Мой подход абсолютно индивидуалистичен в онтологическо-методологическом смысле, хотя строгое следование этому методу практически невозможно из-за его разнообразия. Это не означает что мой подход субъективен, методологическому индивидуалисту обязательно мешает проекция собственных ценностей. Его роль все равно оказывается более ограниченной, чем роль collec-tivisl-cum-elitist, который должен определить цели общественных действий, не зависящие от индивидуальных предпочтений, в том числе от его собственных и его сторонников. Наоборот, индивидуалист вынужден признать существование других людей, имеющих свои ценности, поэтому он поступается собственными принципами с самого начала, когда наделяет людей различным весом в обществе. Он просто не может играть роль Бога, как бы заманчива она не была; высокомерие не должно сквозить в его поведении.
Эти ограничения дают индивидуалисту определенные сравнительные преимущества при позитивном анализе общественных отношений. Понимая невозможность определить четкие критерии социальной политики, индивидуалист стремится затратить больше интеллектуальных усилий на анализ реально происходящего и меньше - на предположения о том, что могло бы произойти. Не в его силах остановить движение жизни и "сойти", но осознание того, что он один из многих, само по себе рождает смиренность, требуемую наукой. Нейтральность его метода анализа внушает доверие его прогнозам. Полная независимость в роли "социального эколога" важна и похвальна, но, возможно, должен преобладать анализ без предвзятостей, анализ с позиций ученого, а не социального реформатора. Томас Харди в Династах, стареющий Парето в поисках социального равенства, - эти люди служат примером, когда сторонники первого подхода - незаинтересованные наблюдатели, созерцающие нелепости людей, вдруг оказываются поражены тем, что комедия превратилась в трагедию, как только они приняли в ней непосредственное участие.
Но есть нечто такое, что само по себе смущает, когда примеряешь мантию циника - человека, у которого почти нет надежды и веры, который говорит о социальной неизбежности. Несмотря на мрачность прогноза, не наш ли долг направить все усилия на достижение "лучшего мира"? И не должны ли мы признать, что это возможно? Как бы там ни было, такими вопросами нас не испугать, мы "тертые калачи", поскольку отказались от упрощенных критериев "лучшей жизни", исходящих из уст вездесущих социальных реформаторов. Логика требует такой иерархии наших предпочтений, чтобы они не были ни более, ни менее значимыми, чем предпочтения других. Тем самым удается оставить в зародыше наше естественное стремление стать "королем-философом".
Подход должен быть демократичным, в данном случае это требование является просто одним из вариантов определения индивидуализма. Каждый человек единственен в своем роде, и это действительно так. Полное принятие такой базовой установки позволяет, как кажется, избежать цинизма; появляется критерий "лучшего мира". Ситуация признается "хорошей", если люди могут получать то, что они хотят, что бы это ни было, и их поведение ограничено только лишь принципом взаимного согласия. Личная свобода становится главной целью социальной политики, не являясь ни инструментом достижения экономического или культурного благополучия, ни некоей высшей метафизической ценностью, а, намного проще, - неизбежным следствием индивидуалистическо-демократической методологии. Где-то в глубине души мне могут не нравиться действия режима, который позволяет другим людям быть свободными, и, более того, я могу даже дать невысокую субъективную оценку моей личной свободе от принуждения других людей. Такая оценка имеет право на существование, но следует подчеркнуть, что приоритетное значение личной свободы следует из принятия методологии индивидуализма, а не из субъективной оценки того или иного социального философа.
