1961 - 1966 годах я написал первый вариант обобщающей работы "Взлет и упадок цивилизаций. Экономические факторы". Последние 25 лет я продолжал работу по ее уточнению и углублению. В этой сколь амбициозной, столь и смелой работе сделана попытка выявить некоторые постоянные величины, прежде всего количественные, в истории цивилизаций, будь то экономические системы, уровни жизни, технология, денежные явления, демографические факторы, неравенство и общественные классы, влияние наследственности и среды, международные отношения и их экзогенное воздействие на человеческое общество и политические системы.
Что касается физики, то в теоретическом плане я неоднократно обращался к разработке единой теории тяготения, электромагнетизма и квантовой механики. Параллельно с этой теоретической работой я выполнял экспериментальные исследования по аномалиям параконического маятника (короткого маятника, подвешиваемого на стальном шаре), существование которых (аномалий) было мною доказано. Опыты проводились в 1952- 1960 годах сначала в небольшой частной лаборатории в Париже, затем в специально выделенной для этой цели лаборатории в исследовательском институте металлургической промышленности в городе СенЖермен. Исследования осуществлялись параллельно с моей деятельностью экономиста и потребовали от меня изнурительной (но увлекательной!) работы. Указанные опыты были отмечены в 1959 году премией Галабера Французского общества астронавтики и званием лауреата Фонда гравитационных исследований США.
Мое научное призвание
Мое призвание экономиста не было определено школой. К этому подтолкнула меня экономическая действительность, с которой я столкнулся с первых лет активной жизни:
* профессия государственного инженера;
* шокирующий в интеллектуальном плане и драматический в социальном характер Великой депрессии
* острота социальных проблем и убеждение в том, что объективный экономический анализ способствует их решению.
Тем не менее за последние 48 лет эволюция моих взглядов была примерно такой же, как и у Парето. Я и сегодня больше хочу понять то, что делают люди, нежели пытаться убедить их в чем-то. Я и сегодня считаю некую политику лучше какой-то другой, но все больше склоняюсь к той точке зрения, что люди в основном руководствуются своими интересами, предрассудками и страстями, а логика - будь она даже научной - мало воздействует на их дела.
Мое научное вдохновение питали размышления о трудах трех великих ученых, оказавших на меня наиболее глубокое влияние, - Леона Вальраса, Ирвинга Фишера и особенно Вильфредо Парето; размышления об экономической и социальной истории последних веков; углубленный анализ вопросов прикладной экономики, изучение которых мне поручалось; чтение лекций и проведение семинаров (им я посвятил 40 лет жизни и они представляют собой несравнимый источник плодотворных дискуссий).
Что касается увлечений, то они предшествовали моей работе экономиста. Я страстно увлекся историей во время учебы в средней школе и сохранил эту страсть навсегда. Что же касается физики, то мое влечение к ней связано с работой над курсом физики, механики и астрономии в Политехнической школе. Если бы Национальный центр научных исследований существовал в 1938 году, то я бы посвятил себя изучению физики и не стал бы экономистом. Но и в этой области в течение последних 50 лет я не прекращал работать над проблемами, связанными с разработкой единой теории поля.
Разумеется, моя научная карьера была продиктована глубинными чертами натуры, а внешние обстоятельства определили пути ее реализации. Большую роль в ней постоянно играло то, что принято называть случайностью:
случайность, связанная с обстоятельствами жизни; с людьми, которых встречаешь; с авторами, которых открываешь и которые вызывают на размышления. Именно это весьма сложное переплетение многочисленных причин, взаимодействующих друг с другом, и оказало решающее воздействие на мои исследования и подготовку публикаций.
Философия моего подхода к сущности экономических явлений
Что же я попытался сделать?
Все мои исследования, все работы как по фундаментальной, так и по прикладной экономике были подчинены желанию понять конкретную действительность и разработать синтетический теоретический подход, который мог бы если и не обеспечить, то по меньшей мере облегчить понимание. Это желание вначале тесно переплеталось с глубоким стремлением действовать, влиять на общественное мнение и политику. Однако постепенно такая мотивация отошла далеко на второй план.
В конечном счете все, что я сделал, проистекало из потребности дать ответы на вопросы, возникавшие в связи с неясностями, противоречиями, пробелами в существующей литературе в отношении наблюдаемой реальности. Таким образом, мое творчество представляет собой долгую и зачастую тяжелую работу, направленную на то, чтобы сойти с проторенных дорог и освободиться от господствующих взглядов моего времени.
В процессе осмысления я никогда не исходил из теории для того, чтобы прийти к фактам, а, напротив, старался выявить из фактов ту связующую нить, без которой они предстают непонятными и ускользают от всякого эффективного воздействия. Я всегда старался установить тесную взаимозависимость между теорией и ее приложением, ибо экономическая теория не может иметь иных целей, кроме объяснения конкретных устремлений и анализа условий, способных обеспечить наилучшее использование ограниченных ресурсов в целях удовлетворения практически неограниченных потребностей.
Я рассматривал человеческую психологию как фундаментальный фактор, независимо от того, идет ли речь о теоретическом экономическом анализе или о прикладной экономике. Каковы факторы, определяющие психологию, и в какой мере эта последняя сама определяет эволюцию реального мира - вот два основных вопроса, которые я постоянно стремился проанализировать с тем, чтобы найти характеризующие их инвариантные отношения.
Фундаментальная структура экономики
Что касается экономики, то я попытался выделить фундаментальные факторы функционирования любой экономической системы. Мой вклад затрагивает, главным образом, пять тесно взаимосвязанных областей, в которых я постоянно работал начиная с 1941 года:
* теория максимальной эффективности экономики;
* теория межвременных процессов движения капитала;
* теория принятия решений в условиях неопределенности;
* теория динамики денежного обращения;
* теория случайности и экзогенных физических влияний. Полагаю, что во всех этих областях мне удалось освободиться от привычных концепций, введя новые понятия и формализуя новые теории, помогающие лучше отобразить и лучше понять реальность.
Достижение экономического состояния максимальной эффективности
В 1943 году я дал доказательство - в общей форме - эквивалентности состояний общего экономического равновесия и состояний максимальной эффективности. Данный анализ опирается на три новых понятия:
* понятие поверхности максимальных возможностей в гиперпространстве индексов предпочтения;
* понятие распределяемого излишка для всей экономики в целом, причем данное понятие в корне отличается от понятия излишка в том виде, в каком оно обычно рассматривается в литературе;
* понятие экономической потери, определяемой как максимальное значение распределяемого излишка для всех модификаций экономики, при которых индексы предпочтения действующих лиц (операторов) остаются неизменными.
После 1966 года, полностью отойдя от общепринятых теорий и используемой в них вальрасовской модели, я разработал новую теорию, в которой вся экономическая динамика в реальном выражении основывается на поиске, реализации и распределении излишков. Связанная с ней модель - это модель экономики рынков. Данная теория свободна от каких-либо нереалистических гипотез непрерывности, дифференцируемости и выпуклости. Что касается поиска состояний максимальной эффективности, то в данном подходе поиск определенной системы цен, одинаковой для всех операторов, заменяется поиском такой ситуации, при которой нет реализуемого излишка. Понятие цены отходит на второй план анализа и играет лишь вспомогательную роль. Главная роль в новой формулировке принадлежит понятию излишка.
Распространяя классический маржиналистский подход на самые сложные случаи и в то же время упрощая его принципы, моя теория не только дает реалистическое представление об экономической динамике в реальном выражении, представление, свободное от всяких искусственных и ненужных гипотез, но и позволяет лучше понять как глубинную природу экономического расчета, так и реальный смысл функционирования экономики под двойным углом зрения - управления и распределения, на что она позволяет взглянуть совершенно поновому. Эта теория пригодна как для анализа международных обменов, так и для исследования национальных экономик, будь то на Востоке, в странах "третьего мира" или же на Западе, а также для анализа экономик прошлого и настоящего.
Думаю, что данная формулировка представляет собой значительный шаг вперед по сравнению со всеми предшествующими теориями. Во всяком случае, она позволила мне преодолеть серьезнейшие трудности, с которыми я столкнулся в своих работах по прикладной экономике в 1940-1966 годах.
Межвременные процессы движения капитала
В области теории капитала я разработал в 1947 году и в дальнейшем представил в более общем виде теорию процессов движения капитала и максимальной эффективности капитала, опирающуюся на три новых понятия: первичного дохода, характеристической функции и максимальной эффективности капитала.
В работе "Экономика и процент" (1947), насколько мне известно по имеющейся литературе, я впервые дал строгое . доказательство существования состояния "максимум максиморум" (при котором обеспечивается максимальный реальный доход на душу населения) в статике. Подобное состояние соответствует нулевой салариальной норме процента. Позже я распространил теорию максимальной эффективности (продуктивности) капитала на динамический процесс, показав в 1961 году, что состояние "максимум максиморум" соответствует равенству салариальной нормы процента и темпа прироста первичного дохода (золотое , правило накопления). Полагаю, что я дал первое общее и строгое доказательство этого положения. На мой взгляд, из всех существующих теорий динамического процесса движения капитала та, что я сформулировал, является единственной пригодной для численных приложений. Она полно
стью подтверждается данными наблюдения. Ее практическое применение было показано в ходе исследования влияния капитала на различие средней производительности между США и Францией в 50-х годах.
Экономика в условиях неопределенности
Анализ фундаментальных факторов, лежащих в основе недостоверности будущего, привел меня к критическому анализу необернуллианских теорий выбора в условиях неопределенности, широко распространенных в результате работ фон Неймана, Моргенштерна, Маршака, Самуэльсона и Сэвиджа, теорий, которые на практике опровергаются поведением людей в области, близкой к достоверности; а также к разработке позитивной теории выбора в условиях риска в соответствии с данными наблюдения; определению и практическому применению прямого метода, позволяющего доказать существование количественной полезности и измерить последнюю; распространению теории общего экономического равновесия и максимальной эффективности на случай риска.
Один из контрпримеров по поводу необернуллианских теорий, представленных мною в 1952 году, стал широко известен под названием "парадокса Алле". На деле же можно говорить лишь о видимости парадокса, ибо он просто-на-просто соответствует глубокой реальности - предпочтению надежности в области, близкой к достоверности.
Я применил свою теорию выбора в условиях риска в исследовании 1955 года "Оценка экономических перспектив разведки полезных ископаемых на больших площадях на примере Алжирской Сахары". Суть дела состояла в том, чтобы предложить Бюро горнорудных изысканий Алжира разумный компромисс между математическим ожиданием возможных прибылей и вероятностью разорения. За это исследование я получил "премию Ланчестера 1958 года университета Джона Гопкинса и американского Общества исследования операций за выдающуюся работу по операциональным исследованиям, опубликованным в 1957 году".
Динамика денежного обращения
Исследования фундаментальных факторов, лежащих в основе динамики денежного обращения, затрагивали главным образом следующие области: общую теорию денег; наследственную теорию конъюнктурных колебаний; наследственную и релятивистскую теорию спроса на деньги, предложения денег и психологической нормы процента; анализ структурных связей между ростом и инфляцией, в том числе по проблеме "капитального оптимума"; наконец, последствия, связанные с "созданием" денег и покупательной способности в связи с механизмом кредитования.
Мой основной вклад - разработка наследственной и релятивистской теории динамики денежного обращения. Данная теория опирается на четыре основания: фундаментальное уравнение динамики денежного обращения; три наследственные и релятивистские формулировки спроса на деньги, предложения денег и психологической нормы процента. Она исходит из новых представлений, которые могут найти применение в самых разнообразных областях, в том числе в экономике, психологии, социологии и политологии:
* наследственный процесс забывания;
* фундаментальная аналогия между забыванием и процентом;
* учет психологического времени;
* наследственная обусловленность людей событиями прошлого;
* наследственное распространение денежных явлений с постепенным ослаблением во времени;
* существование запаздывающей регуляции, порождающей предельные циклы.
Теория опирается на новые понятия, не имеющие эквивалента в предшествующей литературе: понятия нормы забывания и нормы реакции, их значения варьируются в зависимости от конъюнктуры; понятие коэффициента психологической экспансии, представляющего собой усредненную оценку конъюнктуры всей совокупностью экономических агентов; понятие психологического времени, при котором референт времени таков, что законы денежной динамики остаются инвариантными.
Эмпирические проверки новой теории спроса на деньги дали замечательные результаты, по правде говоря, самые необычные, которые когда-либо были получены в области социальных наук (причем речь идет об области, имеющей важнейшее значение в жизни общества). Действительно, формулировка, вытекающая из данной теории, позволила почти идеально отразить наблюдавшуюся реальность. Это касается, например, и США в годы Великой депрессии; и гиперинфляции в Германии с декабря 1919 по октябрь 1923 года, во время которой индекс цен достиг значения, сравнимого со значением скорости света, измеряемой в сантиметрах в секунду, или в Советской России с января 1922 по февраль 1924 года. Полученные результаты доказывают подспудное существование в социальных явлениях столь же поразительных структурных закономерностей, что и в физических процессах.
Думаю, это единственный случай в истории эконометрических исследований, когда модель, содержащая лишь одну объясняющую переменную и один или два произвольных параметра, в зависимости от рассматриваемого подхода, дала подобные результаты во многих, весьма различных, случаях.
Выявляя инвариантные эффекты наследственного и релятивистского типа в общественных явлениях, новый подход открывает весьма широкие перспективы, о которых до сих пор и не подозревали. Результаты показывают, что все происходит так, будто независимо от различных институциональных условий, случайных исторических ситуаций и особых частных устремлений люди реагируют одинаковым образом и как бы механически на идентичные сложные стечения обстоятельств. Они говорят о том, что наше поведение обусловлено нашим прошлым, и открывают новую страницу в общем споре между детерминизмом и свободным выбором.
Случайность и экзогенные физические влияния
Размышления о теории выбора в условиях неопределенности и поиск фундаментальных факторов, лежащих в основе колебаний временных рядов, привели меня к критическому анализу понятия случайности и теории вероятностей, доказательству новой теоремы - теоремы Т и разработке нового понятия - фактора X, который представляет экзогенные физические влияния на временные ряды.
По сути дела, математические теории, обозначаемые обычно как "математические теории случайности", игнорируют случайность, недостоверность и вероятность. Рассматриваемые в них модели являются чисто детерминистскими моделями, а изучаемые и анализируемые количества - в конечном счете лишь частотами особых конфигураций в общей совокупности также возможных конфигураций, чей расчет производится на основе комбинаторного анализа. В действительности же нельзя представить себе какого-либо аксиоматического определения случайности. Аксиоматическая теория вероятностей совсем не обращается к понятию случайности, и трудно представить себе, чтобы это имело место. Понятия вероятности и случайности являются всего лишь созданиями человеческого ума, которые не известны ни в природе, ни в математике. Они полностью отсутствуют и в теориях вероятностей, что становится совершенно ясно, когда рассматриваешь не семантику, а субстанцию, используемую в них некорректным образом.
Согласно гипотезе фактора Х колебания временных рядов, наблюдаемые нами в явлениях, относящихся к наукам о природе, о жизни и о человеке, являются в значительной мере результатом воздействия - через эффект резонанса - многочисленных вибраций, пронизывающих космос, в котором мы живем, и чье существование сегодня является достоверным. Именно так может объясняться структура колебаний, на первый взгляд непонятная; колебаний, которые отмечаются в очень большом числе временных рядов, как например, в отношении пятен на Солнце или же биржевых котировок. В действительности же эти колебания имеют большое сходство с почти периодической структурой.
Подобной структуре соответствует почти периодическая функция, определяемая как сумма синусоидальных составляющих, некоторые периоды которых несоизмеримы. Из теоремы Т следует, что при общих условиях последовательные значения почти периодической функции распределяются по нормальному закону. Таким образом, устанавливается, что вибрационная детерминистская структура Вселенной может приводить к эффектам, имеющим сходство со случайностью, а детерминизм порождает то, что обычно принято называть случайностью.
В свете этого подхода можно по-новому взглянуть на интерес к исследованию скрытых периодичностей, интерес, который был широко представлен ранее в научной литературе. В целях такого исследования я разработал тест, распространяющий классический тест Шустера (применение которого ограничивается временными рядами с независимыми переменными) на случай автокоррелируемых рядов, что является общим случаем в наблюдаемой реальности.
Сопоставление теорий с эмпирическими данными и поиск инвариантов
Во всех работах по исследованию структурных закономерностей, лежащих в основе наблюдаемой реальности, я всегда стремился к числовым приложениям, исходя из данных наблюдения. Действительно, с моей точки зрения, только опыт является единственным источником знания. Поэтому теория, применяющаяся к квантифицируемой области, может быть приемлемой лишь в том случае, если она подтверждается количественными проверками.
Многочисленные и успешные числовые приложения, в частности в теориях излишков, капитала, выбора в условиях неопределенности, динамики денежного обращения, а также временных рядов, постепенно убедили меня в том, что в данных наблюдения обнаруживается весьма высокая степень внутренней целостности, подспудная инвариантная структура и экономист может, таким образом, найти в них весьма ценные указания.
Требования к экономическому анализу с точки зрения экономической политики
В течение всей профессиональной деятельности мною постоянно двигало убеждение в том, что человек науки не может быть безразличен к коренным проблемам своего времени. Конечно, я всегда считал, что экономист как таковой, дает ли он советы или же преподает, не должен иметь предвзятой линии относительно индивидуальных целей, являющихся чаще всего противоречивыми. Намечаемые цели относятся к области политики. И главная задача политических систем состоит именно в выявлении этих целей с помощью общих компромиссов. А в чисто экономическом плане роль экономиста состоит в том, чтобы проанализировать, действительно ли обнаруженные путем этих компромиссов цели совместимы друг с другом и являются ли наиболее подходящими те средства, которые будут использоваться для их достижения.
В своем творчестве - как в плане теории, так и в плане прикладной экономики - я старался переосмыслить роль экономической свободы и экономики рынков с точки зрения поиска эффективности и достижения этических целей нашего времени и тем самым содействовать более глубокому пониманию проблем, поставленных перед нами экономической организацией общества.
Как обеспечить экономическую эффективность, условие успеха любой политики? Может ли быть реально выполнимым достижение экономической эффективности без того, чтобы было нарушено справедливое распределение продуктов производства? Какова связь между инфляцией и выпуском денег? Может или нет инфляция рассматриваться в качестве одного из условий экономического роста? Каковы причины безработицы? Каковы для данной страны те условия, которые способны обеспечить максимальный реальный доход на душу населения? Заинтересована ли данная страна в защите своей экономики от внешнего мира? Есть ли возможность на деле избежать экономических колебаний (как инфляционного, так и дефляционного характера), подрывающих в тенденции сами основы нашего общества?
Как сделать так, чтобы перемены, .приносимые техническим и экономическим прогрессом, обусловливающим любое улучшение нашей жизни, были социально и человечески приемлемыми и переносимыми? Каковы факторы, лежащие в основе социального неравенства и общественных классов? Каково соответственное влияние наследственности и среды? Какие трансферты доходов должны рассматриваться в качестве желаемых и в какой форме?
Каким должно быть налогообложение? Какой должна быть роль государства в функционировании экономики? Какое суждение может быть вынесено относительно экономических систем, основывающихся соответственно на свободе, децентрализации решений и на частной собственности или же на централизованном управлении экономикой и на коллективной собственности, с точки зрения теоретического экономического анализа, уроков истории и наблюдения за фактами современной жизни? Каковы наиболее благоприятные с точки зрения социального прогресса и улучшения жизни человека институциональные рамки экономики? Можно ли достичь такого международного экономического порядка, который способствовал бы развитию всех стран и созданию мирного международного порядка?
Учитывая сказанное выше, каковы те меры или реформы, в каждом конкретном случае представляющиеся наиболее приемлемыми? Все это образует крут вопросов, на которые я стремился дать точные и мотивированные ответы в различных работах по прикладной экономике, исходя из углубления теоретического анализа и изучения наблюдаемых фактов.
Что касается любых вопросов прикладной экономики, то анализ данной конкретной ситуации является всегда чрезвычайно сложным в силу взаимозависимости многочисленных факторов, взаимопереплетения причинно-следственных связей и особых исторических условий, характеризующих эти обстоятельства, а также в силу их социальных и политических аспектов. Отсюда следует, что прикладной экономический анализ содержит в себе - в явном или неявном виде - неизбежную долю ценностных суждений, что становится еще более очевидно в том случае, когда анализ имеет целью рекомендации нормативного характера.
Вне всякого сомнения, мои взгляды испытали большое влияние философии либерального толка (в европейском смысле), представленной, в частности, такими именами, как Алексис Токвиль, Леон Вальрас, Вильфредо Парето и Джон Мейнард Кейнс. Однако, каким бы ни было это влияние, в работах по прикладной экономике я всегда стремился оставаться в максимальной степени на научной почве, придерживаясь следующих принципов: во-первых, постоянно исходить из углубленного теоретического анализа, во-вторых, неизменно сопровождать работы количественными оценками.
В национальном плане мои прикладные исследования касались вопросов хозяйственного управления, распределения доходов и фискальной системы, монетарной политики, политики в области энергетики, транспорта и разведки полезных ископаемых. В международном плане предметом исследований являлись: сравнительное изучение уровней жизни и производительности; анализ факторов развития; денежные условия эффективного функционирования международных обменов; наконец, экономические союзы и либерализация экономических отношений.
В связи с работами по прикладной экономике я попытался глубже проанализировать смысл и импликации различных политических систем и опубликовал ряд научных работ, посвященных социологическим и политическим аспектам жизни в обществе, либерализму и социализму, демократии и тоталитаризму, общественным классам и вопросам неравенства, в частности в связи с соответственным влиянием наследственности и среды. В этих работах уточняются общие рамки и структурные условия функционирования экономики, а также делается попытка пролить свет на взаимодействие политических и экономических систем.
Научные увлечения и развитие моих взглядов на экономику
Работы по истории цивилизаций
Исследование роли экономических и социальных факторов в истории цивилизаций открыло мне глаза на очень многое. Нет ничего более поучительного, чем история экономических явлений, учений, мысли. Идет ли речь об экономических системах, эволюции реальных доходов, денежных явлениях, демографии, международных отношениях, идеологиях, о взаимодействии этих факторов и переплетении причинно-следственных связей - все это имеет огромную значимость.
В данном случае я не могу встать на точку зрения Йозефа Шумпетера. Если для понимания экономики необходимо было бы выбирать между владением экономической историей или владением математикой и статистикой, то следовало бы, бесспорно, выбрать первое. Но, естественно, для экономиста лучше всего владеть и тем и другим. Таков пример Вильфредо Парето, величайшего экономиста вплоть до наших дней, который с глубокой проницательностью умел соединять и широкое знание математики своего времени, и действительно необычайное знание истории общества начиная с грекоримской античности.
Работы по теоретической и экспериментальной физике
Исследования в области теоретической и экспериментальной физики, кажущиеся на первый взгляд столь далекими от моей главной деятельности экономиста, на деле обогатили меня чрезвычайно ценным опытом. Ставя передо мной разнообразные серьезнейшие проблемы, они заставили задуматься о природе нашего знания, природе опыта и теории, трудностях экспериментирования и интерпретации результатов, вообще о научном методе. Я убедился в том, что единственный источник нашего знания - опыт и любая теория стоит чего-либо лишь в той мере, в какой она представляет собой сгусток опыта, пригодный к использованию.
Особенно поразила меня идентичность проблем, связанных с построением моделей и осмыслением опытных данных в экономике и физике. Так, одна из главных проблем, которую мне пришлось решать в своих экспериментальных исследованиях, состояла в тестировании реального существования данной периодичности во временных рядах. Эта задача совпадает с той, которой вынуждены заниматься экономисты при изучении экономических циклов и "скрытых периодичностей". Пример имеет абсолютно всеобщее значение: во всех работах по эконометрике излагаются методы анализа временных рядов, применяемые и в геофизике, и, наоборот, геофизики вынуждены изучать аналогичные проблемы, а их исследования могут принести экономистам самую большую пользу.
Ничто не было для меня более поучительным, чем сопоставление двух, на первый взгляд столь непохожих, наук. Думаю, исследования по экспериментальной и теоретической физике оказали на меня весьма глубокое и неоценимое влияние, что, бесспорно, значительно улучшило мои экономические работы и качество моего преподавания экономики, помогло глубже понять природу экономической науки и улучшить способ подачи всех моих работ.
Задача синтеза
Взятое в целом, мое творчество охватывает самые разные области. Однако оно целиком базируется на одном и том же подходе. Всю активную жизнь главной моей заботой была задача синтеза: ввести в рамки одной и той же конструкции изучение явлений реальной экономики и явлений денежного обращения; тесно соединить теоретическое исследование с прикладным экономическим анализом; связать экономику с другими науками о человеке - психологией, социологией, политологией и историей. Как физика нуждается в единой теории всемирного тяготения, электромагнетизма и квантовой механики, так и наукам о человеке необходима единая теория поведения людей.
В сугубо экономическом плане я прежде всего стремился к развитию целостной теории экономических явлений, такой теории, которая излагала бы их различные аспекты во взаимосвязанном виде, логически и строго соединяла бы выводы с исходными принципами и допускала постоянный переход от теории к практическому приложению. Все мои работы взаимозависимы и дополняют одна другую. Теоретический анализ, естественно, приводил меня к необходимости практического приложения, а изучение конкретных вопросов подталкивало к размышлению о теоретических основах, исходя из которых можно было бы дать на рассматриваемые вопросы удовлетворительные ответы.
Вместе с тем я постоянно следовал принципу: экономика - всего лишь часть целого и всякое точное экономическое решение не только имеет количественную сторону, но также связано с человеческими судьбами и принимается в определенном историческом контексте. Во многих исследованиях я подчеркивал, что нельзя дать приемлемого решения конкретных экономических проблем, исходя только из экономической теории и количественных аспектов общественной жизни. Анализ общества требует синтеза всех социальных наук: политической экономии, права, социологии, истории, географии и политологии. Вот почему я попытался определить некоторые существенные аспекты этой проблемы в ряде работ, посвященных функционированию демократии, равновесию различных властей и децентрализации экономической власти, конкурентной борьбе за власть, капитальной роли элиты и процесса социального возвышения.
Именно забота о синтетическом охвате экономических и социальных явлений и лежит в основе моего подхода, обеспечивает тесную связь между работами по теоретической и прикладной экономике. Именно она и объясняет, как мне представляется, глубокое подспудное единство всего моего творчества.
Философия научного метода и экономической науки
Фундаментальный критерий - опыт
Наука существует только там, где присутствуют закономерности, которые можно изучить и предсказать. Таков пример небесной механики. Но таково положение большей части социальных явлений, и в особенности явлений экономических. Их научный анализ действительно позволяет показать существование столь же поразительных закономерностей, что и те, которые обнаруживаются в физике. Именно по этой причине экономическая дисциплина является наукой и подчиняется тем же принципам и тем же методам, что и физические науки.
Любая наука независимо от того, является ли она описательной, объяснительной, прогностической или же касается принятия решений, опирается на модели, а всякая научная модель включает три вполне различные стадии: четкая и ясная формулировка исходных гипотез; выведение из них всех следствий и ничего, кроме следствий; сопоставление следствий с данными наблюдения. Из этих трех фаз только первая и третья, т. е. выработка гипотез и сопоставление результатов с реальностью, представляют интерес для экономиста. Вторая фаза, чисто логическая и математическая, т. е. тавтологическая, интересна лишь с точки зрения математики.
Модель и отображаемая ею теория принимаются, по крайней мере временно, или же отвергаются в зависимости от того, согласуются или нет данные опыта с исходными гипотезами и следствиями модели. Теория, гипотезы и следствия которой не могут быть сопоставлены с реальностью, не представляет никакого научного интереса. Что же касается логической дедукции, будь она и математической, то она не имеет какой-либо ценности, если не согласована с пониманием реальности.
Подчинение опытным данным является золотым правилом, главенствующим в любой научной дисциплине. Именно оно объясняет необычайный успех западной мысли за последние три столетия. Это правило является одним и тем же как для экономической, так и для физической науки. Никакая теория не может быть принята, если она не подтверждается эмпирическими данными.
Существенную роль в разработке теорий и их моделей играет абстракция. Действительно, роль науки состоит в том, чтобы упростить и отобрать факты, свести их к значимым данным и найти между ними сущностные зависимости. Масса фактов не составляет науки. Но, хотя абстракция и необходима, способы абстрагирования тоже важны. Можно без всякой опасности и с пользой для дела упростить реальность, если данное упрощение не ведет к искажению действительной природы явлений. Напротив, ни под каким предлогом стремление к упрощению не должно приводить к изменению самой сути реальности.
Правомерность абстракции может быть подтверждена лишь a posteriori (задним числом). Но a priori любая абстракция может справедливо показаться недопустимой. Сводить планеты к точкам для изучения их движения - шокирующая абстракция, но она оказывается успешной, и этот успех делает ее правомерной. Так обстоит дело с какой угодно абстракцией. Данный принцип действителен для экономической науки, как и для любой другой.
Всякая наука является компромиссом между стремлением к простоте и стремлением к сходству. Большая простота удобна, но она иногда не позволяет создать образ, достаточно похожий на факты. Слишком большое сходство делает модель излишне сложной и практически непригодной к применению. Можно сказать следующее: при данном уровне приближения наилучшей в научном смысле моделью является та, которая более всего удобна.
Имеющее место противопоставление теории и практики совершенно неоправданно, ибо теория действительна только в той мере, в какой она представляет собой сгусток реальности. Если же дело обстоит иначе, то это чистое сознание ума, создание совершенно искусственное, не имеющее ценности с научной точки зрения. Если же теория действительно является сгустком реальности, то она чрезвычайно полезна, поскольку несет в себе в крайне компактной и удобной форме массу всякого рода информации реальных явлениях.
В науке понятие истины совершенно относительно. Никакая теория, никакая модель не могут претендовать на обладание "абсолютной истиной", а если бы такая и существовала, то она оставалась бы для нас недоступной. Есть модели, более или менее хорошо подтвержденные данными наблюдения. А из двух моделей "лучшей" всегда будет та, которая при именно такой степени приближения представляет данные наблюдения наиболее простым образом. Каковы бы ни были ее эмпирические подтверждения, лучшее, что можно сказать о такой теории, состоит в утверждении, что "все происходит так, как будто ее гипотезы действительно соответствуют реальной природе явлений". Таковы те общие методологические принципы, которые в свое время столь веско истолковал Анри Пуанкаре применительно к физическим наукам, а позже Вильфредо Парето распространил на общественные науки и которым постоянно следовал во всех своих работах.
Псевдотеории
Критерий сопоставления теории с данными опыта безжалостен. Насколько легко, пользуясь только пером или ручкой, провести чисто "литературный" анализ или разработать абстрактную математическую теорию, не подвергаемую никакой эмпирической проверке, настолько же трудно выполнить исследование, действительно подтверждаемое данными наблюдения. Именно это объясняет стремление огромного количества авторов избегать каких-либо количественных сопоставлений.
Для того чтобы проверить логическую стройность какой-либо теории и выявить ее подлинное содержание в том случае, когда она имеет дело с величинами, связанными между собой более или менее сложным образом, математика, безусловно, представляет несравненное и даже незаменимое средство. На практике же, если присмотреться к некоторым современным теориям, можно отметить два вида отклонений по отношению к двум требованиям научного метода (логической цельности и соответствие данным наблюдения): логическая несостоятельности и пренебрежение явлениями реальности.
"Литературные" теории
Общий недостаток большого числа "литературных" теорий состоит в постоянном использовании неработающих понятий, нечетких и неопределенных слов, чей смысл непрерывно меняется в ходе рассуждении от автора к автору. Второй недостаток - отсутствие строгости в анализе; обильное использование более или менее метафизических выражений, которые, не обозначая ничего точного могут одновременно обозначать все что угодно и тем самым спасают автора от возражений; использование выражений с эмоциональным содержанием, которые, хотя и обеспечивают некоторую популярность их авторам, не могут быть предметом строгих рассуждении.
"Математическое шарлатанство"
Отмеченные выше теории, равно как и большое число теорий чисто логического характера, не имеющих никакой реальной связи с фактами, нельзя считать научными. Хотя математика и представляет собой средство, владение которым чрезвычайно ценно, она является всего лишь средством. Нельзя быть хорошим физиком или экономистом по той единственной причине, что обладаешь некоторыми знаниями и умениями в области математики.
Современная экономическая литература в течение почти сорока лет часто развивалась в совершенно ошибочном направлении: в сторону создания искусственных и полностью оторванных от реальности математических моделей. В ней все более и более господствует математический формализм, который по самой своей сути является огромным шагом назад.
Разумеется, сегодня уже нет нужды обосновывать необходимость и полезность строгого построения моделей на базе четко определенных аксиом. Однако следует остерегаться того мнения, будто строгая аксиоматика достаточна для теории, претендующей на научность. Какой бы необходимой ни была подобная аксиоматика, в действительности она имеет лишь второстепенное значение по сравнению с критическим анализом аксиом в свете сопоставления их следствий с данными опыта. Как это ни парадоксально с научной точки зрения, сегодня гораздо больше внимания уделяется математической разработке моделей, нежели рассмотрению их структур, гипотез и результатов в плане анализа фактов.
Современная литература дает нам бесчисленные примеры заблуждений, допускаемых в том случае, когда пренебрегают основным принципом, согласно которому теория ценна лишь постольку, поскольку она согласуется с наблюдаемыми фактами, а единственный источник истины ость опыт. Совершенно очевидно, что большая часть современной теоретической литературы постепенно перешла под контроль чистых математиков, более озабоченных математическими теоремами, нежели анализом реальности. Мы являемся свидетелями нового схоластического тоталитаризма, основанного на абстрактных априорных концепциях, оторванного от какой бы то ни было реальности; своего рода "математического шарлатанства", против которого выступал еще Кейнс в своем "Трактате по вероятности". Никогда не будет лишним повторить следующее: для экономиста, как и для физика, основная задача - не использование математики ради нее самой, а применение и качестве средства исследования и анализа конкретной реальности. Задача, следовательно, состоит в том, чтобы никогда не отрывать теорию от практики.
"Дикая" эконометрика
К сожалению, злоупотребление математикой - не единственный перекос современной литературы. Действительно, пышным цветом расцвело множество псевдотеорий, основанных на механическом, лишенном всякого , смысла применении эконометрики и статистики. Все эти теории обладают одними и теми же чертами:
* разработка моделей, основанных на линейной корреляции и являющихся на деле всего лишь псевдомоделями; разработка, сопровождаемая математико-статистическим арсеналом "дикой" эконометрики, совершенно неоправданным, но создающим в глазах наивных людей видимость научных теорий, хотя, как правило, это всего лишь пустышки;
* слепое и грубое применение программ линейной корреляции и сопряженных с ними тестов, которые обычно не применимы к изучаемым случаям;
* использование моделей, пригодных чаще всего для одной-единственной страны и для весьма короткого периода, в которых число объясняющих переменных и число произвольных параметров таково, что реальное значение вычислений и выравнивании оказывается нулевым.
Чрезмерная специализация
Среди экономистов все более утверждается достойная сожаления тенденция: чрезмерная специализация. Слишком часто забывается тот факт, что социальные науки могут добиться сегодня больших успехов только на пути синтеза. Нужны экономисты, имеющие широкие взгляды на историю, социологию и политологию. Нужны историки, разбирающиеся в экономическом анализе и социологических исследованиях; нужны социологи, имеющие также подготовку экономистов и историков.
Как не вспомнить здесь портрет ученого-экономиста, который набросал некогда Дж. М. Кейнс: "Талантливые или просто компетентные экономисты являются самой редкой породой. Предмет легок, но малочисленны те, кто добивается в нем успеха. Парадокс находит свое объяснение в том факте, что ученый-экономист должен обладать редкой комбинацией талантов. Он должен достигать уровня совершенства в нескольких различных направлениях и обладать способностями, которые редко соединяются вместе. Он должен быть математиком, историком, государственным человеком, философом... Он должен понимать язык символов и выражать свои мысли в ясных терминах. Он должен рассматривать особенное с точки зрения общего и подходить к абстрактному и конкретному в одном и том же движении. Он должен изучать настоящее в свете прошлого, имея в виду будущее. Ему не должна быть чужда никакая часть в природе человека и его институтов. Он должен стремиться непременно к цели практической и полностью бескорыстной: быть отрешенным и неподкупным, как художник, но иногда быть столь же практичным, как политический деятель".
Новые идеи и тирания господствующих доктрин
В научной разработке, т. е. в создании теорий и их моделей, определяющую роль всегда играет творческая интуиция. Именно благодаря ей и происходит, на базе уже приобретенных знаний, выбор понятий и взаимосвязей между этими понятиями, что позволяет представить реальность в ее существенных чертах, иными словами, происходит отбор гипотез. Из них путем дедукции извлекаются следствия. Следствия сопоставляются с фактами. Таким образом, творческая интуиция, логическая дедукция, сопоставление следствий гипотез с данными наблюдения - все это составляет три существенные фазы любой научной работы. История науки может характеризоваться беспрестанным повторением трех фаз в едином процессе, ведущем ко все более полным и проверенным моделям.
Только благодаря появлению новых идей, подсказанных творческой интуицией и эмпирической очевидностью, и может реально развиваться наука. Но всякий реальный прогресс науки наталкивается на тиранию господствующих идей "истеблишмента", продуктом которого они являются. Чем более распространены господствующие идеи, тем глубже они укоренены в человеческой психологии и тем труднее заставить признать ту или иную новую концепцию, какой бы плодотворной она ни оказалась в последующем. Господствующие идеи, даже самые ошибочные, при простом и неустанном повторении приобретают в конце концов характер установленных истин, которые нельзя поставить под сомнение, не подвергая себя активному остракизму "истеблишмента". Пример Коперника, Галилея, Пастера, Вегенера и многих-многих других показывает нам, с какими препятствиями могут сталкиваться гениальные первооткрыватели. Именно это сопротивление новым идеям и объясняет, почему в области экономики потребовалось столько времени для того, чтобы стали известны фундаментальные открытия Дюпюи, Вальраса, Эджуорта, Парето и многих других. Пользующийся успехом ученый - всегда тот, кто вносит некоторые несущественные усовершенствования в господствующие теории, к которым все привыкли. Напротив, если разрабатывается теория, отклоняющаяся от проторенных дорог, ей обеспечено общее противостояние, какими бы ни были ее доказательства.
В науке действие "истеблишмента" и групп давления часто осуществляется скрытно, иногда даже по причинам, совершенно чуждым научному творчеству. В последние годы развивается опасная тенденция к политизации науки и научной деятельности в силу влияния идеологических концепций, к какому бы крылу они ни относились.
По всем этим причинам сегодня, как и вчера, крайне важно постоянно подвергать общепринятые истины безжалостному критическому разбору, помня, однако, суждение Парето: "История науки сводится к истории ошибок компетентных людей".
Главный принцип научной дисциплины - постоянное сомнение в том, что считается истинным, постоянная готовность к благожелательному рассмотрению противоположных мнений и к содействию исследованиям, направленным на опровержение положений, в которые веришь. Сомнение относительно собственных взглядов, уважение взглядов другого представляют собой самые первые условия реального прогресса науки. Всеобщее согласие (ли же согласие большинства не может рассматриваться в качестве критерия истины. В конечном счете существенном условием прогресса науки является полное подчинение урокам опыта, единственного реального источника нашего знания. Нет и не может быть другого критерия истинности теории, кроме ее более или менее полного соответствия конкретным явлениям.
4 Страсть к исследованиям
Вся моя жизнь, независимо от того, чем я занимался, прошла под знаком жажды знаний, страсти к исследованиям. Уже в ранней молодости я познал эту страсть; она составила самое основу моего существования, и, несомненно, я буду испытывать ее до конца своих дней.
Из всего, что довелось мне пережить, самым живительным, одухотворяющим делом представляется исследовательская деятельность, рассматриваемая сама по себе как поиск неведомого и вне всяких соображений об успехе, ибо здесь, в этой области, любой шаг вперед лишь раздвигает горизонты. Именно исследовательская страсть и стала главным побудительным фактором в моей жизни.
Исследование - всегда что-то вроде приключения, полного случайностей, но и одновременно увлекательного. Начиная работу, ученый не уверен в успехе. Очень часто он терпит неудачу. Реальность сопротивляется его ожиданиям. И если он доводит до конца какое-либо начинание, еcли обнаруживает какую-то новую закономерность, то найденное не является, как правило, точно тем, что он искал. Порой полученные результаты могут даже разочаровывать, иногда по окончании часто неблагодарной работы он обнаруживает сквозь чрезвычайную сложность фактов новые закономерности, действительность которых не может быть поставлена под сомнение. В некоторых же случаях то, что он открывает, превосходит его ожидания. Такие моменты редки, но они бывают и компенсируют все остальное.
Вот как выразился некогда по этому поводу геолог Пьер Термье, поборник научной мысли, в своем несравненном стиле, лежащем на грани науки и поэзии: "Радость познания! Ее вкусили многие ученые. Некоторые по нескольку раз в жизни; некоторые даже довольно продолжительное время... Радость познания, она была для них чудесным утешением от посредственности, от непонимания, от противоречия, от враждебной глупости... Познание - это одно из оснований нашей жизни, и не бывает удовлетворения, сравнимого с тем, которое дает научное исследование... Исследователь испытывает огромную радость, незнакомую другим людям... Радость ученого или философа, радость художника или поэта. Тщетно стараться высказать ее. Она не может быть выражена словами..."
Действительно, для ученого нет удовлетворения, сравнимого с тем, которое ощущаешь, когда удается добиться обширного синтеза элементов, казавшихся на первый взгляд разнородными или противоречивыми; когда выявляются новые отношения между фактами, представлявшимися бессвязными, новые закономерности, бывшие ранее незамеченными, инвариантные связи в пространстве и потоке времени.
Вместе с тем подобный синтез может быть лишь результатом терпеливого и часто неблагодарного труда. При исследовании какого-либо предмета вначале необходимо выявить его особенности, отличия, разновидности. И только исходя из деталей, начинаешь постепенно охватывать предмет в целом. Мало-помалу, после долгих усилий, обнаруживается внутренняя взаимозависимость частей, трудности исчезают, а предмет в его целостности выступает ясно и четко, как пейзаж с вершины высокой горы.
Высшая точка такого подхода - разработка взаимосвязанного и внутренне непротиворечивого симбиоза между теорией и данными наблюдения. Подход основывается на двойном убеждении:
* без теории познание неизбежно остается неясным и нагромождение фактов представляет собой лишь хаотическую и бессвязную совокупность;
* теория, которую нельзя сопоставить с фактами или проверить количественно данными наблюдения, лишена всякой научной ценности. Конечно, ничто не сравнится с неугасимой страстью к поиску; с ненасытной жаждой знать, понимать, выяснять, объяснять; с постоянным стремлением упорно преодолевать любую трудность, никогда не довольствоваться достигнутым, никогда не терять из виду предмет в целом, беспрестанно думать о синтезе. Ничто в действительности не может быть выше удовлетворения от такого созидания, невыразимой радости от новаторства и открытия.
Сен-Клу, З июля 1988г.
К статье "Философия моей жизни"
О моих экспериментах по физике. 1952-1960 годы*
Мне представляется весьма желательным уточнить исходную причину моих экспериментов в области физики. Я всегда был убежден в том, что распространение гравитационных и электромагнитных сил предполагает существование промежуточной среды - эфира Френеля и физиков XIX века. Но я считал, как было принято в XIX столетии, все части этой среды совершенно неподвижными по отношению к неподвижным звездам.
Подобное убеждение подтолкнуло меня к выводу, что магнитное поле соответствует локальной ротации данной промежуточной среды. Отсюда я сделал заключение: можно установить связь между магнетизмом и гравитацией, наблюдая действие магнитного поля на движение маятника, представляющего собой стеклянный шар, подвешенный на проволоке длиной порядка двух метров.
Для того чтобы обнаружить такое действие, я начал наблюдать за движением маятника при отсутствии какого-либо магнитного поля, исключая магнитное поле Земли. К моему большому удивлению, я обнаружил, что движение нисколько не сводится к эффекту Фуко и в нем обнаруживаются весьма значительные аномалии по отношению к этому эффекту. Именно такие совершенно непредвиденные аномалии и составили основной предмет моих экспериментов в 1952- 1960 годах.
Из весьма ограниченного числа проведенных в 1952- 1953 годах наблюдений за движением стеклянного шара, колеблющегося в магнитном поле порядка нескольких сотен гаусс, я не смог сделать никакого окончательного заключения. При выполнении одних экспериментов я получил позитивные эффекты, но при выполнении других - никакого эффекта.
Как ни велик был мой интерес к этим экспериментам (а я считаю их значение фундаментальным), мне пришлось отложить их продолжение отчасти из-за трудностей в создании достаточно сильного магнитного поля и посвятить полностью свои ограниченные возможности изучению аномалий движения короткого маятника, аномалий, наличие которых бесспорным образом установлено уже в 1952 году.
Для изучения аномалий в движении короткого маятника я использовал главным образом параконический маятник длиной около одного метра, состоящий из вертикального бронзового диска, прикрепляемого к бронзовому стержню. Стержень подвешивался к скобе, опирающейся на стальной шарик.
В ходе постоянных наблюдений, проводившихся в течение периодов до одного месяца в 1954-1960 годах, я отметил весьма значительные аномалии при отсутствии какого-либо магнитного поля, за исключением поля Земли, а именно - наличие существенной периодичности порядка 24 часов 50 минут.
Идентичные результаты были получены в июне - июле 1958 года в двух лабораториях, отстоящих друг от друга примерно на 6 км. Одна из них находилась в подвальном помещении г. Сен-Жермен, другая - в подземном карьере в Буживале с перекрытием в 57 м. Следует отметить, что подобная лунно-солнечная периодическая составляющая является совершенно необъяснимой в рамках ныне принятых теории. Сопоставление аномалий, отмечаемых при операциях} высокоточного нивелирования и триангуляции, с аномалиями, обнаруженными в движении параконического маятника, побудило меня, одновременно с экспериментами 1958 года в Сен-Жермене и Буживале, провести серию оптических наводок на неподвижные цели по линиям север - юг и юг - север. В силу технических трудностей я сумел должным образом осуществить оптические наводки лишь во второй половине июля 1958 года.
В этот период я отметил замечательное соотношение между аномалиями параконического маятника и аномалиями, соответствующими взаимным оптическим наводкам двух теодолитов на две цели, имеющие такие же опоры, что и теодолиты. Во всяком случае данные оптические аномалии, рассматриваемые сами по себе, не имеют объяснения в рамках ныне принятых теорий.
Наконец, во время полного солнечного затмения 30 июня 1954 года было отмечено существенное отклонение плоскости колебания параконического маятника, отклонение, не имеющее объяснения в рамках ныне принятых теорий. Совершенно аналогичное отклонение повторилось во время полного затмения Солнца 2 октября 1959 года.
Как мне представляется, вышеуказанные аномалии находятся в тесной связи с весьма многочисленными аномалиями, отмечавшимися в XIX и XX веках во время проведения механических, оптических и электромагнитных экспериментов и оставшимися необъясненными. Их анализу я посвятил доклад 1958 года1 (на английском языке опубликован в 1959 году).
И в заключение я считаю себя вправе сделать предсказание: если провести последовательным образом в течение по меньшей мере одного месяца в одно и то же время и в одном и том же месте наблюдения за движением параконического маятника и оптическими наводками, подобными тем, что я осуществил в 1958 году, и наконец, повторить эксперименты Майкельсона - Морли (1887) и Миллера (1925), целью которых было выявление движения Земли по отношению к эфиру, то обнаружится, что эффекты, отмеченные Миллером в 1925 году, соответствуют аномалиям движения параконического маятника и аномалиям в оптических наводках, отмеченных мною в июле 1958 года2.
