Если бы я мог повторить, правда, в несколько ином порядке, слова Раймона Кастена, адресованные им госпоже Дерош-Ноблекур в речи 1975 года, то сказал бы, что Национальный центр научных исследований выдал экономической науке своего рода свидетельство об официальном признании, соединив в равном отличии творчество экономиста и творчество одного из самых выдающихся представителей физических наук, наук, которые всегда притягивали меня.
От всего сердца благодарю Вас, господин генеральный директор, чьей поддержке я обязан присуждением этого высокого отличия.
Я хотел бы также выразить свою признательность Национальному центру научных исследований и Высшему национальному горному институту г. Парижа, которые предоставили мне средства для творческой работы, выразить признательность всем, кто в течение моей профессиональной жизни поддерживал меня своим уважением и дружбой.
Позвольте мне, наконец, поблагодарить Вас, госпожа министр, за ту честь, которую Вы оказали мне сегодня, вручая медаль.
Как того требует традиция, по случаю вручения Золотой медали награждаемый выступает с кратким анализом своего творчества. Я постараюсь очертить его основные направления, несмотря на то, что судить о себе самом очень трудно.
Мой первый контакт с экономикой не был чисто книжным и умозрительным. По окончании Политехнической школы и Горного института я какое-то время проработал в качестве государственного инженера. Именно этот прямой контакт с экономической и социальной действительностью и оказался решающим в выборе профессии экономиста. Тому были три основные причины: интеллектуально шокирующий и социально-драматический характер крупнейшего кризиса 1929- 1934 годов; острота социальных проблем и необходимость поиска их решений; наконец, потребность в удовлетворительном решении множества повседневных экономических проблем, встреченных мною в работе инженера.
Таким образом, я шел не от теории к фактам, а, напротив, старался выявить из фактов ту объяснительную нить, без которой они предстают непонятными и ускользают от какого-либо эффективного воздействия.
В научном плане исходным пунктом моих работ было следующее: размышления над трудами трех великих ученых, оказавших на меня глубокое влияние, - Леона Вальраса, Вильфредо Парето и Ирвинга Фишера; размышления над экономической и социальной историей последних пятидесяти лет; углубленное изучение поручаемых мне для решения проблем; тридцать пять лет чтения лекций и проведения семинаров, что явилось источником плодотворных дискуссий.
Мой вклад в экономический анализ затрагивает главным образом четыре направления, над которыми я не прекращал работать начиная с 1941 года:
* теория общего экономического равновесия, максимальной эффективности и основ экономического расчета;
* теория капитала;
* теория выбора в условиях неопределенности;
* теория денег, кредита и денежного обращения.
Полагаю, что во всех четырех областях я ввел новые понятия, сформулировал теории, способные лучше отразить реальность, и открыл дорогу для новых исследований. Как мне представляется, главное из того, что я внес в экономический анализ, может быть охарактеризовано следующим образом. Прежде всего, в 1943 году я дал доказательство - причем с большой степенью обобщения - эквивалентности состояний общего экономического равновесия и состояний максимальной эффективности. Данный анализ опирается на три новых понятия:
* понятие поверхностей максимальных возможностей в гиперпространстве индексов предпочтения;
* понятие распределяемого излишка;
* понятие потери, объясняемое как максимальное значение распределяемого излишка для всех модификаций экономики, при которых индексы предпочтения экономических агентов остаются неизменными. Начиная с 1966 года, отойдя от общепринятых теорий и используемой в них вальрасовской модели, я разработал новую теорию, где вся экономическая динамика в реальном выражении основывается на поиске, реализации и распределении излишков. Эта теория свободна от каких-либо нереалистических гипотез непрерывности, дифференцируемости и выпуклости.
Что касается теории капитала, то в 1947 году я разработал, а позднее обобщил теорию капитальных процессов и максимальной эффективности капитала, полностью подтверждаемую данными наблюдения. Она опирается на три новых понятия: первичного дохода, характеристической функции и максимальной эффективности капитала.
Мои основные работы по теории выбора в условиях неопределенности содержат: критический анализ необернуллианских теорий, широко распространенных в результате работ фон Неймана и Моргенштерна, Маршака, Самуэльсона и Сэвиджа, но опровергаемых поведением людей в области, близкой к достоверности в результате выбора; разработку позитивной теории выбора в условиях риска в соответствии с данными наблюдения; определение и применение прямого метода, позволяющего доказать существование количественной полезности и измерить ее; а также распространение теорий общего экономического равновесия и максимальной эффективности на случай риска.
Мой главный вклад в теорию денежного обращения состоял в разработке наследственной и релятивистской теории спроса на деньги и процентной ставки. Данная теория основывается на трех новых фундаментальных понятиях:
* понятие нормы забывания, которая характеризует запоминание прошлого и величина которой варьируется вместе в конъюнктурой;
* понятие коэффициента психологической экспансии, т. е. сохраняющееся в памяти значение прошлых норм вариации совокупных расходов;
* понятие психологического времени, причем референт психологического времени таков, что законы денежного обращения остаются при этом инвариантными. В целом теоретическая работа потребовала от меня долгого и зачастую большого напряжения сил для того, чтобы уйти с проторенных дорог и освободиться от господствующих воззрений моего времени.
Мои работы по прикладной экономике затрагивали - в национальном плане - такие проблемы, как хозяйственное управление; распределение доходов и налогообложение; национальная денежная политика; политика в области энергетики, транспорта и разведки полезных ископаемых. В международном плане мои усилия были направлены на сравнительное изучение уровней жизни и производительности, на анализ факторов развития валютно-денежных условий эффективного функционирования международного обмена, наконец, на решение проблем экономических союзов и либерализацию международных экономических отношений. Как мне представляется, две основные черты характерны для всех моих работ по прикладной экономике: первое, они всегда опираются на углубленный теоретический анализ; второе, в них присутствует постоянная забота о количественной стороне дела.
Все мои работы тесно взаимосвязаны и взаимодополняющи. Теоретический анализ естественным образом приводил меня к прикладным работам, а изучение конкретных вопросов заставляло задуматься о теоретических основах, исходя из которых можно было бы дать на поставленные вопросы удовлетворительные ответы.
Я убежден в том, что одна только логическая дедукция, если она постоянно не связана с изучением реальности, ведет к бесплодности. Только опыт есть и может быть единственным источником знания.
Таким образом, в своей научной деятельности я все более и более считал необходимым принимать теории лишь в той мере, в какой они способны отражать наблюдаемые факты и подтверждаются эмпирическими данными.
Фундаментальный критерий научной ценности теории - ее подтверждение эмпирическими данными. Ни в коем случае не должны брать верх предпочтения, связанные с традицией, даже и научной, или с идеологией, какой бы респектабельной она ни была. Подчинение данным опыта - золотое правило любой научной дисциплины. Именно оно объясняет необычайный успех западной мысли в течение трех последних веков. Это правило является одним и тем же как для экономических и социальных наук, так и для наук о природе и о жизни.
Многочисленные числовые приложения, в частности, в области теорий излишков, капитала, выбора в условиях неопределенности и денежного обращения меня постепенно убедили в том, что в данных наблюдения присутствует весьма высокая степень внутренней согласованности.
Так, весьма показательные числовые проверки, к которым привела моя наследственная и релятивистская теория денежного обращения, доказывают существование в социальных явлениях столь же поразительных закономерностей, что и в физике. Фактически наблюдаемая реальность представлена почти идеальным образом с помощью формулировки, к которой приводит эта теория, независимо от того, идет ли речь, например, о США в годы Великой депрессии, о немецкой гиперинфляции с декабря 1919 года по октябрь 1923 года, в ходе которой индекс цен достиг значения, сравнимого со скоростью света, измеряемой в сантиметрах в секунду, или же об инфляции в Советской России с января 1922 года по февраль 1924 года.
Постепенно я пришел к убеждению: психология людей остается в своей основе одной и той же во все времена и повсюду; настоящее определяется прошлым в соответствии с инвариантными законами. В весьма значительной степени, как и в физических науках, исследования в области социальных наук должны, следовательно, опираться на поиск отношений и количеств, инвариантных во времени и пространстве. В своем творчестве я все больше и больше исходил из этого стремления.
Какие бы экономики мы ни изучали, будь то экономика прошлых эпох или наших дней, вся экономическая деятельность людей сводится к поиску излишков, к их реализации и распределению в соответствии с инвариантными в своей основе процессами.
Моя теория капитала выявляет инвариантную структуру отношения, существующего между производством в данный момент времени и созданными в прошлом факторами производства. Эти факторы могут считаться источником производства.
Анализ опроса, проведенного мною в 1952 году для изучения поведения людей, которые должны принять решение в условиях риска, позволил показать, что действительно существует количественная полезность и для всех субъектов она варьируется примерно как логарифм капитала.
Теория спроса на деньги и психологической нормы процента, разработанная мною, опирается на учет инвариантной- во времени и в пространстве наследственной связи между настоящим и эволюцией в прошлом. Полученные благодаря теории результаты показывают, что человеческие общества, находящиеся в совершенно различных контекстах, будь то обычные ситуации, инфляция, дефляция или гиперинфляция, будь то капиталистические или коммунистические страны, сегодня или пятьдесят лет тому назад, ведут себя сходным образом. На этом основывается изучение обусловленности нашего поведения прошлым, и наследственная и релятивистская формулировка, к которой я пришел, может быть широко применена во всех областях наук о человеке.
Мое творчество, охватывающее самые разные области, исходит вместе с тем из единой системы взглядов. Я постоянно следовал тому принципу, что экономика есть часть целого, любое конкретное экономическое явление не ограничивается лишь количественными аспектами, а несет в себе также чисто человеческую сторону и протекает в определенном историческом контексте.
Главной моей заботой всю творческую жизнь была задача синтеза: ввести в рамки одной и той же конструкции изучение реальных явлений и явлений денежного обращения; тесно соединить теоретический анализ с прикладным экономическим исследованием; связать экономику с другими гуманитарными науками - психологией, социологией, историей и политологией.
Я всегда был убежден в том, что человек науки не может не интересоваться фундаментальными проблемами своего времени и он имеет полное право участвовать в основных спорах того общества, в котором живет. Однако за последние тридцать пять лет мои взгляды претерпели точно такую же эволюцию, что и взгляды Парето. Сегодня я стремлюсь скорее понять, что делают люди, нежели убедить их.
Рассматривая свой жизненный опыт, могу сказать: наиболее живительной, облагораживающей представляется мне исследовательская работа, взятая сама по себе, без каких-либо соображений об успехе, так как в этой работе любой шаг в глубь предмета расширяет перспективы. Именно страсть к исследованию и являлась главным стимулом всей моей жизни.
Позвольте добавить несколько кратких соображений относительно экономической науки и исследовательской работы.
Экономическая наука ставит своей основной задачей изучение того, что делают люди для наилучшего удовлетворения своих потребностей, исходя из ограниченных ресурсов и также ограниченных технических знаний, находящихся в их распоряжении.
Лучшее удовлетворение потребностей не может быть результатом одного только прогресса наших знаний в областях, относящихся к наукам о природе и о жизни. Оно предполагает и лучшее использование ресурсов по отношению к самим знаниям. Именно здесь и обнаруживается важность экономической науки. Однако на экономическую науку нередко смотрят со скептицизмом, а отсюда, как представляется, делают вывод, что выделяемые на нее средства должны оставаться скромными.
Верно, статус настоящей науки экономика приобретала медленно и постепенно, развитие в данном направлении четко обозначилось лишь после второй мировой войны. Это объясняется двумя основными причинами. Во-первых, лишь в последние десятилетия экономическая наука начала освобождаться от чисто качественного анализа, неспособного самого по себе протестировать ценность различных теорий по отношению к данным наблюдения. Отсюда вытекает глубокая аналогия между современным подходом физических наук и подходом экономической науки в том виде, в каком он утверждается сегодня.
Как и науки о природе и жизни, так и экономическая наука должны сопоставлять себя с реальным миром, кажущимся понятным, так как он более знаком и воспринимается нами через непосредственный опыт, но который так-же является, может быть, столь же сложным, как позволяют об этом судить поразительные глубинные закономерности, открываемые при его анализе. Изучение закономерностей затруднено в силу того, что экономические явления тесно взаимосвязаны, а экспериментирование для исследователя, как правило, исключено.
Во-вторых, развитие современной экономической мысли ведет к четкому разделению идеологии и науки - идеологии, являющейся нормативной по своей конечной цели, и науки, по своему фундаментальному подходу нейтральной.
В течение слишком долгого времени, а нередко еще и сегодня, не проводилось различия - или же не проводилось достаточно ясного различия - между идеологией и наукой. Сам термин "экономическая наука" появился совсем недавно. В этом смысле вполне показателен термин "политическая экономия", который один только и использовался длительное время. Но различение идеологии, в самом высоком значении этого слова, и науки имеет существенное значение. Задача экономической науки - изучать то, что делают люди для удовлетворения своих потребностей, без какого-либо предварительного суждения о том, каковы могут быть эти потребности и какова их иерархия. Экономическая наука зиждется на сумме знаний и положений и сама по себе воздерживается от любых нормативных концепций. Политическая же экономия имеет дело с приложениями экономической науки. В качестве своего отправного пункта она принимает те цели, которые выдвигает политическая система. Эти цели носят, по существу, нормативный характер и исходят из идеологического взгляда на общество.
Смешение идеологии и науки приводит к тому, что слишком часто априорные взгляды, нормативные концепции тормозят развитие экономической мысли. Слишком часто экономическая теория считается верной или ошибочной в зависимости от того, как толкуются ее положения: благоприятствуют ли они той или иной идеологии, интересам той или иной социальной группы, той или иной концепции господствующих доктрин или, напротив, ставят их под сомнение. Но разве не так же обстояло дело с науками о природе и жизни, которые лишь постепенно и с трудом освободились от априорных концепций и предрассудков метафизического порядка? Религиозные антропоцентристские воззрения, согласно которым Земля была в центре мироздания, долгое время тормозили возвышение астрономии. Геология не могла развиваться до тех пор, пока в силу догматических позиций создание мира датировалось примерно пятым тысячелетием до нашей эры. Разве биологические концепции, касающиеся соответственного влияния наследственности и среды на интеллектуальные способности, даже сегодня в полной мере освободились от идеологического подхода? Что касается современной физики, то кто бы мог утверждать, что господствующий сегодня взгляд на эфир физиков XIX века лишен какого-либо догматизма? А в образовании, обусловливающем подготовку исследователей, разве так называемая современная математика совершенно безупречна? Не маскирует ли аксиоматическое преподавание теории вероятностей фундаментальные проблемы тем, что касается связи между глубинной природой реального мира и представляющими его вероятностными моделями?
По правде говоря, препятствия развитию экономической науки, исходящие из догматических установок и глубоко укоренившихся предрассудков, в той же мере характерны и для наук о природе и о жизни. Явления, не имеющие никакого объяснения в рамках общепринятых теорий или же задевающие наш привычный образ мысли, почти всегда обходятся молчанием в сфере образования и даже в области научных исследований или объясняются случайными причинами.
В той мере, в какой экономическая наука способна содействовать лучшему удовлетворению человеческих потребностей, ее успехи могут быть столь же значимы для нашего будущего, что и успехи других наук и технологии. Следовательно, необходимо в максимально возможной мере содействовать этим успехам.
Приведем лишь два примера. Поражает парадоксальностью тот факт, что средства, расходуемые на изучение причин и последствий инфляции, причин неполной занятости, смехотворно малы по сравнению с выгодой, содержащейся в информации, которую мог бы нам дать углубленный научный анализ. Только этих двух примеров достаточно, чтобы показать заинтересованность нашей страны в создании центра фундаментальных исследований в области денег, роста и занятости.
Вне всякого сомнения, экономическая наука мощным лучом света освещает политику, проводимую для достижения намеченных целей, а развитие наших обществ в значительной степени зависит от прогресса экономической науки, прогресса, который может быть достигнут только благодаря исследовательской работе.
Общие проблемы, возникающие при изучении экономики, в большой степени схожи с проблемами, переживаемыми науками о природе и о жизни.
Существует большая разница между передачей и приложением уже приобретенных знаний, с одной стороны, и открытием новых знаний, с другой. В сфере образования передаются уже приобретенные знания; в большинстве видов человеческой деятельности их используют; в сфере исследований надлежит открыть новые знания.
Следует различать два вида исследований, хотя переход от одного к другому происходит почти незаметно. По своему предназначению фундаментальные исследования направлены на открытие важнейших явлений, лежащих в их основе закономерностей и аномалий, на разработку общих принципов и широких синтетических построений - в их рамки естественным образом укладываются все прежние знания. Прикладные исследования посвящаются, главным образом, вопросам использования областей, открываемых фундаментальным исследованием. Последние обусловливают прикладные исследования, а необходимые для них структурные рамки глубоко отличны от тех, которые присущи фундаментальной науке.
Как же выявить наиболее плодотворные направления фундаментальных исследований? Как выделить самых лучших ученых, тех, кто может наиболее эффективно вести плодотворные научные работы? Это чрезвычайно трудная задача.
Кто бы мог предсказать при появлении первых работ Галилея по падению тел, что речь шла об исследовании исключительной важности, которое впоследствии станет одной из двух опорных частей небесной механики и одной из важнейших основ всей современной технологии? Кто бы мог предвидеть сто пятьдесят лет назад то, что родится из работ Ампера и Фарадея?
И все это не исключения, а правило. Когда в 1895 году Планк открыл принцип квантовой механики, никто в мире, включая самого Планка, не мог бы предвидеть, что речь идет о фундаментальном открытии с бесчисленными последствиями.
В области экономической науки происходит то же, что и в науках о природе и о жизни. Потребовалось около столетия для того, чтобы стали признавать исключительную важность работ о полезности и тарификации, опубликованных в середине прошлого века инженером-дорожником Дюпюи. Лишь восемьдесят лет спустя после опубликования в 1881 году "Математической психологии" Эджуорта была обнаружена гениальность теории "реконтракта" (перезаключения контрактов), предвозвестницы всей современной теории коалиций (видимо, и сам Эджуорт не отдавал себе в этом отчета). Потребовалось также более пятидесяти лет для признания исключительного значения творчества Парето.
Работы Вальраса по общему экономическому равновесию, важность которых никто не стал бы оспаривать сегодня, явились предметом бесчисленных критических замечаний, порой весьма язвительных, в годы, последовавшие за первым изданием "Элементов чистой экономики" 1874 года. Лишь восемьдесят лет спустя "Элементы..." были переведены на английский язык.
Сам Вальрас совершенно не признавал первостепенного значения работ Левассера по экономической истории, называя его жрецом и мандарином. По правде говоря, и Левассер, совсем не ценивший работ Вальраса, платил ему той же монетой.
Всегда и всюду, во всех областях, прогресс в сфере фундаментального знания вначале не признавался. В этом и заключена вся трудность научного исследования. Ведь речь идет об исследовании неизвестного. Чем дальше идеи отходят от проторенных дорог и общепринятых теорий, тем больше они встречают препятствий на пути к признанию, тем труднее для современников - причем, в чисто объективном плане - понять их значение. В данном случае можно с полным основанием говорить о величии и нищете научного исследования.
Позвольте мне, касаясь полных неопределенности путей исследования, ограничиться одним примером междисциплинарного характера. Самые проницательные исследователи старались - до сих пор безуспешно - определить причины флуктуации, имеющих более или менее периодический характер и представляющих странное структурное сходство, отмечаемое во всех временных рядах, будь то, например, колебания в геофизике или экономике. Являются ли они результатом чистой случайности или же детерминистской необходимости? Можно полагать (а я в этом убежден), то, что принято называть случайностью, является лишь особой формой детерминизма. Во всяком случае, это та область, где исследователи разных дисциплин - экономисты, геофизики, статистики или математики, если ограничиться лишь подобным перечнем - могли бы многому научиться друг у друга. Углубленное изучение Данной проблемы приведет рано или поздно, без всякого сомнения, к фундаментальным результатам, что позволит дать общее и целостное объяснение массе явлений, считающихся сегодня совершенно различными, единственной общей чертой которых, по видимости, является их необъяснимость, но которые, с моей точки зрения, на самом деле и в основном результаты одной и той же совокупности причин. Я называю их здесь для удобства фактором X.
Тот, кто работал над столь трудной, но притягивающей проблемой "скрытых периодичностей", не мог не испытывать того чувства, о котором рассказывал Анри Картан: "Исследователь более или менее смутно ощущает, что он ищет скрытую реальность, которая отказывается обнаруживать себя с первого раза. Не позволяя обескуражить себя бесплодными попытками, он должен упорно продолжать, занимаясь, я бы сказал, разнообразными экспериментами до того времени, когда вдруг обнаружит (может быть) то, что искал, а иногда и то, чего совсем не ожидал. Какова же эта реальность, которую исследователь беспрестанно преследует в своих усилиях... которая, как только он схватывает какие-то ее крупицы, позволяет понять, что каждое открытие поднимает многочисленные проблемы и ее (реальности) поиск беспределен?".
В беспрестанном и полном неожиданностей поиске глубинных закономерностей нашего мира, идет ли речь о неодушевленной материи, о живой материи или же о психологии людей, нельзя бросить исследователям упрек в том, что в некоторых своих попытках они терпят неудачу. Именно в этом состоит и самая вдохновляющая, и самая обескураживающая черта научного исследования. Начиная работу, никогда не знаешь, приведут ли в конечном счете затраченные на нее нередко значительные усилия к успеху или к неудаче. Исход работы действительно непредсказуем.
В то же время исследователя поддерживает хотя бы его интуиция и глубокое знание темы. Но как могут принимать обоснованное решение те, кто имеет полномочия предоставлять ему необходимую помощь? Возможно ли основывать свое решение единственно на заявлении исследователя о том, что его работа представляет серьезный научный интерес?
Впрочем, если ученый добивается успеха в своей работе, ему остается еще убедить в этом современников, что также не менее трудная задача. Пример Коперника, Галилея, Пастера, Вегенера показывает нам, на какие препятствия могут наталкиваться гениальные первооткрыватели, причем в самом благоприятном, какой только можно вообразить, случае: когда их исследования приводят к великим открытиям. Исследователю необходимы одновременно и творческое воображение, и нерушимая энергия.
Как же отличить истину от заблуждения? Не является ли свойством заблуждения считать себя истиной? Не сводится ли история науки в значительной мере к истории заблуждений компетентных людей?
Необходимо убедить себя в подлинной природе фундаментального исследования: это постоянное пари с неведомым, готовность к большому риску и нередко добровольный выбор неконформистских направлений. Успех фундаментальных исследований может быть лишь статистическим. Главное - не упустить таких, как Ампер, Пуанкаре, Пастер, а в общественных науках - Дюпюи, Вальрас, Левассер, которые находятся среди нас. Для развития науки требуются настоящие научные способности и особенно творческое воображение. Прогресс наук о человеке, равно как и наук о жизни и о природе - условие, конечно, не достаточное, но необходимое для нашего экономического и социального прогресса. И если в данный, непосредственный момент централизация и планирование фундаментальных исследований могут казаться имеющими большие преимущества, в более длительной перспективе они несут в себе значительную, если не стопроцентную, опасность породить склероз и неэффективность.
В экономике точно так же, как и в других областях знания, Франция в состоянии обеспечить себе в научном плане ранг великой державы не путем униформизации, а лишь сохраняя и поддерживая необходимое разнообразие.
