economicus.ru
 Economicus.Ru » Галерея экономистов » Александр Дмитриевич Билимович

Александр Дмитриевич Билимович
(1976-1963)
Aleksandr D. Bilimovich
 
Источник: Экономисты русской эмиграции: Учебное пособие / Под общей редакцией Корицкого Э.Б. СПб. "Юридический центр Пресс", 2000.
Корицкий Э.Б., Шетов В.Х.
А. Д. БИЛИМОВИЧ
Среди экономистов русского зарубежья ярко выделялся Александр Дмитриевич БИЛИМОВИЧ.
К сожалению, имя этого замечательного русского экономиста до сих пор остается в незаслуженном забвении. Между тем оно смело может быть поставлено в один ряд с такими прославленными именами, как П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановский, А. И. Чупров и А. А. Мануйлов и др.
А. Д. БИЛИМОВИЧ родился в 1876 г. в г. Житомире, в семье военного врача. В 1900 г. закончил Киевский университет св. Владимира с золотой медалью и был оставлен в университете в должности приват-доцента. В 1909 г. защитил магистерскую диссертацию и был выбран экстраординарным профессором Киевского университета. В 1915г. защитил в Петербурге докторскую диссертацию, по которой главным оппонентом выступил П. Б. Струве. До конца 1918 г. был ординарным профессором Киевского университета, где возглавлял кафедру политической экономии и статистики, унаследованную от своего учителя профессора Д. И. Пихно.
В 1919-1920 годах, оказавшись в районе Добровольческой Армии, стал членом Особого Совещания генерала Деникина и возглавил Управление земледелия и землеустройства. В 1920 г. эмигрировал в Югославию, где с 1920 до 1944 г. руководил кафедрой политической экономии Люблянского университета. С ноября 1945 г. занял должность декана экономического и юридического факультета университета в Мюнхене, организованного для русских эмигрантов, где проработал до его закрытия в 1947 г.
В 1948 г. переехал в США на постоянное место жительства. Сразу по приезде был приглашен Калифорнийским университетом в Беркли вести семинар в Институте славяноведения на тему, которой тогда занимался: "Пятилетний план Югославии по сравнению с советским пятилетним планом". А. Билимовичу было тогда уже 73 года, и по правилам университета он не мог дальше оставаться преподавателем этого учебного заведения. На этом его педагогическая деятельность окончилась, но интенсивная исследовательская работа продолжалась до самой смерти. Им опубликовано свыше 150 научных трудов на русском и многих иностранных языках.
Скончался А.Д. Билимович в 1963 г.
Диспут с марксизмом
А теперь приступим к рассмотрению его воззрений. Прежде всего, обращает на себя внимание острая и конструктивная критика марксизма, в которой четко проглядывается собственное мировоззрение русского экономиста.
Следует сказать об атмосфере всеобщей зараженности марксизмом, которая была характерна для последней четверти XIX - начала XX столетий. Как свидетельствует очевидец этой популярности марксизма Л. Мизес, никто не рисковал открыто встать на защиту частной собственности, а слово "капитализм" символизировало тотальность зла. Даже на родине либерализма, в Англии, продолжает Мизес, т. е. в стране, которая стала богатой и могущественной благодаря либеральной политике, люди больше не понимают истинного смысла либерализма, а сегодняшние английские "либералы" - это более или менее умеренные социалисты.1
Но наиболее широкое распространение идеи марксизма получили, конечно, в России. Русская экономическая мысль конца XIX -начала XX вв. в лице ее самых выдающихся представителей -П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановского, А. И. Чупрова и др., испытала на себе сильнейшее влияние Маркса. Вряд ли поэтому можно всерьез воспринять точку зрения современного историка русской экономической науки В. А. Павлова, в соответствии с которой "в
дореволюционной России марксистская экономическая теория имела весьма незначительное распространение в научных кругах".2 Столь безапелляционное суждение В. Павлов не подкрепил никакими аргументами.3
Наоборот, в отечественной литературе дореволюционного периода утверждается устойчивый авторитет автора "Капитала". Как писал по этому поводу А. Д. Билимович, русская интеллигенция "со времени переноса из Германии идей Маркса занялась культивированием грубой силы, обнаженной классовой борьбы".4 Эту же мысль Билимович повторил через несколько десятилетий, отмечая, что "ни в одной стране не было на экономических кафедрах университетов столько марксистов и марксистов-народников, сколько их было в России".5
Создается впечатление, что В. А. Павлов просто не знаком с работами А. Д. Билимовича. Между тем из них он мог бы лучше уяснить, что именно это повальное увлечение русской интеллигенции марксизмом имело грозные последствия, ибо далеко не в последнюю очередь оно помогло "накликать на голову народа и на голову той же интеллигенции власть людей, оказавшихся марксистами не только на словах, но и на деле, и проведших в жизнь учение своего учителя".6
О степени увлеченности русскими экономистами марксизмом В. А. Павлов мог бы узнать и из трудов западного историка-экономиста Х.-Ю. Серафима, отмечавшего "сильную несамостоятельность" русской экономической мысли от марксизма и указывавшего на принятый в русской литературе "злобный инквизиторский тон", в котором отвергалась любая оригинальная мысль, расходившаяся с учением основоположника научного социализма.7
К чести Билимовича подчеркнем - он никогда не подпадал под обаяние марксизма и всю свою творческую жизнь оставался одним из самых последовательных и непримиримых его критиков.
Прежде всего, Билимович считал очевидным архаизмом марксистский принцип классовой борьбы, отвергающий возможность сотрудничества классов. Автор, конечно, признавал факт несправедливого разделения общества на обездоленных и привилегированных, наличие неравенства и насилия, но он отказывался видеть в классовой борьбе положительный и необходимый двигатель человеческого прогресса, считая ее отнюдь не нормой общества, не сущим и исторически неизбежным, как толкует этот вопрос марксизм. В концепции Билимовича акцентируются не гражданская война и насилие, а гражданский мир, социальное партнерство, консенсус. Именно это, по его мнению, - императив нормального развития человеческой цивилизации.
Но главная ошибка критикуемого учения, по мнению Билимовича, состоит в материалистическом понимании истории, т. е. в том, что все сторонники и последователи Маркса, начиная с Энгельса, объявили главным научным достижением марксизма. И не только сторонники. Вот как, к примеру, крупнейший западный экономист И. Шумпетер, никем еще не заподозренный в симпатиях к марксизму, оценивает эту идею: "Взгляд Маркса...проникал через случайную нерегулярность поверхностных явлений и устремлялся вглубь -к грандиозной логике исторического процесса... Итог его попытки сформулировать эту логику, так называемая "экономическая интерпретация истории", несомненно, является одним из величайших открытий современной социологии".8
Как видим, то, что в глазах Шумпетера выглядит "величайшим открытием", Билимович квалифицирует как "величайшее заблуждение", причем рассуждения русского ученого звучат не менее убедительно, хотя порой формулированы с излишней резкостью и безапелляционностью. Суть "экономической интерпретации истории", как известно, заключается в выразительной артикуляции значения экономического фактора в жизни людей. В основе исторического процесса, по марксизму, лежит способ производства материальных благ, и конечные причины всех общественных перемен и политических превращений или, выражаясь терминами из марксистской лексики, всех надстроечных явлений следует искать не в головах людей, а в изменениях способов производства и обмена, т. е. в экономике соответствующей эпохи. Согласно такому пониманию все развитие социальной жизни зависит не от мысли, чувств и сознательной воли людей, а совершается "с необходимостью законов природы под исключительным влиянием неумолимой смены производственных отношений.9 Только с изменением экономического базиса изменяется весь склад человеческой культуры, научные, этические и религиозные воззрения людей.
Подобный монизм был глубоко чужд Билимовичу, никогда не подчинявшего одной какой-либо стороне бытия или сознания все другие стороны и аспекты многосторонней жизни и всегда ратовавшего за комплексный подход к анализу общества, за равноценность всех факторов социального развития: политических, экономических, национальных, духовных. Да, отмечал русский ученый, хозяйственные условия и хозяйственное положение народных масс, бесспорно, являются одним из важнейших факторов исторического процесса. Но как бы высоко ни оценивать экономический фактор, видеть в нем ключ ко всему другому он отказывался. Ложь исторического материализма автор усматривал прежде всего в его намеренной односторонности.
В соответствии с трактовкой Билимовича сама хозяйственная жизнь дуалистична, т.е. не только материальна, но и духовна, ибо содержит в себе такие психические элементы и, следовательно, складывается не без влияния последних. Хозяйственную деятельность людей Билимович, таким образом, понимает как психоматериальный процесс. Ее исходная точка - психична (ощущение потребностей), середина - материальна (материальные блага), а конечный результат - опять психичен (удовлетворение потребностей). Даже самые элементарные потребности, из которых вырастает хозяйственная деятельность, по Билимовичу, содержат в себе психические и духовные элементы. Человек хочет иметь пищу, жилье, одежду, отвечающие его вкусам; стремится добыть хозяйственные блага для семьи, которую любит; привязан к своему дому, полю, профессии. Но хотеть, стремиться, любить и испытывать привязанность - это психические и духовные явления.10
Однако, кроме материальных, как неоднократно указывает Билимович, существуют весьма интенсивные нематериальные потребности, которые также не могут быть игнорируемы. Наконец, сами так называемые "производственные отношения" являются в значительной степени плодом целесообразно направленной воли человека. Решающую роль в них играет, помимо физического труда, умственное творчество, создаваемые интеллектом орудия труда, являющиеся завоеванием человеческого духа, человеческой идеи, под влиянием которых люди изменяют и совершенствуют характер производства, обмена и распределения, т. е. всю общественную организацию хозяйства. Исторический материализм, таким образом, оказывается в тупике, в порочном круге: он выводит идеи из производственных отношений, но эти последние сами являются в самой существенной своей части результатом идей.11
Конечно, еще раз подчеркивает Билимович, многое в истории происходило под определяющим воздействием экономических условий. Но не менее значительные события совершались под влиянием религиозных движений, национальных чувств, политических стремлений. Следовательно, история этой своей стороной духовна, она движима не только материальными факторами, но и творчеством людей, наделенных мыслью и волей. "Схема Маркса сознательно и грубо извращает сложный и многогранный исторический процесс. И для того, кто свободен от гипноза этого извращения, ясно, что построенный на ней марксизм может разрушать, но не может создать социальных отношений, которые отвечали бы как материальным потребностям людей, так и их нематериальным стремлениям, столь же глубоким, сильным и первичным, как и материальные потребности".12
Как видим, учение Маркса о "базисе" и "надстройке" Билимович считает в корне ошибочным, ибо, по его мнению, в историческом процессе нет ни фундамента, ни надстройки, этих мистических и непостижимых понятий, а есть сочетание и взаимная связь, органическое сплетение материальных и нематериальных аспектов и граней жизнедеятельности людей. История не монистична, а плюра-листична. Она связана как с внешней материальной природой (географические условия), так и с физической, психической и духовной природой человека. "Под влиянием всего этого возникают различные виды проявления себя человеком и все стороны его деятельности, которые в одно и то же время являются и событиями и факторами истории. Таковы: экономика и техника (материальные блага), генетика (пол, семья), национальное чувство (род, родина), политика (власть и свобода), знание (наука), эстетика (искусство), мораль (любовь) и аморальность (эгоизм, зависть и злоба), религия и безбожие".13
Билимович отнюдь не претендует на исчерпывающую полноту и систематичность приведенного им перечня, допуская возможность воздействия на ход истории и каких-то других, пока еще не познанных факторов. Графически такое плюралистическое понимание процесса исторического развития человеческого общества имело бы, по Билимовичу, в отличие от вытянутого в одну линию "истмата", форму очень сложного, многогранного рисунка, изображающего взаимное сцепление многочисленных сторон общественной жизни. Рисунок этот (который, впрочем, автор так и не представил) наглядно показал бы, что, кроме материального фактора, кроме чувств и явлений элементарного животного характера, действуют чувства, идеи и события более высокого, нематериального характера. В том числе чувства и идеи, под влиянием и во имя которых люди действуют в ущерб своим материальным интересам и подымаются до самой высокой жертвенности вплоть до пожертвования своей жизнью.14
"Лишь такое многогранное понимание истории истинно. Тупой же и умышленно однобокий исторический материализм есть грубейшая ложь, рассчитанная на натравливание одних людей на других для достижения целей, которые поставили себе разжигатели социальной ненависти. Надо удивляться тому, что с самого появления этой лжи и до наших дней (включая день сегодняшний и, видимо, завтрашний. - Э. К., В. Ш.) находится много даже образованных людей, слепо верящих в эту ложь, несмотря на ее противоречие фактам и ужасные последствия проведения ее в жизнь".15
Может сложиться впечатление о чрезмерной резкости критических суждений Билимовича. Ведь, как известно, марксизм не отрицал значимости надстроечных сторон в эволюции общества. Существует немало высказываний Маркса, Энгельса, Ленина о важности политических, правовых и иных надстроечных институтов, об их "обратном влиянии" на базис, о взаимодействии базисных и надстроечных факторов и т. п. Однако подобные высказывания, по мнению Билимовича, лишь свидетельствуют о стремлении марксистов "выпутаться из абсурдной односторонности исторического материализма". Они как бы надевают на себя античные маски, которые одной стороной улыбаются, другой - сохраняют серьезное выражение. При этом они впадают в явное противоречие. "Ибо если между материальным и духовным фактором существует взаимодействие, то духовный фактор не одно лишь отражение материального фактора, и оба они в конечной инстанции определяют исторический процесс. Другими словами, тогда материалистическое понимание истории неверно. Если же духовный фактор только "надстройка", определяемая материальным фактором, то между последним и духовным фактором нет "взаимодействия", а есть отношение определяющего и определяемого, не "координация", а "субординация". Остается, следовательно, абсурдная односторонность исторического материализма. Схема его тогда такова: история определяется материальным и нематериальным факторами, но все нематериальное в свою очередь определяется материальным фактором, поэтому вся история в конечной инстанции определяется материальным фактором".16
А. Д. Билимович отнюдь не ограничивался критикой материалистического понимания истории. Строгому и взыскательному анализу он подверг и многие положения собственно экономического учения К. Маркса. Остановимся на основных пунктах этого анализа, к числу которых в первую очередь относится теория ценности и теория прибавочной ценности.17
Создатель "Капитала" был, как известно, сторонником трудовой теории ценности, усвоенной им из работ прежде всего английских классиков А. Смита и Д. Рикардо. Суть этой теории сводится к положению, согласно которому меновая ценность товаров создается человеческим трудом и равна количеству этого труда, затрачиваемого на их производство.
Правда, как считает Билимович, Маркс и в этом вопросе проявил свою обычную склонность к абсолютизации какой-либо одной стороны изучаемого явления, гипертрофировав, в отличие от Смита и, особенно, Рикардо, роль труда в создании стоимости и отвергнув все другие факторы. Из чего исходил Маркс? Он отталкивался от тезиса, в соответствии с которым обмен означает равенство, и если один товар обменивается на другой, то они равны друг другу, т.е. в них существует нечто общее равной величины. Что же может быть таким общим? С одной стороны, все товары обладают полезностью, следовательно, последняя является общим свойством товаров. С другой стороны, все товары, по Марксу, - продукты труда, что также есть общее свойство. Но полезность товаров качественно различна и поэтому она не может быть основанием для приравнивания товаров в обмене. В меновой ценности, утверждал Маркс, нет ни атома полезности. Остается, таким образом, второе общее свойство, могущее служить базой для приравнивания товаров в обмене - затраченный на их производство труд, причем не конкретный труд, который также качественно различен, а труд "вообще", абстрактный труд, как большая или меньшая затрата энергии. При таком подходе товары в обмене предстают как "сгустки" абстрактного человеческого труда.
Но не всякий труд создает ценность, а лишь тот, который при данном уровне техники в данном обществе необходим для производства товаров, т. е. так называемый "общественно-необходимый" труд. При этом квалифицированный труд рассматривается как помноженный на определенный коэффициент простой труд.
Таким образом, меновая ценность товаров, по Марксу, равна количеству абстрактного, общественно-необходимого труда, затраченного на их производство.
Рыночная цена товаров, конечно, испытывает влияние спроса и предложения и может отклоняться от их меновой ценности. Если спрос превышает предложение, цена окажется выше ценности, если соотношение будет обратным, цена будет ниже ценности. Но при нормальных условиях спрос равен предложению, а цена тогда равна меновой ценности, определяемой общественно-необходимыми затратами труда.
Такова в самых общих чертах трудовая теория ценности Маркса. Но она, по мнению Билимовича, не имела для ее автора самодовлеющего значения, а была нужна ему прежде всего в идеологических целях, для обоснования теории прибавочной ценности - "краеугольного камня" всего экономического учения Маркса. Этого же мнения, кстати, придерживается и крупнейший западный специалист в области истории экономической мысли М. Блауг, подчеркивающий, что "трудовая теория, и только трудовая теория приводит к теории прибавочной ценности, а именно эта последняя есть то, что привлекает". Без нее невозможно доказать, "что капиталисты присваивают часть совокупного продукта, не принимая участия в трудовом процессе".18
Суть теории прибавочной ценности состоит в следующем. Предприниматель-капиталист нанимает рабочего и уплачивает ему заработную плату, равную меновой ценности покупаемой рабочей силы, которая в капиталистическом обществе становится товаром. Следовательно, величина ценности рабочей силы равна тому количеству труда, которое надо затратить на производство продуктов, необходимых для содержания рабочего и его семьи, т.е. для расширенного воспроизводства его способности к труду. При этом не закон Мальтуса, на который опирались Рикардо и Лассаль и который не признавал Маркс, а давление "резервной армии труда" снижает содержание рабочего до "минимума существования". Если, например, этот минимум средств существования может быть произведен за 6 часов труда, то заработная плата и будет равна 6 часам труда или 6 единицам меновой ценности.19
Но пользуясь тем, что рабочий лишен собственных средств производства и средств существования, капиталист вынуждает его работать не 6, а, положим, 10 часов, в течение которых он создает 10 единиц меновой ценности. Таким образом, получив 10 единиц ценности, капиталист-предприниматель уплачивает работнику 6 единиц и присваивает себе прибавочную ценность величиной в 4 единицы. Прибавочная ценность, отсюда, является результатом эксплуатации рабочего, составляя "неоплаченное рабочее время". "Вот та сакраментальная фраза, брошенная Марксом пролетариату, которая как молния должна пронизать его сознание". Это неоплаченное рабочее время является источником всех нетрудовых доходов: прибыли на капитал, предпринимательской прибыли, земельной ренты и всех производных доходов.
Теории прибавочной ценности подчинено и марксистское деление капитала на постоянный и переменный. Особое внимание Маркс обращает на переменный капитал, затраченный на оплату наемной рабочей силы. Только он возрастает на величину прибавочной ценности. Весь остальной капитал, основной и оборотный, затрачиваемый на все, кроме оплаты труда, т. е. на здания, машины, сырье, топливо и пр., снашиваясь с разной скоростью, лишь переносит на изготовляемый продукт свою ценность, созданную прошлым трудом. Этот капитал не возрастает, т. е. не продуцирует прибавочную ценность, поэтому он является постоянным. Отношение прибавочной ценности, т. е. неоплаченного рабочего времени, к переменному капиталу, т.е. оплаченному рабочему времени, Маркс называет нормой прибавочной ценности или степенью эксплуатации труда капиталом.
Вскрыв хищническо-эксплуататорский характер всей системы капиталистического хозяйствования, Маркс рисует процесс фатально-неизбежного обнищания пролетариата, которому "нечего терять кроме собственных цепей".
Не будем более пересказывать содержание марксистской экономической теории и сосредоточимся на реакции А. Д. Билимовича. По мнению русского ученого, марксизму свойствен целый ряд ошибок, заблуждений и даже фальсификаций.
1. Порочным, по Билимовичу, является исходный пункт экономического учения Маркса, согласно которому товары обмениваются потому, что в них заключены равные количества затраченного труда. Иными словами, такой подход предполагает, что меновая ценность создается уже до обмена в процессе производства. Товары поступают на рынок, уже содержа в себе эту ценность и она лишь проявляется на рынке в цене товаров. Такое изображение обмена напоминает Билимовичу метафизическое представление старых физиков, будто горящие предметы горят потому, что они содержат в себе особое горючее вещество "флогистон".20
На самом деле меновая ценность не создается до обмена, а является результатом последнего. Будучи сторонником меновой концепции, Билимович истолковывал отношение между меновой ценностью и ценой "с точностью до наоборот" марксистскому взгляду. Русский автор защищал положение, в соответствии с которым "не цена есть следствие меновой ценности, а ценность есть следствие цены".21 На рынке по законам обмена устанавливается цена товара, меновая же ценность есть "проекция на товар его реализованной или ожидаемой цены. Задача теории обмена состоит поэтому не в отыскании какой-то уже до обмена заложенной в товарах меновой ценности, а в исследовании законов, по которым на рынке устанавливаются цены".22 К сожалению, отечественная экономическая мысль, увлеченная критикой пресловутой "меновой концепции", слишком долго игнорировала немарксистские научные подходы, и в этой области особенно ощутимо ее отставание от западных теоретиков обмена.
2. Маркс, по мнению Билимовича, совершенно неверно интерпретировал такое свойство товаров, как полезность, считая ее непричастной к обмену. "Если Маркс отвлекается от качественных различий труда и получает труд вообще, то это же рассуждение он должен был применить к полезности. Отвлекаясь от качественных различий полезности, он должен был получить полезность вообще, как приписываемую (хотя бы и ошибочно) человеком предмету способность удовлетворять потребность".23 Один товар полезен в одном отношении, другой - в другом, но оба признаются полезными. Поэтому, убежден Билимович, исключать полезность из явлений обмена и непоследовательно, и неправильно. Где нет "ни атома полезности", там нет ни покупателя, ни цены, а потому нет и меновой ценности.24 Ученый был достаточно последовательным и остроумным приверженцем школы "предельной полезности", хотя по ряду вопросов имел самостоятельное мнение, не совпадающее с точкой зрения признанных западных авторитетов маржинализма, преувеличивавших, на его взгляд, значение субъективного момента,
3. Недооценивая значение полезности как необходимого условия товарного обмена, Маркс вместе с тем, отмечал Билимович, сильно переоценивал роль труда. Предмет может иметь цену и меновую ценность, т.е. быть товаром, вовсе не являясь продуктом трудовой деятельности людей. Таковы земля, девственные леса, различные редкие дары природы. Маркс, как известно, преодолевает это очевидное затруднение заявлением, будто такие блага имеют только "мнимую", "иррациональную" цену, не имея при этом ценности. "Но за них на рынке выручается не мнимая, а вполне реальная цена, поэтому и меновая ценность их вполне реальна".25
Таким образом, затраты труда не есть, по мнению Билимовича, свойство, общее всем товарам, имеющим цену и ценность. Что же является таким свойством? Им является, наряду с полезностью, относительная по сравнению с потребностями редкость товарных благ. Тот же труд, квалифицируемый Марксом как единственный создатель меновой ценности, в действительности влияет на последнюю лишь потому, что сам он обладает относительной редкостью, так как запас трудовой энергии и времени у человека ограничен. "Затрата труда... есть лишь частный случай относительной редкости".26
4. Сводя меновую ценность к единственному источнику - труду, Маркс, считает Билимович, попадает в еще одну "ловушку", так как в этом случае он не может обойти вопрос: а как расценивается труд разного качества? Конечно, создатель "пролетарской политической экономии" признает, что разный труд расценивается различно. Но как? Его указание на то, что такая расценка совершается как-то "за спиною производителя", ничего не объясняет и "рассчитано на очень нетребовательного читателя".27 Заявление же Маркса о необходимости при приравнивании затрат труда пользоваться "известным коэффициентом", на который нужно умножить (или возвести в степень?) простой труд, не слишком проясняет этот вопрос, ибо классик "забыл" показать способ определения таких коэффициентов. Очевидно, любые подобные коэффициенты будут весьма условны, если не произвольны. Некоторые последователи Маркса пытались, опираясь на трудовую теорию, объяснить расценку труда разной квалификации разницей в затрате труда на воспитание и образование. Но, как известно, даже при одинаковых затратах на все это обычно получается труд, расцениваемый весьма различно.
5. Суровой критике подверг Билимович и базисное положение Марксовой теории ценности об "общественно-необходимом рабочем времени" и "общественно-необходимых затратах труда". Как можно практически использовать положение марксизма о том, что мерилом количества труда является "общественно-необходимое" рабочее время? Каким образом потребителям, ничего не знающим и не желающим знать об условиях производства того или иного продукта, о времени, на него затраченном, удается оценивать товары в соответствии с количеством употребленного "общественно-необходимого" труда? И если все же, великодушно допускает Билимович, ценность продуктов действительно определяется "общественно-необходимым" временем их производства, то как его исчислять? Опять-таки, определенных указаний на этот счет Маркс не оставил. Правда, его соратник Ф. Энгельс высказал идею, согласно которой все эти трудности будут преодолены с ликвидацией капитализма. Когда общество вступит во владение средствами производства и людям станет известно "прямо и абсолютно" количество труда, заключающегося в продуктах (хотя и Энгельс не пояснил, почему и как оно им станет известным), тогда ему, обществу, и в голову не придет мысль выражать эти продукты в деньгах, а не в естественной, адекватной, абсолютной мере, какой является время.28 Однако вряд ли это "руководящее" указание классика может быть положено в основу исчисления "общественно-необходимого" времени.
Понятие "общественно-необходимого" рабочего времени было бы определенным, говорит Билимович, если бы при данном уровне техники существовало только одно количество труда, которое надо затратить для производства данного товара. На самом же деле даже при одном и том же состоянии техники один и тот же товар может производиться различными способами и с различными затратами рабочего времени. Ведь многое здесь зависит уже от того, какое количество данного товара необходимо. В одних случаях с увеличением размера производства издержки, в том числе затраты труда на единицу продукта, растут, в других случаях они могут упасть. "Следовательно, в каждый данный момент существует не одно возможное "общественно-необходимое" рабочее время, а много их. Какое из них будет выбрано - это, кроме других условий, зависит от размера производства, а он, в свою очередь, зависит от спроса на товар, который опять-таки зависит от потребности в товаре".29
В монизме Маркса Билимович вновь усматривает недостаточность чисто объективной трудовой теории ценности. "Истинная теория дуалистична", - вновь и вновь рефреном повторяет русский ученый свое убеждение. - "Лишь сочетание субъективных моментов (потребностей и вытекающей из них полезности) и объективных моментов (относительной редкости, т. е. для невоспроизводимых благ - их данного запаса, а для воспроизводимых - издержек производства, в которые в качестве одного из самых важных, но не единственного элемента входит затрата труда), дает возможность объяснить механизм спроса и предложения и понять явления обмена и рыночной расценки".30
6. Одно из серьезнейших заблуждений Маркса - его интерпретация роли спроса и предложения, которая, по мнению Билимовича, в корне неверна. Как уже отмечалось, тезис Маркса, согласно которому при нормальных условиях спрос равен предложению, и в этом случае они как бы парализуют друг друга, а следовательно, ничего не могут определить, является отражением давно оставленного ошибочного представления о механизме спроса и предложения. Уже в многократно цитируемой Марксом книге Д. С. Милля "Принципы политической экономии" (1848г.) он мог бы найти правильно сформулированный основной закон рыночного механизма, позже уточненный представителями математической школы (Джевонсом, Вальрасом, Парето). Как раз в соответствии с этим законом цена имеет тенденцию устанавливаться на той отметке, на которой спрос на товар уравнивается с предложением. "Это, - остроумно замечает Билимович, - аналогично тому, как по закону физики воздушный шар подымается на ту высоту, на которой сила его тяжести равна силе низкого удельного веса наполняющего его газа. Ни одному физику не придет в голову заявить, что при равенстве эти две силы, парализуя друг друга, не определяют высоты подъема шара".31
Нет, говорит Билимович, действительный механизм рыночного обмена как раз и состоит в установлении цен в зависимости от спроса и предложения, зависящих, в свою очередь, от целого ряда субъективных и объективных моментов, в числе которых, безусловно, находятся и затраты труда.
7. Не разделял Билимович и марксистское толкование вопросов распределения. Если, в соответствии с утверждением Маркса, меновую стоимость создает только и исключительно труд рабочего, то логично предположить, что последний и должен получить весь продукт. Тогда всякий доход от капитала и земли, всякая прибыль предпринимателя, независимо от их высоты, должны рассматриваться как результат эксплуатации рабочего, т. е. как несправедливый вычет из его дохода, то самое сакраментальное "неоплаченное время". На самом же деле, считает русский ученый, в свободном рыночном хозяйстве покупается не "рабочая сила", а "труд", т. е. известные трудовые действия в течение известного числа часов или для выполнения известной сдельной работы. Зарплата есть цена именно труда, причем оплачивается каждый его час и каждое его количество. Все рабочее время есть оплаченное и никакого "неоплаченного" рабочего времени нет. Можно, конечно, говорить о высокой и низкой, справедливой и несправедливой, "эксплуататорской" оплате всего купленного труда, именно труда. Прибыль же на капитал, земельная рента и предпринимательская прибыль, опять-таки справедливые или несправедливые, отнюдь не являются вычетом из дохода рабочего, "неоплаченным рабочим временем"; они возникают потому, что "как самый продукт, в том числе продукты, составляющие реальную заработную плату, так и их цена и меновая ценность являются результатом не одного труда, но и других факторов: земли, накопленных капиталов и организаторской функции предпринимателя".32 Они, иными словами, представляют собой естественное вознаграждение за полезное для всех участие этих факторов в общем хозяйственном процессе, увеличивающих общий продукт. Доли этого увеличения и вменяются соответствующими факторами. Надо сказать, что трактовка Билимовича гораздо более соответствует современным представлениям, выработанным экономической теорией.
Действительно, как можно доказать, восклицает, словно бы перекликаясь с Билимовичем, современный авторитет М. Блауг, что капиталисты получают свою прибыль непременно за счет рабочих? "Конечно же, не путем взывания к "праву" рабочих на весь продукт труда, так как подобное притязание не может быть оправдано ни в какой cqциaльнoй системе. И даже не ссылками на тот факт, что рабочие производят больше, чем затраты на их собственное содержание и воспроизводство, ибо это доказывает только, что экономика производит избыточный продукт, а не то, что этот избыток обязан своим происхождением исключительно живому труду. Тем более мы не можем этого сделать, повторяя снова и снова вслед за Марксом, что рабочий одну часть дня работает на себя ("необходимый труд"), а другую часть дня - на капиталиста ("прибавочный труд"), ибо подобное деление рабочего дня в отношении любого работника есть не что иное, как фикция".33 Таков вердикт М. Блауга, и он разделяется подавляющим большинством современных экономистов различных школ и направлений.
Приведем, к примеру, мнение Д. Штурман, прекрасного знатока марксистской теории. Создаваемая ценность, безусловно, не является исключительным результатом затраты личной энергии рабочего. Техника производства развивается так, что физическая работа во все большей степени сводится к сравнительно небольшим усилиям, затрачиваемым на подачу соответствующих сигналов машине. Труд во все большей степени принимает коллективный характер, и все чаще следует говорить не о труде рабочего, а о труде рабочего и машины, рабочего и системы машин, рабочего и администраторов, инженеров, ученых, изобретателей и т. д. Увеличение ценности продукции происходит не только за счет живого труда, оно определяется всеми технологическими свойствами функционирующих средств производства и организационно-управленческой структурой их эксплуатации.34
Чтобы справиться с производством продукта самостоятельно, рабочему пришлось бы уничтожить все виды разделения общественного труда, существующие в сфере современного производства. Поскольку же это невозможно, то отпадают все разговоры о передаче рабочим всего совокупного продукта индустриальной экономики. Остаются актуальными лишь споры о доле этого продукта, поступающей в распоряжение тех или иных социальных слоев, тех или иных владельцев различных факторов производства.35
Конечно, указанное понимание распределительных процессов, у истоков которого стоял Билимович,36 не исключает, по его мнению, возможности эксплуатации. При различных условиях, особенно в условиях монополий, владелец одного фактора может получать чрезмерный доход, т. е. эксплуатировать носителей других факторов. Распределение этих факторов (земли, капитала, труда) может быть крайне неравномерным и этим обусловливать самые резкие формы несправедливости в распределении доходов, что составляло основной дефект эпохи начального нерегулируемого капитализма. Мрачные описания этой эпохи даны, например, Энгельсом в работе "Положение рабочего класса в Англии" (1845 г.). Но этими описаниями марксисты пользовались отнюдь не для выявления и устранения недостатков критикуемого ими строя, а для его принципиального отвержения и разрушения.
Да, говорит Билимович, явления эксплуатации и тяжелого положения неимущих классов не исчезли полностью даже в самых передовых свободных странах. Однако в них несоциалистическое хозяйство показало наряду с неслыханным техническим и экономическим прогрессом способность ослаблять и частично даже вовсе устранять эксплуатацию и социальную несправедливость при помощи далеко идущих социальных реформ, изменяющих весь хозяйственный и общественный строй.37
Вместе с тем, продолжает русский ученый, ни при каком строе рабочий не может получать весь создаваемый продукт. Ведь и Маркс не отрицает, что и при социализме известная часть продукта должна затрачиваться на воспроизводство капитала, содержание нетрудоспособных членов общества и т. д. Осуществленный же последователями Маркса "социализм" отнимает от рабочих и крестьян на выполнение пятилетних планов, на содержание своих и чужих коммунистов и бесчисленного чиновничества, на коммунистическую пропаганду, а в последнее время на милитаристические цели такую "прибавочную ценность" и столько "неоплаченного рабочего времени", каких не знает ни одна капиталистическая страна. И если Маркс учил о "возрастающем обнищании" пролетариата при капитализме, то нигде нет такого обнищания трудовых масс, как в царстве осуществленного марксизма".38
Как видим, русский профессор был беспощадным противником марксизма и как научной системы, и как революционной доктрины. Многие его замечания неоспоримы. Но вместе с тем не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто научная система марксизма обладает лишь "кажущейся стройностью" и "псевдонаучностью", как это может показаться после ознакомления с анализом Билимовича. Это далеко не так. Марксистская система сильна именно своей подлинной стройностью, взаимосвязанностью всех своих элементов, взаимообусловленностью обладающих собственной логикой и убедительностью выводов. Это - мощное теоретическое течение в океане мировой философской и экономической мысли, которое ни в коем случае не может быть игнорируемо ни нынешним, ни последующими поколениями научных работников-обществоведов, что, кстати говоря, хорошо понимают по существу все видные западные историки-экономисты, специально отводящие в своих учебниках главы и разделы, посвященные анализу марксизма. Что бы мы не думали о конечной обоснованности марксизма, пишет, например, уже цитировавшийся выше М. Блауг, "надо иметь довольно слабые умственные способности, чтобы не увлечься героической попыткой Маркса дать обобщенное и систематизированное толкование "законов движения" капитализма".39 В таком же духе высказывается другой крупнейший западный экономист И. Шумпетер: "Нам совсем не нужно верить, что великие открытия непременно должны быть источником света или не содержать ошибок в своих основах или деталях. Напротив, мы можем считать их воплощением тьмы; мы можем признавать их в корне неверными или не соглашаться с отдельными частностями. Что до марксистской системы, подобные отрицательные оценки и даже полное ее опровержение самой неспособностью нанести этой системе смертельный удар только свидетельствует об ее силе".40
Но если даже западные ученые признают необходимость критического анализа марксистского учения, покорившего значительную часть человечества, то в стране, попытавшейся воплотить его в жизнь, забывать о нем просто нельзя. И, конечно, не для того, чтобы еще раз осуществить безумный эксперимент, а как раз наоборот, для того, чтобы он никогда более не повторился.
Безусловно, говорит Билимович, нельзя ослаблять научную критику марксизма, она должна быть перманентной, но она одна не способна опрокинуть учение Маркса, как практическую революционную проповедь, как своеобразную "антирелигиозную религию", завоевавшую сердца миллионов людей. Для преодоления этой стороны марксизма необходимо "со всем бесстрашием вскрывать и со всей решительностью устранять те дефекты самой жизни, жизни индивидуальной и социальной, которые питают марксизм и делают людские массы восприимчивыми к нему, лишая их способности сопротивляться его яду".41 Прекрасные и очень современно звучащие слова! Слова, которые должны быть услышаны прежде всего высшими руководителями нашей страны, если они не хотят, так и не дождавшись обещанной ими же еще в начале 90-х годов эры "просперити", вновь отдать державу во власть людей, на знаменах которых до сих пор сверкают имена основоположников и продолжателей марксизма-ленинизма. И если книги призваны прибавлять людям хоть немного зрения, то хотелось бы надеяться, что возвращение книг Билимовича на родину прибавит руководителям страны недостающего им зрения.
Концепция сочетания централизма с хозяйственной свободой
Разумеется, Билимович не ограничивался в своем творчестве одной лишь критикой марксизма. Он сформулировал собственную концепцию хозяйствования, которая, являясь либеральной по своей сути, все же выгодно отличается от тех вариантов оголтелого либерализма, которые были опробованы в России в 90-е годы XX в. Почему эта концепция представляется нам интересной?
Во-первых, А. Д. Билимович отобразил в ней существо смешанной системы хозяйственного управления, причем сделал это гораздо выразительнее и глубже, чем другие экономисты. Во-вторых, мы глубоко убеждены в том, что именно эта концепция сегодня актуальна как никакая другая, именно она должна быть, наконец, востребована современными реформаторами.
Рассмотрим суть этой концепции. Прежде всего, следует остановиться на том сравнительном анализе, который предпринял Билимович в отношении двух способов хозяйствования, один из которых покоится исключительно на принципе хозяйственной свободы и рыночных отношений, а другой - на принципе централизма и государственных воздействий на экономику.
Отдавая должное первому, т. е. чисто либеральному способу хозяйствования, выполнившему в эпоху становления капитализма свою историческую миссию, ученый писал: "Не должно быть забыто, что именно благодаря ему отменено было крепостничество и другие виды личной и хозяйственной несвободы, что именно он открыл дорогу развитию личности и индивидуальной инициативе. Хозяйственная организация, построенная на свободе частной инициативы и частной собственности, явилась вместе с тем основой политической свободы".42 Именно он, продолжал автор, привел к неслыханному прогрессу техники, технологии, производства, транспорта, торговли и т. д.
Но, говоря об исторической миссии конкурентно-рыночного механизма хозяйствования, Билимович, в отличие от современных русских представителей либерализма, был далек от его восторженного прославления, поскольку отчетливо видел и его темные стороны.
Конкурентная борьба между людьми приводит к неслыханной обнаженности личного интереса. Неустанная погоня за прибылью захватывает человека без остатка, причем независимо от его воли. Он должен и даже вынужден ускорять темп оборота своего предприятия, накапливать или доставать новые капиталы и вкладывать их в свое дело, понижать до минимума издержки производства. Вынужден потому, что в противном случае рынок безжалостно его уничтожит. "Люди превращены в сыпучий песок, ничем, кроме рынка, более не соединенный. На рынке же нет преград для взаимной борьбы, нет места слабому".43
Из нерегулируемой и неограниченной свободы частной собственности вырастает чрезмерное социальное неравенство, которое в конце концов препятствует дальнейшему росту продуктивности народного хозяйства. Это чрезмерное неравенство имущества и доходов, справедливо отмечает Билимович, "оскорбляет чувство справедливости и порождает классовую ненависть, которая уже много раз губила государства и народные хозяйства".44 Концентрация капиталов, особенно в руках монополистов, приводит к использованию частной собственности во вред обществу и прежде всего его менее зажиточным слоям.
Однако еще более скептически Билимович оценивал централизованную систему хозяйствования, и советский опыт его не разубедил. Почему же непродуктивна эта система управления?
Прежде всего, потому, отвечает Билимович, что цены различных видов труда, различных вещественных факторов производства и, наконец, потребительских благ устанавливает центр, а не рынок. И даже если поверить Касселю, говорит ученый, утверждающему, что при социализме возможны свободные рыночные цены на потребительские блага, то такие цены на средства производства точно невозможны, ибо даже "если отдельные хозяйственные единицы покупают их и продают друг другу,... то это не настоящая купля-продажа и не настоящие цены".45 Это не настоящая купля-продажа уже хотя бы потому, что ее ведут не самостоятельные хозяйственные единицы, а лишь части единого народнохозяйственного целого. "Это все равно, как если бы наша правая рука продавала товар левой руке".46 Точно так же уплачиваемые при этом цены носят лишь формальный, расчетный характер, поскольку не являются результатом рыночной борьбы и соглашения автономных хозяйств. Отсюда и деньги, обслуживающие эти акты "купли-продажи", являются фиктивными деньгами, выполняющими счетную функцию, но не выражающими соотношение сил на рынке.
В интегральном планово-централизованном хозяйстве, продолжает Билимович, государство является единственным и всесильным интегральным монополистом. Но "с потерей механизма настоящих Цен, принципа издержек производства и критерия доходности - теряется и аппарат, который, при всех своих недостатках, все же помогает выбирать нужный состав и целесообразные технические способы производства".47
Неэффективность механизма централизованного планового хозяйствования, по Билимовичу, проявляется еще и в том, что на всякие регулирующие предписания Центра определенным образом реагируют миллионы задетых ими людей. "Происходят молекулярные процессы, часто парализующие предписания власти и приводящие к совершенно иным результатам, чем от них ожидались. Так, регулирование цен на рынке приводит к возникновению нелегальных цен (например, цен на золото, валютных цен на черной бирже и др.). Или, при введении продовольственных карточек, последние нередко добываются по протекции, за взятки, обманным способом, и еще больше товаров продается тайком, без всяких карточек и т. д.".48 Иными словами, в условиях регламентированного планового хозяйства, как правило, параллельно образуется и функционирует нелегальное хозяйство или то, что мы привыкли называть теневой экономикой.
Таким образом, ни система экономического либерализма в ее чистом виде ("laissez-faire"), ни тем более система централизованного жестко-директивного планового хозяйствования не вызывают у Билимовича положительных эмоций. Каждая из них, по его мнению, содержит множество нерешенных, а то и вовсе неразрешимых проблем. Но как же в таком случае быть? Билимович призывает к необходимости идти "третьим путем", путем формирования смешанного способа хозяйствования, вбирающего в себя как принцип свободы и свойственный ему механизм рыночных сил, так и принцип централизма, предполагающий корректирующие воздействия на экономику со стороны государственных органов. И пищу для подобного вывода давала ученому сама жизнь.
В самом деле, эпоха ничем не ограниченного экономического либерализма объективно и неумолимо подводила к необходимости какой-то корректировки способа хозяйствования. Ведь человек может жить лишь в обществе, но общество не может существовать, если взаимная борьба его членов за материальные блага не будет, хотя бы до известной степени, сдержана или регулирована той или иной организацией.
В экономике как бы сработал инстинкт самосохранения, ознаменовавшийся появлением принципиально новых хозяйственных элементов, рост которых означал, по Билимовичу, "медленный, но неуклонный поворот от неограниченной хозяйственной свободы к какой-то новой связанности хозяйства. Вместо хозяйства автоматизированного снова выдвигается связанное хозяйство, в котором отдельные хозяйства снова соединяются в группы. Свободную конкуренцию заменяют монопольные союзы предпринимателей в виде картелей (синдикатов), трестов, концернов, holding companies и т. д.".49 Одновременно с частными объединениями растут публичные и смешанные (публично-частные) хозяйства. Объединяются в организации и рабочие, заключающие с предпринимателями уже не индивидуальные, а коллективные договоры, и принимающие все большее участие в управлении предприятиями. Усиливаются профсоюзы. Ширится кооперативное движение, охватывающее ранее разрозненных крестьян, ремесленников, торговцев, потребителей и др. Активизируется государство, все более настойчиво вторгающееся в сферу частного хозяйствования, проводящее определенную экономическую и социальную политику и монополизирующее в своих руках различные хозяйственные и связанные с ними отрасли:
почту, телеграф, железные дороги, рудники и т. п. Политика внешней торговли большинства государств вновь приобретает былую меркантилистскую окраску (нео-меркантилизм). Растут защитные таможенные пошлины, увеличивается число ограничений в области товарного, валютного и девизного оборотов. Отдельные страны (Англия, Германия, Япония) вступают на путь политической и хозяйственной экспансии (империализм).50
Иными словами, замечает ученый, в самой реальной жизни все яснее высвечивается тенденция в движении хозяйства в направлении новой связанности. Люди, поясняет Билимович, "хозяйствовавшие столетия связанно, рассыпавшиеся затем на хозяйственные атомы, в экономической области ничем не связанные друг с другом, кроме уз обмена, договора и конкурентной борьбы в пределах норм гражданского, торгового и уголовного права, сложными извилистыми путями, полными тяжелых перипетий, вновь собираются в какие-то новые, организованные хозяйственные соединения".51
Указанная тенденция окончательно откристаллизовалась в годы великой депрессии (1929-1933 гг.), когда правительства охваченных ею стран были вынуждены наращивать регулирующие и координирующие мероприятия в области экономики. Все это, по мнению Билимовича, сделало невозможным возврат к прежней философии "сугубого индивидуализма".
К сожалению, ученый не показал в своих работах неоценимую роль в этих процессах идей Кейнса, он почему-то даже не ссылался на последнего. Однако сам вывод Билимовича, безусловно, верен и разделяется сегодня подавляющим большинством экономистов. Вот как, к примеру, этот вывод перекликается с мыслью современных американских исследователей Р. Хайлбронера и Л. Tappoy: "50-75 лет назад к экономике относились с доброжелательным или почтительным уважением. Люди чувствовали, что экономику лучше не трогать, что стараться изменить нормальный ход ее работы - бесполезно и неблагоразумно. Но великая депрессия навсегда (курсив наш. - Э. К., В. Ш.) изменила это отношение... Травма депрессии, решение предотвратить ее повторение стали воротами для правительственных расходов и правительственного вмешательства... и теперь даже самые консервативные правительства не собираются возвращаться к чистой системе "лессэ фэр". Это просто невозможно".52 Увы, ни Билимович, ни авторы приведенной цитаты не могли даже предположить, что такая попытка все же будет предпринята реформаторами "первого призыва" посткоммунистической России, причем предпринята с безудержной неустрашимостью за ее последствия. А последствия оказались, как это становится все более очевидным, весьма драматическими...
Но вернемся к рассуждениям Билимовича. Поскольку неразумно безоглядно вверять экономику страны бессознательной игре рынка, равно как недопустимо строить планово-централизованное хозяйство, постольку главным вопросом должен быть вопрос о дозе свободы и централизма в организации хозяйственной жизни, о пределах государственного регулирования последней. "Теоретически, -рассуждает ученый, - такой Рубикон лежит там, где государство настолько ограничивает частную собственность и индивидуальную хозяйственную свободу, что вообще исчезает свободный меновой оборот и перестает функционировать механизм рыночных цен (этот Рубикон, добавим мы, перешагнули, как известно, большевики. -Э. К., В. Ш.)".53 Как уже отмечалось, Билимович против как неограниченного огосударствления экономики, так и неограниченного либерализма. Ознакомление с его мыслями по этому главному вопросу - вопросу о "дозе" - позволяет утверждать, что русский ученый уже тогда близко подошел к тому, что сегодня в западной литературе именуется теорией "осечки" (или "фиаско") рынка и "осечки" государства, суть которой заключается в следующем. Там, где рынок не может обеспечить оптимальное распределение ресурсов, поскольку рыночные сигналы неэффективны, и, следовательно, там, где рынок терпит неудачу, рыночное саморегулирование должно быть дополнено различными формами государственного дирижизма. И наоборот - неэффективность форм государственного регулирования, основанных на прямом вмешательстве в процесс воспроизводства и искажающих эффект от действия конкурентно-рыночных механизмов, требует использования более гибких - косвенных - форм государственного регулирования.
Система хозяйствования в посткоммунистической России
Билимович никогда не сомневался в неизбежности крушения большевизма в России и свойственной ему централизованной системы хозяйственного управления. Однако для возрождения освобожденной страны потребуется новая система. И Билимович был одним из немногих экономистов, кто сумел вырваться за пределы своего времени и высказать целый ряд соображений, не только не утративших своей актуальности, не обмелевших, но и в значительной мере превзошедших многие современные представления.
Прежде всего, новая система хозяйствования в будущей освобожденной России, по мнению Билимовича, однозначно должна базироваться на посылке, согласно которой народ следует уберечь от жертв и обеспечить ему нормальную жизнь "без надрывов".54 Бели с этих позиций подходить сегодня к оценке экономических преобразований, осуществленных современными посткоммунистическими реформаторами, а видимо, именно с них и нужно, прежде всего, оценивать содеянное ими, то вряд ли эти преобразования способны выдержать даже самую непридирчивую критику. Взяв в свои руки бразды правления страной, реформаторы умудрились не только "не уберечь народ от жертв", но и существенно умножить последние, во всяком случае с точки зрения подавляющей части населения. Разумеется, могут быть и иные критерии оценки их деятельности, причем среди них и такие, которые позволяют высоко оценить полученные результаты. Это так. Но критерий, сформулированный Билимовичем, является все же основным.
Конечно, Билимович вполне понимал неизбежность определенных трудностей, с которыми столкнется освободившаяся от власти большевиков Россия. Задолго до падения этой власти он предсказал необходимость известного переходного периода (периода трансформации), в течение которого будет создаваться новый социально-экономический строй и соответствующий ему хозяйственный механизм.55 Но при наличии четкой, взвешенной, опирающейся на чаяния народа сбалансированной программы обустройства России, к разработке которой ученый неустанно призывал, начиная еще с 20-х годов, эти трудности переходного периода будут минимизированы и достаточно быстро преодолены без падения жизненного уровня людей.
В самом деле. Долгие десятилетия, пишет Билимович, русский народ прожил в условиях грубого насилия над людьми, попрания их человеческих прав и человеческого достоинства. Но иначе и не могло быть, ибо последовательное проведение тотального социализма, где все хозяйственные отрасли национализированы, где каждый зависит от государства в получении работы, в высоте заработной платы, в каждом куске хлеба, каждой паре обуви и каждой комнате жилья - предполагает отмену и политической, и личной свободы.56
Чем же русский народ после своего освобождения заменит советский строй? По мнению Билимовича, прежде всего, он не захочет и слышать о сохранении социализма, даже в какой-то иной форме. Вряд ли отнесется он с большим доверием к тем, "кто станет уверять его, что советский социализм не настоящий и его только надо заменить настоящим социализмом".57 Действительно, идея "социализма с человеческим лицом", еще совсем недавно пропагандируемая М. Горбачевым, не нашла широкой поддержки в народе, одной частью которого она была расценена как "измена принципам", а другой - как паллиатив, неспособный вывести страну на высокую траекторию.
Однако, как уже отмечалось, никогда не вдохновляла Билимовича и идея "лессэ фэр" в ее "чистом" виде. Ученый был абсолютно убежден в том, что "сметая советский социализм, население освобожденной России не пожелает получить вместо него и частного капитализма, не ограничиваемого государственной властью, без справедливого регулирования отношений между трудом и капиталом, грозящего новыми повторениями социальных конфликтов и социальных бурь".58 И отклоняя такой капитализм, продолжает Билимович, население будет право уже потому, что и он представлял бы давно пережитую фазу в развитии самого капитализма. Вероятно, ученый был бы сильно потрясен, если бы дожил до эпохи радикальных реформ в России, вернувших в страну именно эту, "давно пережитую фазу" капитализма.
Только смешанная хозяйственная система, способная к постоянному обновлению и совершенствованию, была бы, по глубокому убеждению Билимовича, "наиболее целесообразной для освобожденной России", она, по его мнению, наиболее полно отвечала бы "желаниям ее населения и переход к ней был бы наиболее легким".59
В основе смешанной системы хозяйствования, по мнению ученого, должен лежать принцип свободы. Пронизанная идеей свободы, такая система обращалась бы к глубинному, заложенному в самой человеческой природе стремлению к личной свободе, свободе личного творчества, к индивидуальной или свободно объединяемой коллективной деятельности, к частной, но регулируемой собственности, ограничиваемой государством для предупреждения злоупотребления ею. Любой строй, попирающий этот естественный принцип, в конце концов обречен, ибо здоровый протест человеческой природы против закрепощения и насилия неизбежно прорвется.
Однако, отдавая должное идее свободы, Билимович никогда не абсолютизировал ее, не доводил до абсурда, не смешивал с вседозволенностью и беспределом. Историческая практика "смутных времен", кажется, однозначно свидетельствует о том, что полная свобода индивида от общественных институтов и формально-юридических ограничений, позволяющая ему бороться за выживание и воспроизводить свою жизнь любыми способами, вызывает гипертрофию антиобщественного поведения (грабежи, рэкет, хищения и т. п.). Отсюда следует, что наряду со свободой индивида общественные институты являются столь же необходимым условием нормальной жизни. Лишь соединенные вместе, индивидуальные инстинкты, побуждающие человека стремиться к благосостоянию для себя и своей семьи, и общественные институты образуют необходимую атмосферу для длительного существования и развития человеческих сообществ.
Таким образом, хозяйственный механизм посткоммунистической России, по Билимовичу, должен занять место между двумя "крайними упорами": планово-централизованным, командным способом управления с его "мертвящим удушением личной свободы и инициативы" и ничем не сдерживаемым рыночным способом хозяйствования с его неограниченной свободой функционирования частного капитала, приводящим к злоупотреблениям этой свободой, создающим накопление экономического и социального неравенства и порождающим угрозу рецидивов социальных потрясений и конфликтов.60 Это означает, что экономический механизм новой России должен стать таким способом хозяйствования, "который гармонически сочетал бы частную собственность и личную хозяйственную свободу с общественным регулированием и ограничением свободы во имя интересов целого, устойчивого и успешного развития хозяйственной жизни.., возможно полного удовлетворения жизненных потребностей трудящихся народных масс и справедливой защиты тех, кто оказался бы слабее в свободной игре частных интересов".61 Иными словами, будущий механизм хозяйствования должен включать в себя и рыночные силы- "невидимую руку", ампутированную, как уже отмечалось, большевиками, и государственное руководство экономикой, отвечающее за "интересы целого" и предусматривающее "социальные амортизаторы".
Главное, однако, вновь повторяет Билимович, заключается не только в принципиальном признании необходимости этих двух составляющих способа хозяйствования в освобожденной России, но и в нахождении отвечающей условиям каждого данного момента разумной дозы свободы и регулирования. "Построенный на сочетании и равновесии этих двух организационных принципов хозяйственный строй был бы именно тем строем, который выгодно отличался бы как от тотального государственного хозяйства, противоречащего природе хозяйства и воле народных масс России, так и от ничем не ограниченного капиталистического хозяйства, легко нарушающего требования социальной справедливости и также не отвечающего воле народных масс России... (курсив наш. - Э. К., В. Ш.)".62
Такова исходная, принципиальная, как всегда, дуалистическая установка Билимовича. Ученый, с одной стороны, высоко оценивал созидательную и оздоровляющую народное хозяйство работу рыночных сил, благодаря которой выявляется все "гнилое и убыточное", подлежащее ликвидации, и стимулируется все "здоровое и рентабельное", подлежащее дальнейшему развитию и совершенствованию.63
Однако, с другой стороны, Билимович, в отличие от многих современных реформаторов, прекрасно понимал, что обладающий мощной энергией рынок сам по себе "слеп", и его энергия столь же созидательна, сколь и разрушительна. Механизм же хозяйствования непременно должен быть "зрячим", причем столь необходимое для нормального и эффективного развития экономики всей страны "зрение" может обеспечить лишь государство. Именно государство, не полагаясь на одну лишь "невидимую руку рынка (и "невидящую"!), способную безо всякой избирательности и осмотрительности смести с лица земли как действительно "прогнившее и ненужное", так и отвечающее "интересам целого", "нужное" стране, но по тем или иным причинам ослабевшее, утратившее жизнестойкость, призвано сделать все для сохранения выросшей (за годы советской власти. -ЭК, В. Ш.) промышленности, уберечь ее от каких-либо потрясений, а затем заботиться о нормальном развитии ее в дальнейшем".64
Но для того, чтобы "видеть", государство не должно "засыпать", как оно это сделало в постсоветской России, да еще в горячую пору периода трансформации! Наоборот, именно во время переходного периода, как представлял себе Билимович, государство должно максимально мобилизоваться. Ему придется осуществлять, пусть и сильно видоизмененную, планирующую функцию, направляющую и корректирующую работу промышленности и предупреждающую ее от стихийных колебаний. Оно обязано проявить высокую активность в инвестиционной сфере, в области денежного обращения, кредита, финансов и т. д., и т. п. Словом, оно должно быть "недреманым оком" нового российского хозяйственного механизма, дающим "зрение" могучей "невидимой руке".65
Надо сказать, что послевоенная хозяйственная практика западных стран подтвердила этот вывод. Всюду энергичная государственная деятельность дополняла и корректировала конкурентно-рыночное регулирование, расширяя тем самым возможности последнего, всюду она поддерживала инвестиционные и инновационные процессы, обеспечивая таким образом значительный экономический рост и конкурентоспособность национальных экономик на мировом рынке. В огромной мере благодаря этому, справедливо отмечал другой российский эмигрант, видный британский экономист А. Ноув, "экономики всех стран развивались рекордно быстрыми темпами при минимальном уровне безработицы".66 А Ноув был одним из экономистов, с самого начала российских реформ выразивших сомнение в пригодности для России монетаристских рецептов, в целесообразности ухода государства с экономической сцены и тем самым, по существу, вставших на позиции Билимовича, разумеется, не ведая этого.
Глубокое падение производства в постсоветской России, резкое снижение качества жизни ее населения является, прежде всего, результатом слабости государства, его самоустранения из социально-экономической жизни. Было бы некорректно весь многофакторный анализ причин тяжелейшей экономической ситуации, сложившейся в стране, свести к пассивности государства. Вероятно, следует согласиться с Я. Корнай, усмотревшем в падении производства некую закономерность, особую, неизбежную для переходного от тоталитарного хозяйства к рыночной экономике периода "трансформационную рецессию", свойственную всем постсоциалистическим странам, а не только России, и объясняющуюся многими факторами. К числу главных он относит переход от дефицитной плановой экономики к экономике, в которой спрос диктует рыночные условия и ограничивает объем производства; глубокие изменения в структуре народного хозяйства, т.е. свертывание одних видов производства и возвышение других; нарушение общеэкономической координации;
неразвитость финансовой системы. Все эти трансформационные проблемы приводят, по мнению Корнай, к резкому и взаимосвязанному сокращению личного потребления, капиталовложений и внешней торговли.67 Известный венгерский экономист, безусловно, прав, но все перечисленные им проблемы как раз акселерируют необходимость государственного участия в хозяйственной жизни страны в период трансформации, их обострение только доказывает пагубность ослабления государственного контроля над экономическими процессами. Действительно, оставив штурвал российской экономики, полностью передоверив ее движение "рыночным ветрам", современные реформаторы тем самым способствовали возникновению феномена, имя которому - неуправляемость всего народного хозяйства, включая даже собственно государственный сектор. Приспособление структуры экономики к новым рыночным условиям было в основном пассивным и не сопровождалось взвешенной селективной поддержкой государства. Кроме того, государство оказалось неспособным обеспечивать должную правовую, исполнительскую, финансовую, платежную, налоговую дисциплину. Не в последнюю очередь должны быть отмечены и низкий профессиональный уровень, недостаточная компетентность аппарата управления, хотя и превышающая, особенно в области теоретической подготовки, уровень "ленинских кухарок", но явно "недотягивающая" до мировых стандартов. И в полном согласии с рекомендациями МВФ, не обременяя себя экспертизой на предмет их пригодности для России, отказавшись от попытки удержать в едином умственном взоре всю взаимосвязанную цепь государственных функций по регулированию экономических процессов, реформаторы сосредоточили свое внимание лишь на одной из них, конечно же, важной, но являющейся все же лишь звеном цепи, - на укреплении национальной валюты, на борьбе с инфляцией и финансовой стабилизацией, не брезгуя при этом и недозволенными методами, такими, например, как невыплата заработанных денег, невыполнение своих финансовых обязательств перед бюджетной сферой и т. д., словом, методами, отбросившими примерно 50 миллионов россиян далеко за черту бедности.
Мы уже отмечали, что вера российских реформаторов в чудесные свойства неоклассических рецептов повергает в изумление даже западных ученых. Тот же А. Ноув отметил, что еще слишком рано праздновать триумф либерализма: "Быть может, - подчеркнул он, -будущие поколения будут удивляться, что именно в России в труднейший для страны переходный период была принята "чикагская" доктрина, тогда как на Западе уже начался отход от этой идеологии, в том числе и в самой Америке".68
Действительно, сегодня уже невооруженным глазом заметно сворачивание указанной идеологии в западных странах. Почему? Во-первых, более или менее продолжительное господство "чистого" либерализма сильно расшатывает, на что неоднократно указывал еще А. Д. Билимович, морально-этические принципы поведения людей, озабоченных лишь одним стремлением, одной, но "пламенной страстью" - максимизацией своих доходов, причем людей, отнюдь не только предпринимателей, но адвокатов и учителей, полицейских и врачей и т. д. Однако, справедливо замечает Ноув, "клятва Гиппократа и максимализация прибыли - понятия несовместимые. Высокая смертность, эпидемии - это зло, и борьба с таким злом требует нерыночного или внерыночного подхода".69 Естественно, государство просто обязано своевременно уловить "звоночки", сигнализирующие об опасности, исходящей из подобной деморализации общества.
Во-вторых, безраздельное господство свободного рынка неизбежно приводит к обострению крайне грозной для здоровья нации проблемы безработицы. В-третьих, оказывается "беспризорной" проблема инвестиций в "высокие технологии", в научные исследования, в экологию, в инфраструктуру, как правило, непосильная для частного бизнеса и требующая государственного подхода.
Тем более необходимо государственное присутствие в экономике при переходе к рынку. Резкое падение инвестиций поставило российское машиностроение, другие наукоемкие производства в катастрофическое положение. Частный же капитал сюда идет крайне неохотно. "Если следовать рецептам "чистой" шоковой терапии, - восклицает Ноув, - их (эти производства. - Э. К, В. Ш.) следует закрыть. Но тогда как можно ожидать, что модернизация и структурная перестройка российской промышленности, сельского хозяйства, транспорта могут осуществиться?"70 Но именно об этом, задолго до Ноува и не менее аргументирование, писал Билимович в своих книгах.
Из них, в частности, можно было бы узнать о том, как следует поступить с ценами при переходе к рынку. Оказывается, вовсе не обязательно и даже нежелательно их сразу "отпускать". Действительно, Билимович полагал целесообразным в первое время "сохранить нормирование цен на главные предметы потребления". Конечно, признавал ученый, переход к свободным ценам необходим, но при этом за государственными и общественными органами следует оставлять "надзор за качеством пищевых и иных продуктов и добросовестностью торговцев, равно как контроль устанавливаемых цен, не допускающий необоснованных повышений цен".71
Разумеется, отмечал Билимович, после падения большевистского режима, Россия должна будет вернуться в мировое экономическое пространство. Возвращение на мировой рынок потребует и решения вопроса о государственной монополии внешней торговли. Опять-таки, ученый оставался и здесь противником резких движений, рекомендуя на первое время "сохранить государственную внешнюю торговлю". Но затем, постепенно необходимо ослабить ее монополию, "допустив к участию в ней кооперативные организации, а также разрешив образование частных импортно-экспортных компаний. Но при этом, - тут же подчеркивает Билимович, - государственной власти придется устанавливать вывозные и ввозные контингента различных товаров".72
С освобождением России, предсказывает Билимович, исчезнет зияющая трещина, расколовшая мир на два враждебных лагеря, и восстановится единое мировое хозяйство, принеся "неисчислимые выгоды для всех его участников". Конечно, это потребует выработки нового таможенного тарифа. При этом возродится обычный для свободных стран диспут о том, какая политика для России предпочтительнее: фритредерство или протекционизм? Предвосхищая этот спор, ученый настойчиво советует будущим реформаторам принять во внимание необходимость защиты промышленности, созданной ценой великих жертв народа, и охраны условий ее дальнейшего развития. Такая защита промышленности, убежден Билимович, будет полезна в конечном счете и для сельского хозяйства, ибо "развитая промышленность будет обеспечивать его домашним техническим оборудованием, создавать рынок для сбыта его продуктов и предупреждать появление аграрного перенаселения, создавая дополнительный спрос на труд... Именно таково было развитие сельского хозяйства в США при быстром росте промышленности, защищенной ввозными пошлинами".73
Учитывая большую роль, которую призвана сыграть в процессе преобразования экономики России денежная система, и то печальное зрелище, которое она являла собой в период социализма, Били-мович высказывает мысль о необходимости "при первой возможности" установления "здоровой устойчивой валюты", обладающей нормальной покупательной силой внутри страны и нормально котирующейся на мировом рынке".74 Это, по-видимому, едва ли не единственное направление, на котором сосредоточили все свои усилия современные реформаторы и, надо признать, добились некоторых временных достижений, правда, цена, уплаченная народом за эти достижения, оказалась непомерно высокой. Билимович же, говоря о создании устойчивой национальной валюты, имел в виду ее укрепление с целью "охраны жизненных интересов населения", в частности, сохранения высоты реальных доходов, страховых полисов, пенсий, сберегательных вкладов и т. д. Реформаторы пытались упрочить валюту, сделав абсолютное большинство народа нищим.
Огромное внимание уделял Билимович социальным аспектам системы хозяйствования. Он прекрасно понимал, что перестраивать жизнь придется людям со сложившимся за долгие десятилетия господства большевистского режима менталитетом, с откристаллизовавшимся в их сознании образом социального мира. Падение режима поставит перед ними множество задач, к решению которых они еще будут не вполне готовы. Отсюда, из этого понимания и исходят его постоянные напоминания о необходимости неспешного, постепенного темпа преобразований, о значительной роли в последних государственного вмешательства, о важности сохранения тех социальных завоеваний, которые, несомненно, были сделаны на большевистском этапе развития страны, и которые абсолютным большинством населения высоко оценивались.
Работая над своей концепцией системы хозяйствования посткоммунистической России, выдающийся русский ученый скромно выразил надежду на то, что если она в чем-либо разойдется с программой будущих реформаторов, "то различие заставит тамошних борцов еще раз проверить свою программу и удержать ее или в чем-либо изменить".75 С надеждой на это мы и завершим рассмотрение воззрений замечательного экономиста.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Мизес Л. Социализм. Экономический и социологический анализ. М., 1994. -С. 24.
2 Павлов В. А. История российской политической экономии: Пособие для студентов гуманитарных вузов. - М., 1995. - С. 122.
3 Корицкий Э. Б. Мир идей А. Билимовича. - СПб., 1997. - С. 9.
4 Билимович А. Д. Отзыв о сочинении приват-доцента Императорского Московского университета. - Киев, 1916. - С. 4-5.
5 Билимович А. Д. Марксизм. (Изложение и критика). - Сан-Франциско, 1954. -С. 29.
6 Там же.
7 Serafim H.-J. Neuere russische Wert - und Kapitalzinstheorien. - Berlin; Leipzig, 1925.
8 Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия. М., 1995. - С.34.
9 Билимович А. Д. Марксизм. (Изложение и критика). - С. 32
10 Там же.-С. 33.
11 Там же.
12 Там же.
13 Там же. - С. 36.
14 Там же. - С.37.
15 Там же.
16 Там же.-С. 33.
17 По мнению Билимовича, употребление в русской марксистской литературе терминов "стоимость" и "прибавочная стоимость" вместо терминов "ценность" и "прибавочная ценность" неверно, ибо в немецком оригинале стоят слова "Wert" и "Mehrwert" и в английском переводе "volue" и "surplus - volue", тогда как "стоимость" соответствует немецким "Kost, Kosten" и английскому "cost" (См.: Билимович А. Марксизм (Изложение и критика). - С. 37).
18 Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. - М., 1994. - С. 220.
19 Билимович А. Марксизм. (Изложение и критика). - С. 43.
20 Там же. - С. 45.
21 Там же.
22 Там же.-С. 46.
23 Там же.
24 Там же.
25 Там же.
26 Там же. - С. 47.
27 Там же.
28 См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. - Т. 20. - С. 21.
29 Билимович А. Марксизм. (Изложение и критика). - С. 47.
30 Там же. - С. 48.
31 Там же.
32 Там же. - С. 50.
33 Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. - С. 224.
34 Штурман Д. Наш новый мир. Теория, эксперимент, результат. - Иерусалим, 1986.-С. 254-255.
35 Там же. - С. 258-259.
36 Приводимую здесь точку зрения, альтернативную марксистской, Билимович сформулировал и защищал еще до революции (См.: Билимович А. Д. Социальная теория распределения // Университетские известия. - Киев. - 1916. - │ 3).
37 Билимович А. Марксизм. (Изложение и критика) - С. 50-51.
38 Там же.-С. 51.
39 Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. - С. 207.
40 Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия. - С. 34.
41 Там же.
42 Билимович А. Д. Введение в экономическую науку. - Белград, 1936. - С. 93.
43 Там же.
44 Там же.-С. 141-142.
45 Там же -С. 132.
46 Там же.
47 Там же.-С. 134.
48 Там же.-С. 135.
49 Там же.-С. 94.
50 Там же.-С. 95.
51 Там же.
52 Хашбронер Р., Тарроу Л. Экономика для всех. - Лондон, 1991. - С. 82.
53 Билимович А. Д. Введение в экономическую науку. - С. 130.
54 Билимович А. Д. Экономический строй освобожденной России. - Мюнхен, 1960.-С.ЗО.
55 Там же.
56 Билимович А. Д. Марксизм. (Изложение и критика). - С. 68.
57 Билимович А. Д. Экономический строй освобожденной России. - С. 32.
58 Там же.-С. 33.
58 Там же.-С. 35.
60 Там же.-С. 35-36.
61 Там же.-С. 36.
62 Там же.
63 Там же.-С. 44-45.
64 Там же.-С. 45-46.
65 Там же.-С. 42-44.
66 Ноув А. Государство и рынок в XX веке: О книге В. May "Реформы и догмы (1914-1929)" // Вопросы экономики. - 1994. - │ 5. - С. 157.
67 Меньшиков С. Западные экономисты о посткоммунистических реформах (взгляд из Голландии) // Проблемы теории и практики управления. - 1994. - │ 1. -С.8.
68 Ноув А. Государство и рынок в XX веке: О книге В. May "Реформы и догмы (1914-1929)".-С. 160.
69 Там же.-С. 158.
70 Там же.-С. 159.
71 Билимович А. Д. Экономический строй освобожденной России. - С. 72.
72 Там же.-С. 73.
73 Там же.-С. 73-74.
74 Там же. - С. 85.
75 Там же.-С. 13.
Новости портала
Рекомендуем посетить
Allbest.ru
Награды
Лауреат конкурса

Номинант конкурса
Как найти и купить книги
Возможность изучить дистанционно 9 языков
 Copyright © 2002-2005 Институт "Экономическая школа".
Rambler's Top100