economicus.ru
 Economicus.Ru » Галерея экономистов » Гершенкрон Александр

Гершенкрон Александр
(1904 - 1978)
Gerschenkron Alexander
 
ИСТОКИ: Экономика в контексте истории и культуры, пятый выпуск, 2004 г. Перевод Г.Д. Гловели
А. Гершенкрон
Экономическая отсталость в исторической перспективе
Исторический подход к текущим проблемам, видимо, заслуживает пояснения. В отличие от своих предшественников современные историки больше не объявляют миру о том, что неизбежно или, по крайней мере, в идеальном случае произойдет. Мы стали более скромными. С пророческим пылом мы вынуждены были расстаться, так же как и с ребяческой верой в полностью доступное нашему пониманию прошлое, чей ход определяется неким чрезвычайно простым и общим историческим законом. Современный исторический релятивизм ищет свой путь между притязаниями Сенеки на абсолютную определенность нашего знания прошлого и гетевским описанием истории как книги, вечно хранимой за семью печатями, между omnia certa sunt* одного и ignora-bimus** другого. Современные историки вполне сознают, что постижение прошлого — и тем самым само прошлое — вечно меняется с изменением акцента, интереса и точки зрения историка. Мы больше не стремимся определить ход истории человечества подобно движению планет. Железная необходимость исторических процессов сдана в архив. Но вместе с тем, что Джон Стюарт Милль однажды назвал "рабством предшествующих обстоятельств", были разрушены великие мосты между прошлым и будущим, по которым так безопасно и так самонадеянно путешествовала мысль XIX столетия.
Значит ли это, что история не способна внести какой-либо вклад в понимание текущих проблем? Историческое исследование состоит главным образом в приложении к разнородному эмпирическому материалу эмпирически выведенных гипотетических обобщений в надежде, что могут быть выяснены единообразные типовые ситуации, типичные отношения индивидуальных факторов в этих ситуациях. Ничто из перечисленного не поддается легкой экстраполяции. Все, что может быть достигнуто, — это извлечение из обширной кладовой прошлого ряда разумных вопросов, которые можно задать по поводу текущих проблем. Важность этого вклада не надо преувеличивать, но не следует также и недооценивать. Качество нашего понимания текущих проблем зависит от широты выбранных рамок сопоставления. Замкнутость — это ограничение понимания. Замкнутость мышления не ограничивается определенной географической областью, это не только пространственная, но и временная проблема. Все решения в области экономической политики связаны с комбинациями большого числа относящихся к делу факторов. Вклад историка состоит в выделении факторов, потенциально релевантных, потенциально значимых комбинаций этих факторов, которые не могли бы быть легко получены в рамках более ограниченной сферы опыта. Но это — вопросы. Ответы — это уже другой предмет. Ни прошлый, хотя и богатый опыт, ни исторические, пусть и доскональные исследования, не могут избавить нынешнее поколение от творческой задачи нахождения своих собственных ответов и определения своего собственного будущего. Нижеследующие замечания, таким образом, призваны лишь указать на некоторые взаимосвязи, которые существовали в прошлом и рассмотрение которых в текущих дискуссиях может оказаться полезным.
Элементы отсталости
Наши представления об индустриализации отсталых стран в значительной мере испытывают влияние — осознанное или нет — великого марксистского вывода, что история развитых индустриальных стран указывает путь для стран более отсталых. "Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране картину ее собственного будущего" 1. Почти не вызывает сомнений то, что в широком смысле это обобщение справедливо. Допустимо говорить, что Германия между серединой и концом прошлого столетия следовала по пути, на который Англия вступила раньше. Но стоит поостеречься всецело доверять такому обобщению. За полуправдой, которая в нем содержится, вероятно, скрывается существование другой полуправды, т.е. можно сказать, что в некоторых важных аспектах развитие отсталой страны именно в силу ее отсталости имеет тенденцию принципиально отличаться от того, что ранее происходило в развитой стране.
Главное предположение настоящего очерка состоит в том, что во многих случаях процессы индустриализации в отсталой стране обнаруживали значительные различия по сравнению с аналогичными процессами в более развитых странах не только в том, что касалось скорости развития (темпов промышленного роста), но также в том, что касалось производительных и организационных структур промышленности, которые возникли из этих процессов. Более того, эти различия в скорости и характере промышленного развития были в значительной степени результатом применения институциональных инструментов, не имевших аналогов в развитой стране. Вдобавок интеллектуальный климат, в рамках которого протекала индустриализация, ее "дух" или "идеология", существенно различны в развитых и отсталых странах. Наконец, представляется, что степень проявления этих признаков отсталости в конкретных примерах прямо зависела от уровня отсталости и природного промышленного потенциала данных стран.
Позвольте нам сначала описать в общих терминах несколько основных элементов, характерных для процессов индустриализации отсталых стран, исходя из исторической информации об экономическом развитии европейских стран2 в XIX столетии и до начала Первой мировой войны. Затем на основе конкретных примеров будет больше сказано о влиянии явления, которое можно назвать "относительная отсталость", на ход промышленного развития отдельных стран.
Типичная ситуация в отсталой стране до начала развертывания масштабных процессов индустриализации может быть описана как напряжение между фактическим состоянием экономической деятельности в стране и существующими помехами для промышленного развития, с одной стороны, и многообещающей перспективой такого развития — с другой. Предоставляемые индустриализацией возможности различаются, конечно, в зависимости от имеющихся в распоряжении конкретной страны естественных ресурсов. Кроме того, индустриализация невозможна, пока остаются громадные институциональные преграды (такие, как крепостничество или длительная политическая разобщенность). Предполагая наличие адекватных годных к употреблению ресурсов и допуская, что главные преграды на пути индустриализации устранены, можно утверждать, что возможности индустриализации в отдельных странах прямо зависят от степени их отсталости. Индустриализация всегда представляет тем большие возможности, чем больше запас технологических нововведений, которые отсталая страна могла бы перенять от более развитой страны. Как часто и правильно подчеркивал Веблен, заимствованная технология была одним из первичных факторов, обеспечивающих высокую скорость развития в отсталой стране, вступающей в стадию индустриализации. Всегда существовала тенденция высмеивать отсталую страну за отсутствие оригинальности. Германские горные инженеры XVI столетия обвиняли английских в рабском подражании германским методам, англичане полностью вернули эти обвинения в 50—60-х гг. XIX в. В наше время о Советской России говорили, что ее технологическое развитие целиком подражательно, на что русские отвечали далеко идущими и экстравагантными претензиями***. Но все эти поверхностные утверждения имеют тенденцию затушевывать тот основной факт, что возможность широкомасштабного импорта иностранного оборудования и иностранных технологий и сопутствующие возможности для быстрой индустриализации со временем все больше увеличивали разрыв между экономическим потенциалом и реальным положением дел в отсталых странах.
Перспективы индустриализации слаборазвитой страны часто оцениваются скептически из-за дешевизны труда относительно капитальных благ, что затрудняет замещение редкого капитала избыточным трудом. Иногда, напротив, дешевизна труда в отсталой стране трактуется как подмога процессу индустриализации. Действительность, однако, более сложна, чем простые модели. Конечно, условия меняются от одной отрасли промышленности к другой, от одной страны к другой. Но важнейший факт, подлежащий рассмотрению, заключается в том, что промышленный труд в смысле устойчивой, прочной и дисциплинированной группы работников, которая порвала пуповину связи с землей и стала годной для использования на фабриках, в отсталой стране не избыточен, но крайне редок. Создание такой промышленной рабочей силы, которая реально соответствует своему названию, есть очень трудный и затяжной процесс. История российской промышленности предоставляет некоторые разительные примеры этого. Многие германские промышленные рабочие XIX столетия были выращены жесткой дисциплиной юнкерского поместья, подготовившей их, по-видимому, к суровости фабричных правил. И все же трудности были велики, и можно вспомнить восхищенные и завистливые взгляды, которые в конце столетия германские авторы вроде Шульце-Геверница бросали через Ла-Манш на английского промышленного рабочего, "человека будущего... рожденного и воспитанного для машины... [которому] нет равных в прошлом" ****. В наше время отчеты о состоянии отраслей промышленности Индии напоминают о прошлых (хотя и гораздо менее значительных) затруднениях европейской индустриализации, связанных с предложением труда.
В этих условиях можно рискнуть сделать вывод, что успех индустриализации в отсталой стране объяснялся применением самых современных и эффективных технологий, в особенности если имело место соперничество с более развитой страной. Преимущества технологически передового оборудования не уравновешиваются, но усиливаются его трудосберегающим эффектом. Этим, по-видимому, объясняется наблюдавшаяся в части отсталых стран в относительно ранней фазе индустриализации тенденция концентрироваться в тех промышленных отраслях, в которых технологический прогресс происходит особенно быстро. В то же время более развитые страны либо по инерции, либо из-за желания избежать лишений, так или иначе связанных с инвестиционными программами, слишком нерешительны в осуществлении непрерывной модернизации своих предприятий. Конечно, модернизация в отсталых странах испытывает ограничения, одно из которых состоит в отсутствии высокоспециализированных технологических навыков. Отсталые страны (не считая Соединенных Штатов) медленно осваивали производство современной машинной техники. Но в таких отраслях, как черная металлургия, в процессе индустриализации вводились самые современные новшества, и весьма поучителен пример того, как германские доменные печи быстро стали лучше английских и как впоследствии в ранние годы XX столетия доменные печи на еще более отсталом Юге России технически опередили свои германские аналоги. Напротив, превосходство Англии в хлопкопрядильной промышленности в течение XIX столетия не было оспорено ни Германией, ни какой-либо другой страной.
В значительной степени (как в случае с вышеупомянутыми доменными печами) в XIX столетии использование современной техники требовало увеличения средних размеров предприятий. Это наблюдалось в истории большинства стран европейского континента. Но индустриализация отсталых стран Европы обнаруживает тенденцию к увеличению размера предприятий и в другом смысле. Использование термина "промышленная революция" подвергалось правомерной критике. Но если под "промышленной революцией" понимать не более чем случаи внезапного значительного увеличения темпов промышленного роста, то несомненно, что в некоторых важных примерах промышленное развитие началось именно таким внезапным, "революционным" путем.
Прерывность не была случайной. Весьма вероятно, что период стагнации (как период низких темпов роста в физиократическом смысле) может закончиться, а процессы индустриализации начаться, только если сама индустриализация происходила, так сказать, по широкому фронту и охватывала одновременно многие виды экономической активности. Это отчасти результат взаимодополняемости и неделимости экономических процессов. Железные дороги не могут быть построены, если в то же время не откроются
угольные шахты; строительства половины железной дороги не достаточно, чтобы связать внутренний центр с портовым городом. Плоды промышленного прогресса в определенных отраслях создают внешнюю экономию для других отраслей, чей прогресс служит выгоде первых. При рассмотрении экономической истории Европы XIX столетия создается впечатление, что только когда промышленное развитие приобрело крупные масштабы, противоречие между доиндустриальными условиями и выгодами, ожидаемыми от индустриализации становилось достаточно сильным для преодоления существующих помех и высвобождения сил промышленного прогресса.
Этот аспект развития можно понимать в терминах Тойнби "вызов-ответ". Его общее наблюдение, касающееся того, что очень часто небольшие вызовы не порождают каких-либо ответов и что величина ответа начинает быстро расти (до некоторого момента) по мере возрастания вызова, по-видимому, здесь вполне применимо. Вызов, или иначе говоря, напряжение должно быть значительным для того, чтобы ответ принял форму промышленного развития.
Предшествующий набросок имел целью описание некоторого числа основных факторов, которые исторически были характерны для экономической ситуации отсталых стран и обеспечили в них высокие темпы роста и появление иных производительных структур промышленных отраслей. Эффект этих факторов был, однако, значительно усилен использованием в отсталых странах определенных институциональных инструментов и принятием особых идеологий индустриализации. Некоторые из этих специфических факторов и их способы действия на различных уровнях отсталости обсуждаются в следующих разделах.
Банки
История Второй империи во Франции дает чрезвычайно яркие иллюстрации этих процессов. Приход Наполеона III завершил долгий период относительной экономической стагнации, которая началась с реставрации Бурбонов и которая в некотором смысле и в некоторой степени была результатом промышленной политики, проводившейся Наполеоном I. Проводя политику отмены запретов на импорт и снижения тарифных ставок, достигшую кульминации в договоре Кобдена — Шевалье 1860 г., французское правительство разрушило теплицу, в которой десятилетиями укрывалась французская промышленность, и поместило ее в стимулирующую атмосферу международной конкуренции. В результате устранения монопольных прибылей в стагнирующих угольной промышленности и черной металлургии все отрасли французской промышленности получили выгодный доступ к основным источникам сырых материалов.
Не в последнюю очередь промышленное развитие Франции при Наполеоне III было обусловлено этими усилиями освободиться от корсета, в который слабые правительства и сильные предприниматели утянули французскую экономику. Но наряду с политикой правительства по отмене протекционистских ограничений, французская промышленность получила важный позитивный импульс с иной стороны. Имеется в виду развитие кредитования промышленности при Наполеоне III.
Значение этого фактора развития редко оценивалось в полной мере. Его связь со специфическими условиями относительно отсталой экономики также не понималась должным образом. В частности, история банка "Креди Мобилье" братьев Перейра часто расценивалась как драматический, но в целом скорее незначительный эпизод. Слишком часто, как например в популярных романах Эмиля Золя, действительное значение событий почти полностью утопало в описаниях спекулятивной горячки, коррупции и сопровождавшей все это аморальности. Представляется гораздо более адекватным говорить о том, что предоставление кредита для капиталовложений играло важнейшую роль в течение целого периода экономической истории Франции и большей части европейского континента.
Эти слова означают, что непосредственным результатом создания финансовых организаций стало строительство тысяч миль железных дорог, открытие угольных шахт, возникновение фабрик, прорытие каналов, строительство портов и модернизация городов. Авантюры братьев Перейра и некоторых других сделали это возможным во Франции и за ее пределами на громадном пространстве от Испании до России. Эти огромные перемены на экономической сцене произошли лишь несколькими годами позже, после того как великие государственные деятели и великие историки Июльской монархии уверили страну в отсутствии необходимости снижать пошлины на железо, потому что опекаемая французская железоделательная промышленность вполне в состоянии справиться с потребностью железных дорог в железе, учитывая перспективу увеличения ежегодного строительства на 15—20 миль.
Но не менее значимым, чем действительные экономические свершения нескольких людей с великой предпринимательской энергией, был эффект, производимый их деятельностью на окружающих. "Креди Мобилье" изначально вступил в самый жестокий конфликт с представителями "старого богатства" в банковском деле Франции, более всего с Ротшильдами. Этот конфликт подорвал силы банка и стал первопричиной его окончательного краха в 1867 г. Но — что случается так редко — в ходе конфликта представители "нового богатства" вынудили представителей "старого" принять политику своих оппонентов. Ограничение операций старых банков размещением государственных займов и внешнеторговыми сделками не могло устоять перед лицом новой конкуренции. Когда Ротшильды не дали Перейра создать австрийский банк "Кредит-Анштальт", они достигли цели только потому, что сами создали банк по принципу "мобильного кредита", т.е. как банк, предназначенный для финансирования железнодорожного строительства и индустриализации страны.
Это перенимание старыми банками методов новых составили наиболее важный результат деятельности "Креди Мобилье". Авантюры такого рода случались время от времени в Бельгии, Германии и в самой Франции. Но эффект деятельности братьев Перейра влиял на историю континентального банковского дела на протяжении всей второй половины XIX столетия. Большое число банков в различных странах было в значительной степени подражанием банку Перейра. Но более значимым, чем эти рабские подражания, было творческое применение основной идеи Перейра и ее воплощение в новом типе банка — универсальном банке, который в Германии, как и в большинстве других стран континента стал господствующей формой банка. Различие между банками типа "Креди Мобилье" и коммерческими банками в самой развитой индустриальной стране того времени (Англии) было абсолютным. Между английским банком, по существу обслуживавшим потребность бизнеса в краткосрочных капиталах, и банком, финансировавшим долгосрочные капиталовложения, была целая пропасть. Германские банки, которые могут быть приняты за образец универсального банка, успешно сочетали основную идею мобильного кредита с краткосрочными операциями коммерческих банков.
Это было определенно более прочное финансовое учреждение, чем "Креди Мобилье" с его непомерно раздувшимся портфелем промышленных инвестиций, который значительно превышал собственный капитал, и с зависимостью от рынка акций. При этом германские, а также австрийские и итальянские банки установили максимально тесную связь с промышленными предприятиями. Германский банк, как было сказано, сопровождал промышленное предприятие от рождения до смерти, от основания до ликвидации через все превратности судьбы. Предоставляя займы через формально краткосрочные, но реально долгосрочные текущие счета и превратив наблюдательные советы в самых влиятельных контролеров корпораций, банки приобретали доминирующее влияние на промышленные предприятия, которое распространилось далеко за пределы сферы финансового контроля в область предпринимательских и управленческих решений.
Описание во всех деталях этого феномена не является целью данного исследования. Все, что нам необходимо — это связать его происхождение и последствия с обсуждаемым и нами проблемами. Индустриализация Англии происходила без сколько-нибудь существенного использования банковского кредита для целей долгосрочного инвестирования. Более постепенный характер процесса индустриализации в Англии и более значительное накопление капитала, источником которого были сперва прибыли в торговле и в модернизированном сельском хозяйстве и позднее в самой промышленности, позволили обойтись без каких-либо особых институциональных приспособлений для финансирования долгосрочных капиталовложений в промышленность. Напротив, в относительно отсталой стране капитал редок и рассредоточен, рассеяние промышленной активности значительно, и, наконец, существует тенденция к укрупнению, связанная с размахом процесса индустриализации, более крупным средним размером предприятий и, наконец, концентрацией процесса индустриализации в отраслях с относительно высокой капиталоемкостью. К этому надо добавить редкость предпринимательских талантов в отсталой стране.
Воздействие этих факторов, по существу, привело к тому, что банковское дело на континенте и в Англии развивалось по-разному.
Континентальную практику в области банковского кредитования промышленности следует рассматривать как специфический инструмент индустриализации в отсталой стране. Именно этот факт по существу определяет исторический и географический объект теорий экономического развития, приписывающих центральную роль процессам принудительного сбережения посредством создания денег банками. Однако, как будет показано ниже, использование таких инструментов должно рассматриваться как специфика не отсталых стран вообще, но тех стран, чья отсталость не переходила за определенные пределы. И даже в этих рамках достаточно долгое время банки занимались не более чем собиранием и распределением свободной денежной наличности. Это обстоятельство, конечно, не умаляет первостепенной важности такой деятельности банков в течение раннего периода индустриализации с его отчаянной нехваткой капитала для рискованных промышленных предприятий.
Эта политика имела далеко идущие последствия. Все основные тенденции, присущие промышленному развитию в отсталых странах, были резко выражены и усилены сознательными действиями банков. Если рассматривать Германию до того, как разразилась Первая мировая война, заметно, что приоритетными сферами активности германских банков стали угледобыча, черная металлургия, электротехническое и общее машиностроение и основная химия. Текстильная, кожевенная и пищевая промышленность остались на обочине интересов банков. Если применять современную терминологию, можно сказать, что внимание уделялось скорее тяжелой, чем легкой промышленности.
Последствия не ограничились производственной структурой промышленности — они охватили и ее организационную структуру. Последние три десятилетия XIX в. отмечены быстрой концентрацией в банковском деле. Аналогичный процесс шел и по другую сторону Ла-Манша. Но в Британии в силу иной природы взаимоотношений банков и промышленности этот процесс не сопровождался концентрацией промышленности, как это происходило в Германии.
Быстрое развитие картелей в германской промышленности не может быть полностью объяснено, если не рассматривать его как естественный результат слияния германских банков. Именно эти слияния позволяли банкам удерживать контроль над конкурирующими между собой предприятиями. Банки отказались терпеть братоубийственную борьбу своих "детей". Со своего наблюдательного пункта, которым они владели в силу централизованного контроля, банки быстро замечали прибыльные возможности картелирования и слияния промышленных предприятий. При этом средний размер заводов устойчиво рос, интересы банков и их помощь в еще большей степени, чем раньше, сосредоточивались на тех отраслях промышленности, где было больше возможностей для картелирования.
Германия, таким образом, извлекла все возможные преимущества из относительно позднего вступления на путь индустриального развития — иначе говоря, из имевшегося английского опыта. Но в результате в силу специфических методов догоняющего процесса германская индустриальная экономика развивалась в направлении, существенно отличном от английского.
Государство
Германский опыт был не уникален. Схожие события имели место в Австрии, (или, точнее, в западных землях Австро-Венгерской империи), Италии, Швейцарии, Франции, Бельгии и в других странах, хотя существовали и некоторые различия. Однако этого нельзя утверждать о европейском континенте в целом по двум причинам: 1) существовали отсталые страны, где не наблюдалось данных черт промышленного развития; 2) в некоторых странах основные элементы отсталости проявились в такой острой форме, что возникли существенно отличные институциональные инструменты индустриализации.
Нет большой необходимости останавливаться на первом типе стран. Промышленное развитие Дании может служить подходящей иллюстрацией. Несомненно, эта страна была еще весьма отсталой, когда XIX столетие вступило в свою вторую половину. Однако мы не наблюдаем здесь ни внезапного скачка индустриализации, ни подчеркнутой ставки на тяжелую промышленность. Причины, очевидно, с одной стороны, в недостаточности природных ресурсов страны, с другой — в великих возможностях для сельскохозяйственных усовершенствований, связанных с близостью английского рынка. Специфический ответ не состоялся, так как не было вызова.
Россия может быть приведена как самый чистый пример страны второго типа. Отличительные черты экономических условий России состояли не только в том, что большой скачок современной индустриализации пришелся на середину 1880-х гг. — иначе говоря, спустя более чем три десятилетия после начала быстрой индустриализации в Германии; еще более значимо то, что стартовый уровень экономического развития России был несравненно ниже, чем в таких странах, как Германия и Австрия.
Главной причиной глубокой экономической отсталости России было сохранение крепостничества вплоть до 1861 г. В определенном смысле сам этот факт был результатом любопытного механизма экономической отсталости, который в нескольких словах может быть объяснен так. В ходе процесса территориальной экспансии, который за несколько столетий превратил маленькое Московское княжество в огромный массив земель современной России, страна все более вовлекалась в военные конфликты с Западом. Это вовлечение вызывало внутренний конфликт между стремлением русского правительства "осовремениться" и безнадежно отсталой экономикой страны, на которой должна была основываться военная политика. В результате экономическое развитие России в некоторых важных моментах характеризовалось специфической последовательностью событий.
  1. Государство, движимое военными интересами, брало на себя роль основного агента экономического прогресса в стране.
  2. Поскольку экономическое развитие таким образом вызывалось острой военной необходимостью, оно двигалось резкими толчками: убыстрялось, когда военная необходимость усиливалась, и замедлялось, когда необходимость ослабевала.
  3. Этот порывистый экономический прогресс всякий раз ложился тяжелым бременем на поколения, которым выпало жить в период интенсивного развития.
  4. Для того чтобы эффективно возложить это бремя на население, правительство увеличивало крепостной гнет и стремилось помешать недовольным укрыться в приграничных регионах на юго-востоке и востоке.
  5. Именно чрезмерные правительственные поборы увеличивали вероятность того, что ускоренное развитие уступит место длительному застою, поскольку напряжение было запредельным. Неизбежным следствием становились долгие периоды экономической стагнации.
Только что описанная схема лучше всего характеризует экономическое развитие России в период реформ Петра Великого, но никоим образом не ограничивается этим периодом.
Наблюдателя должно удивить парадоксальное течение этого развития. В то время как Россия с петровских времен старалась освоить западные технологии, поднять объем выпуска и навыки населения до уровня, близкого к достигнутому на Западе, те же самые попытки отбрасывали ее назад и отдаляли от Запада в других отношениях. Обобщая, можно сделать вывод, что опутывание русского крестьянства сетями крепостничества было оборотной стороной процесса вестернизации. Не Петр Великий установил крепостное право, но в том, чтобы сделать его эффективным, он преуспел, возможно, более чем кто-либо другой. Когда в дальнейшем в силу причин, отмеченных выше под пунктами 2 и 5, государство самоустранялось от активного содействия экономическому развитию, а дворянство освобождалось от несения государственной службы, связь между крепостным правом и экономическим развитием прерывалась. То, что было косвенной обязанностью по отношению к государству, становилось прямой обязанностью по отношению к дворянству и тем самым существенно тормозило экономическое развитие России.
Читатели Тойнби могут при желании рассматривать этот процесс, закончившийся освобождением крестьянства, как последовательность "уходов и возвратов", либо справедливо занести его в рубрику "задержанные цивилизации". В любом случае, механизм "вызов-ответ" полезен при осмыслении последовательностей такого рода. Необходимо отметить, однако, что это проблема не только количественного соотношения между величиной вызова и величиной ответа. Важнее всего то, что величина вызова меняет качество ответа и не только привносит мощные нежелательные факторы в экономический процесс, но также ведет к большому числу нежелательных неэкономических последствий. К этому аспекту, который имеет непосредственное отношение к текущим проблемам индустриализации в отсталых странах, мы вновь вернемся в заключительных замечаниях этого очерка.
Возвращаясь к российской индустриализации 80—90-х гг. XIX столетия, можно сказать, что в определенном смысле ее можно рассматривать как повторение прежних образцов экономического развития этой страны. Роль государства явно отличает российский тип индустриализации от германского и австрийского.
Освобождение крестьян, несмотря на многочисленные недостатки, было абсолютной предпосылкой индустриализации. Как таковое, оно было негативным актом государства с целью удалить препятствия, ранее созданные самим государством, и в этом смысле полностью сравнимо с такими актами, как упомянутые ранее аграрные реформы в Германии или политика Наполеона III. Сходным образом, великие судебные и административные реформы 1860-х гг. скорее создавали соответствующие рамки для промышленного развития, чем содействовали ему прямо.
Интересно, что действия подобного рода, в отличие от случая Западной Европы, не вели к подъему частной экономической активности в стране — почти четверть столетия после освобождения темп индустриального развития оставался относительно низким. Большой индустриальный подъем в России наступил, когда с середины 1880-х гг. железнодорожное строительство под воздействием государства приняло беспрецедентные размеры и стало главным рычагом политики ускоренной индустриализации. Через разнообразные инструменты, такие, как преференциальные заказы отечественным производителям железнодорожных материалов, высокие цены, субсидии, кредиты, гарантии прибыли для новых промышленных предприятий, правительство преуспело в достижении высоких и все более увеличивающихся темпов роста, сохранившихся до конца столетия. Попутно была реорганизована российская налоговая система, что помогло финансировать политику индустриализации, в то время как стабилизация рубля и введение золотого стандарта обеспечили привлечение иностранного капитала в развитие российской промышленности.
Основные элементы экономической отсталости были общими для России 1890-х и Германии 1850-х гг. Но количественные различия были громадными. Скудость капитала в России была такова, что никакая банковская система, очевидно, не могла привлечь достаточных ресурсов для финансирования крупномасштабной индустриализации; стандарты деловой этики были гибельно низки; общее недоверие было так велико, что ни один банк не мог надеяться на привлечение даже имевшегося небольшого объема капитальных ресурсов, или выдавать долгосрочные кредиты в условиях, когда мошенническое банкротство было возведено в ранг почти общей деловой практики. Предложение капитала для нужд индустриализации требовало вмешательства государства, которое через налоговую политику направляло доходы от потребления к инвестированию. Нет сомнений, что правительство как движущая сила индустриализации выполняло свою роль далеко не идеально. Некомпетентность и коррупция бюрократии были велики. Излишние потери, сопровождавшие процесс, были громадны. Но при всем при том великий успех политики, проводимой при Вышнеградском и Витте, был несомненным. Не только в своих истоках, но и в своих результатах политика российского правительства 1890-х гг. близко походила на политику банков в Центральной Европе. Российское государство не испытывало интереса к "легкой промышленности". Его внимание целиком было сконцентрировано на выпуске основного сырья для промышленности и машиностроении; подобно банкам в Германии российская бюрократия была изначально заинтересована в крупномасштабных предприятиях, в слияниях и координации политики промышленных предприятий, к которым оно благоволило или которые помогло создать. Ясно, что государственный интерес к индустриализации был продиктован милитаристской политикой. Но эта политика только усиливала и акцентировала основные тенденции индустриализации в условиях экономической отсталости.
Возможно, ничто не служит лучшим подтверждением единства основных форм в ситуации, когда действенность экономических инструментов зависит от уровня отсталости страны, чем политика, проводимая в обеих частях Австро-Венгерской монархии, т.е., иначе говоря, внутри одного политического тела. Австрийская часть монархии была отсталой относительно Германии, но в течение всего времени существования монархии она была более развитой, чем венгерская часть. В Австрии банки могли успешно посвящать себя содействию промышленной активности. Но по другую сторону от реки Лейты, в Венгрии, деятельность банков была неадекватной, вследствие чего в середине столетия венгерское правительство прибегло к жесткой политике индустриализации. Вначале оно проявило значительную заинтересованность в развитии текстильной промышленности региона. Поучительно посмотреть, как под давлением того, что французы склонны называть "логика вещей", здесь проявлялись общие закономерности и правительственные субсидии все более и более перемещались от текстильной промышленности к отраслям тяжелой индустрии.
Градации отсталости
Вернемся к основной германо-российской парадигме: все, что было сказано выше, не исчерпывает всех параллелей. Остается вопрос о результатах успешных индустриализации, иначе говоря, о постепенном преодолении отсталости.
На переломе века, если не раньше, становятся явными перемены в отношениях между германскими банками и германской промышленностью. Поскольку бывшие индустриальные "младенцы" выросли до зрелого возраста, первоначальное неоспоримое главенство банков над промышленными предприятиями не могло более сохраняться. Процесс эмансипации промышленности после десятилетий опекунства нашел выражение в различных формах. Расширяясь, промышленные предприятия трансформировали связь с одним банком в сотрудничество с несколькими банками. Когда бывшие промышленные протектораты стали экономически суверенными, они прибегли к тактике временных альянсов с разными банками. Многие промышленные гиганты — такие, как в электротехнической промышленности, — не способные развиваться без поддержки и разделения предпринимательских рисков с банками, начали основывать свои собственные банки. Условия скудости капитала, которым германские банки были обязаны своим историческим положением, более не существовали. Германия стала промышленно развитой страной. Но специфические черты, порожденные процессом индустриализации в условиях отсталости, сохранились как и тесные отношения между банками и индустрией, хотя отношения "хозяин — слуга" уступили место сотрудничеству равных, а иногда участники даже менялись ролями.
В России впечатляющий период промышленного развития 1890-х гг. был приостановлен депрессией 1900 г. и последующими годами войны и гражданского раздора. Но когда Россия оправилась после революционных 1905—1906 гг. и вновь достигла высоких темпов промышленного роста в 1907—1914 гг., характер процесса индустриализации резко изменился. Строительство государством железных дорог продолжалось в меньшем масштабе — ив абсолютных показателях, и относительно увеличивающегося объема промышленного производства. Значительный рост военных расходов не мог более компенсировать уменьшения железнодорожного строительства. Вывод, несомненно, таков: в последний дореволюционный период индустриализации роль государства существенно сократилась.
В то же время традиционная модель российской индустриализации благополучно вышла за свои собственные пределы. Сокращение государственного вмешательства привело не к экономическому застою, а к продолжению промышленного роста. Российская промышленность достигла состояния, когда она могла отбросить костыли правительственной поддержки и начать двигаться самостоятельно — не настолько самостоятельно, как промышленность в Германии того времени, но во всяком случае в той мере, в какой роль отступившего правительства была перехвачена банками.
В течение пятидесяти лет, прошедших со времени раскрепощения, произошла существенная трансформация банковской системы. Были основаны коммерческие банки. Пока государство выполняло функции промышленных банков, российские банки именно по причине отсталости страны были организованы как депозитные, примерно такого же типа, как английские банки. Но по мере того как промышленное развитие убыстрялось и увеличивалось накопление капитала, стандарты делового поведения приближались к западным. Парализующая атмосфера недоверия стала исчезать, и было положено начало возникновению различных типов банков. Постепенно московские депозитные банки были оттеснены развивающимися санкт-петербургскими банками, которые управлялись согласно принципам, характерным не для английского, а для германского банковского дела. Короче говоря, после того как экономическая отсталость России была сокращена посредством государственной поддержки процесса индустриализации, стало возможным использование различных элементов индустриализации, подходящих для новой "стадии отсталости".
Идеологии запоздавших индустриализации
Перед тем как сформулировать некоторые общие выводы, следует рассмотреть последний аспект, создающий различные условия для индустриализации при экономической отсталости. До сих пор мы объясняли важные различия в характере промышленного развития и в институциональных инструментах общими условиями и степенью отсталости. Остается сказать несколько слов об идеологическом климате, в котором происходит индустриализация.
Мы опять можем вернуться к поучительной истории французской индустриализации при Наполеоне III. Большинство людей, которые приобрели экономическое и финансовое влияние с приходом Наполеона к власти, не были изолированными индивидами. Они принадлежали к четко очерченной группе. Они были не бонапартистами, но социалистами школы Сен-Симона. Тот факт, что Исаак Перейра, который более чем кто-либо другой внес вклад в распространение современной капиталистической системы во Франции, был и остался до конца своих дней горячим поклонником доктрин Сен-Симона, кажется на первый взгляд удивительным, но перестает выглядеть таковым, если принять во внимание некоторые взаимосвязи.
Можно утверждать, что Сен-Симон в действительности был далек от социализма; что в своем видении индустриального общества он не проводил различия между работниками и нанимателями, что он считал подходящей политической формой для своего общества будущего некоторую разновидность корпоративного государства, в котором "лидеры промышленности" должны принять на себя главные политические функции. Но такого рода аргументы вряд ли многое объяснят. Сен-Симон имел глубокий интерес к выделенным им "самым многочисленным и самым страдающим классам", и, что более важно, доктрины Сен-Симона, расширенные и переосмысленные последователями Учителя (особенно Базаром), интегрировали в систему много социалистических идей, включая отмену права наследования и установление плановой экономики, предназначенной направлять и развивать хозяйство страны. И именно такую интерпретацию доктрины принимал Перейра.
Еще важнее отметить, что Сен-Симон и его последователи подчеркивали значение индустриализации и великие задачи, предначертанные банкам как инструментам организации и развития хозяйства. Это, несомненно, привлекало создателей "Креди Мобилье", которые считали свое учреждение "банком, предназначенным для более высокой цели", а самих себя скорее "миссионерами", чем банкирами. Подчеркивание Сен-Симоном роли, которую играют банки в экономическом развитии, было поразительным и совершенно "неутопичным" озарением. Идеи Сен-Симона самым решительным образом повлияли на ход экономических событий во Франции и за ее пределами. Но остается вопрос: почему социалистический покров драпировал в сущности капиталистическую идею? И почему эта социалистическая форма была с такой готовностью принята величайшими капиталистическими предпринимателями в истории Франции?
Кажется, что ответ вновь может быть дан в терминах основных условий отсталости. Сен-Симон, друг Ж.-Б. Сэя, никогда не был противником laissez-faire. Шевалье, соавтор франко-английского торгового договора 1860 г., возвестившего великий период европейской свободной торговли, был поклонником Сен-Симона. Однако во французских условиях политика laissez-faire не могла быть духовной основой программы индустриализации.
Чтобы сломать барьеры застоя в отсталой стране, чтобы воспламенить воображение людей и направить их энергию на службу экономическому развитию, требуется более сильнодействующее средство, чем обещания лучшей аллокации ресурсов или даже более низких цен на хлеб. При таких условиях даже бизнесменам, даже классическим предпринимателям — рискующим и осуществляющим инновации — требуются более сильные стимулы, чем перспективы высоких прибылей. Для того чтобы сдвинуть горы рутин и предрассудков, необходима вера — вера, по словам Сен-Симона, в то что Золотой век человечества не остался позади, а находится впереди. Не случайно Сен-Симон посвятил свои последние годы оформлению нового символа веры, "Нового Христианства", что вынудило Огюста Конта порвать с ним за эту "измену подлинной науке". Что хорошо для Англии, недостаточно для Франции.
Незадолго до своей смерти Сен-Симон убеждал Руже де Лиля, пожилого автора "Марсельезы", сочинить новый гимн, "Промышленную Марсельезу". Руже де Лиль согласился. В новом гимне человек, который некогда призывал "детей родины" вести безжалостную войну с тиранами и их наемниками, обращался к "детям индустрии" — "подлинной знати" — к тем, кто может обеспечить "счастье всех", распространяя промышленные искусства и подчиняя земной шар мирным "законам индустрии".
Рикардо никого не уговаривал изменить "Боже, храни короля" на "Боже, храни индустрию". Не следует преуменьшать силы страстного красноречия Джона Брайта*****, но в развитой стране рациональные аргументы в пользу индустриализации не требуют дополнения квазирелигиозным пылом. Бокль был недалек от истины, когда в знаменитом пассаже своей "Истории" представил поворот общественного мнения Англии к свободной торговле как результат силы неопровержимой логики. В отсталой стране великая и резкая попытка индустриализации взывала к Новому курсу в эмоциях. Те, кто осуществляет великую трансформацию, и те, кто несет ее бремя, должны, говоря словами Мэттью Арнольда, чувствовать, что, "сметая остатки прошлого, идет новая эпоха".
Капиталистическая индустриализация под покровом социалистических идеологий, может быть, при ближайшем рассмотрении представляет собой менее удивительное явление, чем кажется на первый взгляд.
Сходным образом теории индустриализации Фридриха Листа могут быть представлены как попытка человека, чьи личные связи с сен-симонистами были очень тесными, перевести вдохновляющее послание Сен-Симона на язык, приемлемый в германской среде, где отсутствие как политической революции, так и национального объединения породило националистическое чувство как более подходящую идеологию индустриализации.
После всего вышесказанного не покажется удивительным утверждение, что в российской индустриализации 1890-х гг. ортодоксальный марксизм выполнял очень похожую функцию. Ничто лучше не смогло бы примирить русскую интеллигенцию с приходом капитализма в страну и разрушением ее старой веры в мiръ и артель, чем система идей, представляющих капиталистическую индустриализацию страны как результат железных законов исторического развития. Именно эта связь объясняет власть, которую приобрела марксистская мысль в России, когда она распространилась на людей, подобных Струве, и в некотором смысле даже Милюкову, чье мировоззрение в целом было чуждым идеям марксистского социализма. В условиях российской "абсолютной" отсталости для смазки интеллектуальных и эмоциональных колес индустриализации требовалась гораздо более сильная идеология, чем даже во Франции и Германии. Институциональные градации отсталости, похоже, отражаются в человеческих суждениях об отсталости и о пути ее преодоления.
Выводы
История европейской индустриализации в XIX столетии дает нам несколько пунктов, которые могут быть полезными для оценки проблем настоящего времени.
  1. Если считать взрывной характер индустриализации прошлого столетия на Европейском континенте результатом специфических доиндустриальных ситуаций в отсталых странах и осознать, какое влияние оказывали высокие темпы индустриализации, становится легче понять политику быстрой индустриализации правительств отсталых стран. Лозунги типа "Даешь фабрики!", которые играли такую важную роль при обсуждении некоторых разделов хартии Международной торговой организации, могут показаться не столь безосновательными.
  2. Сходным образом тенденции в отсталых странах к концентрации усилий на внедрении самой современной и дорогой технологии, подчеркнутое внимание правительств к крупным заводам и их заинтересованность в развитии отраслей, производящих капитальные блага, не надо рассматривать как обусловленные исключительно стремлением к престижу и экономической мегаломанией.
  3. Правильную оценку в развитых странах политики индустриализации, которой следуют их менее благополучные собратья, затрудняет то, что в каждом примере индустриализации имитация эволюции развитых стран сочетается с различными местными элементами. Наблюдателям из развитых стран иногда трудно признать первое, но еще труднее примириться со вторым. Это особенно проявляется в отношении к институциональным инструментам, используемым в процессе промышленного развития и еще более — в отношении к сопровождающим его идеологиям. Из исторического обзора можно сделать вывод о важности местных элементов в индустриализации отсталых стран.
Охватывающий прошлый век обзор способен разрушить то, что Бертран Рассел однажды назвал "догматизмом домоседа", помочь сформулировать более широкий и просвещенный взгляд на относящиеся к делу проблемы и заменить стереотипные представления о том, что "правильно" и что "ошибочно", более гибким и релятивистским подходом.
Это, конечно, не предполагает, что текущая политика в отношении отсталых областей должна быть построена на основе обобщенного опыта прошлого столетия без учета в каждом отдельном случае степени обеспеченности природными ресурсами, климатических ограничений, силы институциональных препятствий доя индустриализации, характера внешней торговли и других факторов. Но что еще более важно, как бы ни были полезны "уроки" XIX столетия, они не могут быть использованы без понимания атмосферы нынешнего столетия, которое добавило многие новые и злободневные аспекты в изучаемые проблемы.
Поскольку современные проблемы индустриализации отсталых областей главным образом касаются неевропейских стран, возникает вопрос о влиянии их специфического культурного развития на существующий в них потенциал индустриализации. Антропологические исследования таких культурных образцов приходят здесь скорее к пессимистическим выводам. Но, возможно, такие выводы неправомерны в динамической перспективе. Во всяком случае, они не исключают рассмотрения изменений в действии отдельных факторов. В то же самое время российский опыт действительно показывает, как быстро переменился в последние десятилетия прошлого столетия образ жизни, настолько чуждый индустриальным ценностям, что любая деятельность вне сельского хозяйства считалась неестественной и греховной. В частности, быстрое выдвижение местных предпринимателей, вышедших из крепостного крестьянства, должно убедить тех, кто так настаивает на отсутствии предпринимательских качеств в отсталых цивилизациях. Но есть еще и другие проблемы.
В некоторых обширных отсталых областях сам факт того, что индустриальное развитие надолго задерживается, создал, несмотря на беспрецедентные возможности для технологического прогресса, большие препятствия для индустриализации. Промышленный прогресс труден и дорог; медицинский прогресс дешевле и легче достижим. Поскольку прогресс в медицине обгоняет индустриальный, постольку на пути промышленных революций могут встать мальтузианские контрреволюции.
Близок к только что отмеченному, но еще более важен тот факт, что сильное запаздывание индустриализации связано с нарастанием социальной напряженности и принятием индустриализацией уродливых форм. В качестве "мягкого" примера можно привести случай Мексики, где созданные банки неохотно действовали в областях, поддерживаемых правительством, чьему радикальному настрою они не доверяли. Другой пример, несомненно, затмевающий все остальные по масштабам и важности, — это Советская Россия.
Советская индустриализация, несомненно, включает все основные общие элементы индустриализации в отсталых странах в XIX столетии. Упор на тяжелую индустрию и заводы-гиганты как таковой типичен не только для Советской России. Но в ней общие черты процесса индустриализации были гипертрофированы и искажены сверх всякой меры.
Эта проблема настолько же политическая, насколько экономическая. Советское государство само является продуктом экономической отсталости страны. Будь крепостное право отменено Екатериной Великой или в ходе восстания декабристов в 1825 г., крестьянское недовольство — направляющая сила и залог успеха Российской революции, не приняло бы бедственных масштабов, а экономическое развитие страны происходило бы более постепенно. Запоздалая промышленная революция привела в России к политической революции, в ходе которой власть оказалась в руках диктаторского правительства, против которого в конечном счете было настроено большинство населения. Но одно дело захватить власть в момент глубокого кризиса, и совсем другое — сохранить эту власть надолго. Какой бы ни была сила армии и тайной полиции, наивно полагать, что эти инструменты физического давления будут достаточными. Такое правительство может остаться у власти, только если ему удастся убедить людей, что оно выполняет важную общественную функцию.
Индустриализация обеспечила советскому правительству такую роль. Возвращаясь к образцу экономического развития, характерному для давно ушедших эпох, создавая под видом коллективизации новое крепостное право, поднимая уровень инвестиций до верхнего предела, который только могло вынести население, советское правительство достигло результатов, невозможных для правительств, действующих с согласия народа. Неудивительно, что после периода жестокого принуждения эта политика привела к нынешним трениям между правительством и населением. Поскольку в процессе индустриализации должны быть задействованы все силы населения, ее следует оправдывать обещанием счастья и довольства для будущих поколений и — что еще более важно — угрозой военной агрессии других государств. Тогда диктаторское правительство сможет крепко держать бразды правления. А доказательство угрозы войны найти легко, как показывает история периода холодной войны. Экономическая отсталость, ускоренная индустриализация, грубое злоупотребление диктатурой и угроза войны тесно переплелись в Советской России.
Однако задачей данной статьи является не углубленное изучение ситуации в Советской России, а проблема индустриализации в отсталых странах. Советский же опыт демонстрирует нашему времени опасность экономической отсталости. Отсталость ведет к диктатуре, а диктатура — к войне. В условиях биполярного мира опасность этой последовательности модифицирована и усилена сознательной имитацией отсталыми странами советской политики и их добровольным и недобровольным включением в зону советского влияния.
Таким образом, можно сделать выводы из исторического опыта обоих столетий. Основной урок XX в. состоит в том, что проблемы отсталых наций не есть исключительно их проблемы. Это также — ив большей степени — проблемы развитых стран. Не только Россия, но и мир в целом платит за запоздалое освобождение российского крестьянства и позднее начало индустриализации. Развитые страны не могут позволить себе игнорировать экономическую отсталость. Но уроком XIX в. является то, что политика в отношении отсталых стран не может быть успешной, если игнорировать основные особенности их отсталости. Только если откровенно признать существование и силу этих особенностей и пытаться развивать единое целое, а не подавлять то, что Кейнс однажды назвал "силою обстоятельств", можно использовать опыт XIX столетия для предотвращения угроз, доставшихся его преемнику.
-
Источник: Gerschenkron А. Economic backwardness in historical perspective. Cambridge, Mass.: Belknap press, 1962. P. 5—30.
* Все известно (лат.). — Прим. Пер.
** Непознаваемо (лат.). — Прим. Пер.
1 Маркс К. Капитал. Т. 1. М.: Гос. изд-во политической литературы, 1953. С. 4.
2 Было бы крайне желательным выйти за пределы европейского опыта, включив в рассмотрение хотя бы японскую цивилизацию. К сожалению, автор не знаком с экономической историей Японии. Однако я могу сослаться на замечательное исследование Генри Розовского (Rosovsky Н. Capital Formation in Japan, 1868—1940. Glencoe, 1961), в котором непосредственно обсуждается правомерность моего подхода применительно к истории японской индустриализации.
*** Имеется в виду советская идеологическая кампания 1940—1950-х гг. по "доказательству" приоритетов русской мысли почти во всех областях естествознания и техники. — Прим. Пер.
**** Шульце-Геверниц Г. Крупное производство: Пер. с нем. Л. Красина. СПб., 1897. —Прим. Пер.
***** Дж. Брайт — текстильный фабрикант из Манчестера, наряду с Р. Кобденом — лидер фритредеров в британском парламенте. — Прим. Пер.
Новости портала
Рекомендуем посетить
Allbest.ru
Награды
Лауреат конкурса

Номинант конкурса
Как найти и купить книги
Возможность изучить дистанционно 9 языков
 Copyright © 2002-2005 Институт "Экономическая школа".
Rambler's Top100