И, действительно, НЭП просуществовал недолго и уже во второй половине 20-х годов был насильственно свергнут. Это событие требует особого внимания ввиду своей чрезвычайной важности. Как едко и весьма справедливо замечает современный экономист Г. Ханин, шесть десятилетий почти все советские исследователи прославляли гибель НЭП как "величайшую победу социализма". Сторонников противоположной точки зрения можно было пересчитать по пальцам. Сейчас положение изменилось. Теперь в печати популярны гимны НЭПу как "самому успешному периоду развития советского общества. Восхищаются чудесным возрождением экономики России после гражданской войны, высокой эффективностью экономики в тот период и т. п."105
Почему же погиб НЭП? Поставленный вопрос до самого последнего времени служил предметом раздумий современных историков и экономистов, сформулировавших самые различные, как правило, взаимоисключающие друг друга трактовки, объясняющие причины НЭПовской катастрофы. Отдавая дань уважения предпринятым научным поискам истины, все же заметим, что наиболее предпочтительным ответом на поставленный выше вопрос мы считаем концепцию... Б. Д. Бруцкуса. Для доказательства этого утверждения рассмотрим современные версии и сопоставим их с толкованием Бруцкуса.
По нашему мнению, существующие современные представления, несмотря на то, что их спектр чрезвычайно широк, можно и целесообразно систематизировать в три основные группы.
1. Концепция "научной обоснованности" крушения новой экономической политики. Его теоретическим обоснованием является само марксистско-ленинское учение о социализме.
2. Концепция "фатальности" гибели НЭП, ситуативно детерминированной особо неблагоприятным стечением объективных (внешних и внутренних) обстоятельств.
3. Концепция "альтернативности", представляющая ликвидацию НЭП лишь как один из возможных вариантов строительства социализма, естественно, не самый удачный.
Кратко о первой теоретической схеме, которая, как было отмечено, господствовала шесть десятилетий. Число ее сторонников сегодня заметно поубавилось. Остались здесь самые несгибаемые ортодоксы марксизма-ленинизма, такие, как Р. Косолапое, А. Медентьев и др. Своими корнями эта концепция уходит в незабвенный "Краткий курс ВКП(б)". Пассажи ее сторонников порой захватывают дух. Вот лишь некоторые иллюстрации. Так, критикуя трактовку Н. И. Бухарина, Р. Косолапов выяснил, что она "фактически деформировала ленинский план социалистического строительства", делала "метафизический крен в сторону роли рынка в противовес линии ускоренного развития производительных сил" и тем самым обрекала Советский Союз "на длительное индустриальное прозябание".106 Что же нас ожидало, если бы вдруг бухаринские установки были реализованы? Возможные последствия, описываемые Р. Косолаповым, трудно читать без содрогания. Ну как можно спокойно отнестись к его аспидно-мрачным предсказаниям о неизбежной стагнации экономики уже к концу 20-х-началу 30-х годов, о неминуемости "серьезнейших гражданских коллизий (особенно в связи с усилением кулацкой части крестьянства)" и даже "прямых проявлений классовой борьбы", о возможно роковом для нас исходе Великой Отечественной войны. Правда, осуществление исторической необходимости социалистического обобществления сельскохозяйственного производства ... происходило в намного менее гуманной, куда более жестокой, чем это было допустимо (а подчас и прямо насильственной), форме". Грустно, конечно, гуманизму желательно было бы припустить, тут Сталин маху дал - "обнаружил тяготение" к "военно-коммунистической" линии Л. Д. Троцкого, но зато "завершилось оно (обобществление, а еще точнее, коллективизация-авт.), как говорится, к сроку".107 Вот что, по Косолапову, является самым главным. На этом фоне даже ошибки выглядят "поэтическими", а насилие - почти что "романтическим". Как заметил Ю. Афанасьев, "с одной стороны" наполовину в банке мед, "с другой стороны", впрочем, наполовину деготь.108 От подобной формулы "двух сторон" бессильно отскакивают любые, даже самые серьезные аргументы. Утилизованная под диалектику, она с олимпийским спокойствием, скрупулезно сопоставляет достижения в области индустриализации, победы на фронтах отечественной войны с преступлениями властей против собственного народа.
Однако, в рассуждениях сторонников первой концепции есть неоспоримый элемент истины. Действительно, новая экономическая политика, легализовавшая рынок и многоукладную "смешанную" экономику с циркулирующим в ней довольно значительным частным капиталом, плохо поддающимся планово-централизованным воздействиям, с огромным сектором мелкого крестьянского хозяйства, основанного на частно-трудовой собственности, существенно отклонялась от "руководящих указаний" "научного" социализма, а посему неминуемо должна была сойти с исторической сцены. Сталин "послал ее к черту", поставив тем самым в большее соответствие социалистическое строительство теоретическим установкам марксизма-ленинизма. Понятно, что оценить это событие со знаком "плюс" могут лишь люди, до сих пор возлагающие цветы к мавзолею и "никогда не поступающиеся принципами" в духе знаменитой некогда Нины Андреевой.
Иначе звучит вторая концепция, также признающая гибель НЭП фатально неизбежной, но оценивающая ее как событие драматическое (т. е. со знаком "минус"), навязанное неумолимыми объективными факторами. Ее сторонники-И. Клямкин, В. Маневич, Г. Ханин и др.
Вспомним, например, нашумевшую в свое время статью И. Клямкина.109 Автор высказал в ней ряд интересных, глубоких и справедливых суждений, однако сделанный им генеральный вывод вызывает определенные сомнения. В гибели НЭП Клямкин видит некую "объективную закономерность". И если измученная душа автора не может примириться с этой обреченностью, продолжая задаваться одним и тем же безответным вопросом: а может быть все могло быть иначе, может быть, имелся иной путь, то трезвый рассудок вновь и вновь заставляет послушную руку выводить неумолимое "нет". Дело в том, разъясняет Клямкин, что к концу 20-х годов ситуация в стране оказалась тупиковой, а потому никакой разумной альтернативы не было. Суть этой ситуации состоит в несчастном стечении неблагоприятных объективных обстоятельств.
В 1929 г. на Западе стремительно разражается беспрецедентной силы мировой экономический кризис и нельзя было исключать опасности развязывания мировой войны, в которой империализм мог усмотреть выход из столь сложного положения. В нашей же стране уровень технической оснащенности отраслей, производящих средства производства, необходимых для создания надежного оборонного щита, был чрезвычайно низок; ряд отраслей, выпускающих новейшее по тем временам оружие, и вовсе отсутствовал. Таким образом, сама жизнь выдвинула на первый план идею ускорения индустриализации. "Либо нас сомнут",-так резюмировал ситуацию Сталин.
Но к тому времени, когда был взят твердый курс на индустриализацию страны, потребовавший для своего воплощения в жизнь огромных средств, "экономический механизм разболтался и давал сбои".110 Этот НЭПовский механизм не вырабатывал средств на индустриализацию, прибыль, поступающая от промышленности, была мизерной при сравнении ее с грандиозностью задач. Где взять средства? Только в деревне, у ее наиболее зажиточных слоев. Экономические методы извлечения этих средств из деревни (через цены) уже были малоэффективны. Оставался единственный выход-административными методами оперативно осуществить процесс массовой коллективизации, которую наш еще "необуржуазившийся" крестьянин должен был выдержать и таким образом пополнить фонд индустриализации. Другого пути не было, НЭП, следовательно, был исторически обречен. Мы оказались в ловушке, подстроенной историей.
Как видим, аргументы автора выглядят внешне вполне убедительно. И все же... Почему так неспокойно тревожен голос И. Клямкина? Да потому, что в этих рассуждениях пока нет места миллионам исковерканных жизней, миллионам растерзанных, оболганных, физически уничтоженных, миллионам, принявшим в мирное время голодную смерть. Как быть с ними? И автор находит выход, ступив, правда, при этом на еще более тонкий лед. Дело в том, что "историческая закономерность", по Клямкину, сильно разошлась с нравственностью (о чем, как помним, толковал и Р. Косолапое, говоря о "недостаточной гуманности" процесса перехода от "России НЭПовской к России социалистической"), и хотя правда на стороне безвинно пострадавших, иного пути у нас не было, а посему нам остается каяться, но не обвинять.
Но здесь-то (видимо, под тяжестью грехов наших) лед надломился и искусно выстроенная концепция, соскользнув с твердой основы, оказалась в воде, так и не добравшись до спасительного берега истины. Осталось неясным главное-почему НЭПовский механизм не сумел бы обеспечить эффективное решение проблем накопления средств, необходимых для осуществления всех перечисленных выше жизненно важных для страны задач? Да и был ли тот механизм, который реально функционировал во второй половине 20-х годов (ведь именно об этом периоде времени ведет речь Клямкин, говоря о ликвидации НЭП), подлинно НЭПовским, т. е. таким, каким он замышлялся в 1921-23 гг.?
Таким образом, вновь повторимся, обе приведенные концепции доказывают предначертанность гибели новой экономической политики. Но если сторонники первой из них объясняют эту неотвратимость необходимостью приведения в соответствие реальной экономической политики с генеральным проектом построения социализма, т. е. с теоремами "научного" социализма, то авторы второй концепции пытаются искать причины в объективных обстоятельствах. И те, и другие улавливают лишь часть истины, воспринимая эту часть за целое, что, безусловно, неверно.
Наконец, третья концепция, в соответствии с которой были альтернативы, были иные пути развития. Ее сторонниками являются многие российские ученые и публицисты, в частности, Ю. Афанасьев, Л. Гордон, Э. Клопов, О. Лацис, В. Селюнин, Н. Шмелев и др., ее придерживаются также известный американский исследователь проф. С. Коэн, профессор из Великобритании Т. Шанин и др.
Пути социально-экономического развития общества, небезосновательно считают эти ученые, всегда вариантны, всегда альтернативны. Выбор пути-процесс чрезвычайно сложный. Разумеется, здесь немаловажны какие-то теоретические установки, играющие роль компаса и карты. Но нельзя недооценивать и значения объективных обстоятельств. Люди не свободны поступать так, как им заблагорассудится, или так, как "подсказывает" какая-то абстрактная схема, не считаясь с объективными факторами, действия которых, как правило, перекрещиваются и взаимопереплетаются. Обоснованный выбор и означает прежде всего тщательное выяснение всей совокупности материальных обстоятельств, их взаимосвязей и взаимозависимостей, взвешенное изучение конкретных факторов реальной жизни, находящихся в непрерывных изменениях. Глубокое познание объективных условий, содержащих огромное количество вероятностных переменных компонентов и испытывающих сильное влияние неопределенности, приводит, как правило, не к одному, а к нескольким вариантам возможного политико-экономического поведения.
Анализируемый период не является, по мнению сторонников третьей концепции, исключением. Крушение НЭПа не было неизбежным, имелась куда более предпочтительная альтернатива. Свое заявление приверженцы третьей концепции базируют на оптимистической оценке возможностей НЭП, согласно которой он был способен провести индустриализацию и вывести страну в число передовых держав мира. Демонтаж рыночной системы НЭПа и переход к жестко централизованной, административной системе они трактуют как трагическую ошибку, совершенную большевистским руководством, ошибку, последствия которой мы до сих пор "расхлебываем". Да, соглашаются поклонники НЭП, он действительно давал уже "сбои", но необходимо было выяснить причины этих "сбоев" и "пробуксовок", устранить их и продолжать двигаться вперед, опираясь на рыночный механизм. Ведь эффективность экономики в период с 1921 по 1928 годы была выше, чем в предшествующий и во все последующие периоды.
И если бы руководством страны были предприняты решительные меры в направлении поддержки экономического механизма и плавления оказывавших сопротивление НЭПу административных, "военно-коммунистических" методов, то грандиозные исторические задачи были бы решены без таких колоссальных жертв и потерь, какие понесла наша страна. В этом-то и состоит суть альтернативы.
Увы, на практике-де события развивались иначе. Экономический механизм неуклонно ослабевал, а административная система продолжала безостановочно прогрессировать. Стремительно нарастала эскалация авторитарного всеудушающего централизма, сфера функционирования товарно-денежных отношений таяла буквально на глазах. В 1926 г. началась реорганизация ВСНХ в направлении резкого усиления его планово-регулирующей роли в отношении всей промышленности страны, вновь, как в эпоху "военного коммунизма", создаются главки по отраслям промышленности. Оживают представления о бестоварном, директивно-плановом социализме. Быстро сворачивается хозяйственный расчет трестов, которые уже не ориентированы на получение прибыли. Трестам теперь спускаются сверху детальные, до мелочей плановые задания, инструкции, указания, делавшие призрачной их хозяйственную самостоятельность, вытравлявшие их инициативу и предприимчивость. Еще в более тяжелых веригах оказались предприятия. И хотя звучали правильные слова о необходимости расширения хозяйственной самостоятельности трестов и предприятий, повышении их заинтересованности в высокопроизводительном труде, на деле же экономические рычаги эффективной работы отключались, а их место все более прочно занимал режим принуждения к беспрекословному, слепому выполнению директив Центра. Только по степени выполнения плановых заданий с преобладанием в них количественных валовых параметров оценивалась, поощрялась и контролировалась деятельность трестов и предприятий, насквозь пропитанная психологией "винтика".
В 1929 г. новая экономическая политика была полностью прекращена и воцарилось безраздельное одновластие административной системы, осуществившей индустриализацию, коллективизацию, выигравшей Отечественную войну, освоившей целину и т. д. и т. п. Вот, мол, и родилось утверждение, согласно которому механизм НЭПа не осилил бы этих задач.
На самом же деле, утверждают сторонники "альтернативной" концепции, это не так. В развитых индустриальных странах Запада, говорит британский профессор Теодор Шанин, промышленная революция началась не со строительства фабричных зданий, а с перестройки и подъема сельского хозяйства.
Русские специалисты в 20-х годах создали план быстрого развития сельского хозяйства на основе кооперативов в сочетании с Индустриализацией, без потерь и людей, и ресурсов. Сельскохозяйственная часть этой программы была представлена Чаяновым и др., индустриальную часть можно найти в первоначальном проекте пятилетки, разработкой которого занимались Громан, Базаров и др. И альтернативные программы этих русских ученых не были утопией. Если бы, продолжает Шанин, советская экономика развивалась в 30-е годы так, как предлагали ученые-аналитики ц плановики, страна пришла бы к 1940 г. с несколько меньшим количеством фабрик, но они были бы гораздо более эффективными, и с более высоким уровнем производства. Сельское хозяйство ц 1940 г. было бы продуктивнее не менее чем на треть, самые лучшие командиры остались живы, партийные ряды сохранились в целости, около 5 млн. человек могли бы пополнить ряды армий. Не следует ли признать, что это был бы лучший путь индустриализации?111
Следует, конечно же, следует. Действительно, в работах таких блестящих экономистов как Базаров, Громан, Кондратьев, Чаянов и др. имелись рекомендации по возрождению и усовершенствованию новой экономической политики, по укреплению рыночных основ хозяйственного механизма страны. Однако, при этом и Шанин, и другие сторонники "альтернативной" концепции забывают упомянуть о том, что обоснования названных выше экономистов находились на почтительном расстоянии от фундаментальных принципов марксистско-ленинского учения и, естественно, не вели к социализму, а уводили от него. Поэтому-то они не только не были приняты, но и не могли быть приняты существующей большевистской властью. Сделав несколько вынужденных крупных шагов по изменению хозяйственного строя эпохи "военного коммунизма" (отмена продразверстки, перевод части промышленности на хозрасчет, введение свободной торговли и др.), руководители партии и государства резонно решили, что "пар уже выпущен", а дальнейшее движение в том же направлении чревато гибелью самого социализма. И уже в 1922 г. на XI съезде партии торжественно объявляется: отступление закончено!
Таким образом, ни одна из современных концепций причин гибели НЭП и победы административно-плановой системы не дает адекватного, исчерпывающего объяснения. По своей убедительности и глубине все они заметно уступают, по нашему мнению, трактовке Б. Д. Бруцкуса, сформулированной шестью с лишним десятилетиями раньше рассмотренных представлений.
Первоначально, и это уже отмечалось, Бруцкус поверил в новую экономическую политику, восприняв ее как многозначительный симптом начинающегося необратимого отступления большевизма и восстановления насильственно разрушенных, нормальных капиталистических отношений, и прежде всего их главнейших институтов - частной собственности, рыночных регуляторов, демократических свобод. Однако, это заблуждение оказалось непродолжительным. Очень скоро Бруцкус понял суть и внутренние мотивы, побудившие партийную элиту осуществить этот маневр, временный характер которого, собственно, и не скрывался вождями. Они не изменили принципам "научного" социализма, а лишь посменно отступили от них для того, чтобы перевести "революционный дух", собраться с силами и вновь двинуться к светлому будущему. Справедливость этого предположения подтверждалась политическими действиями властей. Сделав некоторую уступку в области экономики, Ленин и его соратники не оставили никаких надежд на послабление в политической сфере. Наоборот. Уже в годы экономической либерализации тоталитарная большевистская система продолжает закручивать гайки. И Ленин, и все его кремлевские товарищи: Троцкий, Каменев, Зиновьев, Сталин, Бухарин и др. по-прежнему исходили из того, что политическая демократия, парламентаризм, права человека, свобода печати и т. д. носят буржуазный характер, а потому должны быть ликвидированы. И вот в 1921 г. в компартии запрещаются фракции, весной 1922 г. идут массовые аресты меньшевиков, летом 1922 г. завершается разгром эсеров. Воцаряется однопартийная система партократии - форма, в которую отлилась на практике идея "диктатуры пролетариата". Наконец, осенью 1922 г., как уже отмечалось, высылаются за границу крупнейшие российские ученые и специалисты, в числе которых и сам Б. Д. Бруцкус. Все это, естественно, вызывало сильные сомнения в степени радикальности намерений большевиков реформировать экономику в рыночном направлении.
Находясь в вынужденной эмиграции, Бруцкус внимательно следит за всеми событиями, происходящими в политической и хозяйственной областях, всесторонне анализирует статистический материал, изучает по существу всю издаваемую в России в 20-е годы социально-экономическую литературу, особенно журнальную, которую он называет "очень богатой", даже несопоставимой с дореволюционной, и в которой публикуются "не одни коммунисты, а преимущественно беспартийные экономисты", заслужившие себе "хорошее научное имя еще до революции".112 Разумеется, Бруцкус понимает и всю "лукавость" советской статистики, и искажающее влияние реакционной идеологической цензуры, вынуждающей ученых высказывать свое мнение с "некоторыми предосторожностями". Но все же при "внимательном и вдумчивом чтении русских журналов, - отмечает Бруцкус, - мы можем с большей или меньшей полнотой ориентироваться в воззрениях наших лучших русских экономистов, свободных от марксистской догматики, как на отдельные стороны русской хозяйственной жизни, так и на развитие народного хозяйства в целом".113
Кстати, в рассуждениях Бруцкуса мы можем найти ответ на вопрос, почему именно зарубежные русские экономисты могут
сформулировать наиболее исчерпывающую концепцию развита?) советского народного хозяйства, в ходе которого произошла ликвидация НЭП и установилась безраздельная диктатура плана. Да потому, что зажатая во все более сжимающиеся тиски партийной цензуры, стреноженная идеологическими путами отечественная общественно-экономическая мысль на протяжении всей советской эпохи никогда не имела возможностей для исповедально-откровенного, публичного изложения оценок и позиций, сколько-нибудь заметно отступающих от официальной идейно-теоретической марк-систско-ленинской парадигмы. "Создать верную общую концепцию русского народного хозяйства,-резюмирует Бруцкус,-и дать правильную оценку действующей системы есть обязанность, возложенная судьбою на нас, зарубежных экономистов. Только мы, свободные от тисков коммунистической цензуры, могли бы выполнить эту важную задачу, которой наши коллеги в России по внешним условиям своей работы надлежащим образом выполнить не в состоянии".114 Действительно, эту задачу лучше решили представители научного российского зарубежья и прежде всего-сам Б. Бруцкус в целом ряде своих работ эмигрантского периода.115
В этих работах Бруцкус блестяще показывает, что истинным генетическим кодом хозяйственной системы социализма является директивное плановое начало, неизбежно подминающее под себя и разрушающее "вольный" рынок, со свойственными ему конкуренцией, игрой спроса и предложения, свободным ценообразованием, и что поэтому у НЭП не было и не могло быть будущего.
Большой интерес в этой связи представляет полемика Бруцкуса с другим видным экономистом русского зарубежья - Семеном Осиповичем Загорским. По мнению С. Загорского, не следует верить большевикам, будто НЭП есть лишь маневр, временная остановка в движении к коммунизму. На самом деле, это естественные силы социальной природы берут верх над искусственным большевистским вмешательством и отторгают чужеродный экономическому телу общества плановый, безрыночный механизм. Россия, считает Загорский, неудержимо идет к капитализму, который одерживает в ней победу за победой. "В промежутке между двумя кризисами, - пишет он, - под прикрытием "планового хозяйства" происходит усиление и укрепление частно-капиталистических форм хозяйства".116 За последние пять лет, продолжает этот автор вновь восстановлены все старые общественные классы, составляющие характерную черту и основу буржуазно-капиталистического строя.117 Словом, капитализм в России, по Загорскому, совсем уже готов,-лопнет обманчивая оболочка советского социализма, и он, капитализм, как бабочка, вылетит из куколки.
И подобная точка зрения, допускающая развитие капиталистических рыночных отношений под эгидой советской власти, говорит рпуцкус, отнюдь не единична. Вот и известный писатель-эмигрант И. Шульгин, недавно съездивший в Россию, поделился своими впечатлениями: оказывается, в России "все как у людей: здесь деньги-там деньги, здесь магазины-там магазины, здесь банки-там банки, здесь безработные-там безработные". Иными словами: "Все то же самое, только немножко хуже".118
Такая позиция чрезвычайно удивляет Бруцкуса. Ее можно было понять еще в первые 2,5 года новой экономической политики, когда, действительно, казалось реальным возрождение капитализма, ростки которого пробились благодаря допущенной в известных пределах частно-хозяйственной стихии. Но суждения о движении России к капитализму, высказываемые в 1927 г., выглядят достаточно инфантильными, ибо "к 1927 г. "цветы капитализма уже давно облетели, и его огни уже давно догорели", а, следовательно, говорить в 1927 г. "о победе капитализма в России можно ... только игнорируя тот большой путь, который прошло русское народное хозяйство за трехлетие с 1924 года по 1926-й год".119
Между тем, это переломное для судеб России трехлетие характеризовалось: 1) процессом быстрого восстановления как сельского хозяйства, так и промышленности; 2) значительным развитием товарно-денежных отношений; 3) почти полным использованием этих отношений социалистическими организациями при одновременном подавлении советской властью развития капиталистических структур.120
Скорее всего, допускает Бруцкус, что утверждения о "победе капитализма в России" проистекают из неверного понимания самого понятия капитализма, когда последний отождествляется со "всяким развитием товарно-денежных отношений". Но это очевидное заблуждение, точно подмеченное Бруцкусом. "Только предпринимательское хозяйство, - подчеркивает он, - которое ведется для получения прибыли, заслуживает названия капиталистического, но такого названия не заслуживает трудовое, семейное производство, хотя бы оно в большей или меньшей степени было вовлечено в. меновые отношения. Только такое народное хозяйство,-продолжает Бруцкус, но уже применительно к макроуровню,-в котором капиталистические предприятия играют ведущую роль, заслуживает названия капиталистического".121
Бесспорно, товарно-денежные отношения являются совершенно необходимой предпосылкой становления и развития капиталистического хозяйства, но далеко не единственной. В эпоху средневековья товарно-денежные связи получили достаточно большое распространение, например, в Китае или Индии, но капитализма эти древние цивилизации не создали. Он явился специфическим достижением западноевропейской цивилизации, и уже отсюда стал распространяться по всему миру.
Новая экономическая политика в России дала толчок росту товарно-денежных отношений, однако этот рост не сопровождался адекватным развитием капиталистических организаций. При этом Бруцкус, как всегда, не ограничивался одной лишь, пусть несомненно правильной, декларацией, но с большим профессиональным мастерством опирает ее на большой, разносторонний фактологический материал, почерпнутый не только из официальных источников, но и из работ российских, в том числе большевистских экономистов.
Как правило, говорит Бруцкус, капитализм берет начало с овладения капиталом оптовой торговлей и последующего проникновения уже оттуда в сферу производства. И если в самые первые годы НЭП позиции частника в оптовой торговле были достаточно выразительны, то уже в 1925-26 гг. на его долю приходилось, по данным Госплана, лишь 9,4% оптового оборота. Но пусть эта цифра явно преуменьшена. Так, один из видных кремлевских экономистов Ю. Ларин, по оценке Бруцкуса-"самый злобный гонитель частного капитала в России",122 называет более точную цифру: 28% в торговле промышленными и 25% -сельскохозяйственными товарами.123
Но даже при таких цифрах ясно, что примерно 3/4 всего оптового оборота страны в 1925-26 гг. приходилось уже на долю социалистических структур, а в 1927-28 гг. частный опт был почти полностью вытеснен.124
Значительнее роль частного капитала в розничной торговле, но и здесь она неуклонно снижается. Если в 1925-26 гг. его доля составляла 38,8%, то в 1926-27 гг.-32%, а в 1927-28 гг. - только 18%.125
Малозаметна роль капитализма в промышленности советской России. Уже в 1925-26 гг. на частную промышленность, включая концессионную, приходилось лишь 4,2% всего производства цензовой промышленности, а в 1926-27 гг.-2,6%. Что касается кустарной промышленности, говорит Бруцкус, некоторая ее часть еще и теперь находится в определенной зависимости от частного капитала. "Однако, усматривать в этом важную победу капитализма,-иронизирует автор,-не приходится. Государство производит и всю нефть, и весь уголь, и все машины, и всю соль, и весь сахар, и все бумажные ткани и т. д. и т. д. Если кустари все еще готовят деревянные ложки, а ремесленники все еще шьют штаны, то, конечно, не этим определяется природа русского народного хозяйства.126
А если к сказанному добавить факт микроскопического значения частного капитала в банковском деле, то можно уверенно констатировать, что применительно к городу речь следует вести не о гибели капитализма, а о гибели всех его ростков.
А что же в деревне? В значительной части русской интеллигендии еще живучи марксистско-ленинские представления, согласно которым "стоит только крестьянскому хозяйству быть вовлеченным в обмен, как в среде крестьян начнет стремительно развиваться... дифференциация",127 тут же появятся деревенские капиталисты- "кулаки" и деревенские пролетарии-"батраки".
Подобную точку зрения Бруцкус считает достаточно примитивной. С объявлением НЭП, конечно, создались известные возможности для дифференциации, но они гораздо более ограничены по сравнению с дореволюционными, поскольку уже имело место "поравнение" земли, а кроме того с 1925-26 гг. была введена "резкая прогрессия в сельскохозяйственном налоге", чувствительно бьющая по состоятельным крестьянам. В результате "никогда еще-ни до освобождения крестьян, ни после их освобождения, ни до Столыпинской реформы, ни после ее, - русское крестьянство не было так сильно нивелировано, как сейчас".
Итак, заключает Бруцкус, ни в городе, ни в деревне капитализм не только не получил развития, но и не мог его получать, поскольку он "совсем не есть бурьян, который растет в каждом грязном углу. Это очень сложная и нежная организация, и необходимой ее предпосылкой является правовое государство. Только западноевропейская цивилизация создала правовое государство, и потому только в ее рамках мог развиться капитализм. Но последний не имеет почвы под диктатурой коммунистической партии, как он не имел почвы под режимом турецких султанов (п/ж наш- авт.)".128 Конечно, сравнение большевистского режима с султанатом малоприятно, пожалуй, даже обидно, но исключительно метко! Сохранив незыблемой "диктатуру пролетариата", Ленин предрешил ответ на им же сформулированный знаменитый вопрос "Кто-кого?".
Таким образом, хотя НЭП и активизировал товарно-денежные отношения, но они не привели к развитию капитализма в России и не отвратили большевиков от главной идеи "научного" социализма-планово-централизованного хозяйства. Так, в письме Г. М. Кржижановскому, опасавшемуся за судьбу планомерной организации общественного производства, Ленин специально подчеркивал: "...новая экономическая политика не меняет единого государственного хозяйственного плана и не выходит из его рамок, а меняет подход к его осуществлению".129 Вождь оказался прав- НЭП не дезавуировал идею единого плана. Зато воплощенная в жизнь плановая идея уничтожила НЭП, и Б. Бруцкус ярко и убедительно это показал.130
Действительно, уже в 1922 г., через год после объявления НЭПа, Ленин провозгласил, что отступление социализма должно быть остановлено и последний должен укрепиться на так называемых "командных высотах" экономики, т. е. в ее централизованных секторах, таких, как крупная промышленность, транспорт, реконструированная кредитная система и внешняя торговля. Правительство учредило также торговые организации по закупкам сельскохозяйственных продуктов. Были восстановлены и кооперативы, но они также оставались под контролем советского государства, образуя лишь особую форму госпредприятий.
Что касается частного сектора, то он обнаружил огромную жизнеспособность, успешно конкурируя с государственными предприятиями, хотя общие условия никак нельзя было назвать благоприятными для частника. Но в ситуации сохранения всевластия "диктатуры пролетариата", которую Ленин определял "как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть",131 способность конкурировать в экономической жизни не может иметь решающего значения для будущего частных предприятий. Частное предпринимательство оставалось без правовой защиты против всесилия коммунистических властей, и именно в этом обстоятельстве Бруцкус усматривал главную угрозу системе НЭП.132 И правильно усматривал! Уже в начале 1924 г. была конфискована значительная доля частного капитала, накопленного за три года НЭП. Частникам запретили продавать продукцию-крупной промышленности. Был принят ряд мер и против зажиточных крестьян.
"Командные высоты" экономической жизни должны были формировать основы социалистической структуры, которая, как известно, не может функционировать без плана. О плане много говорилось и в период "военного коммунизма", но идея плана в экономической системе, лишенной денег, внутренне противоречива: невозможно составить ясное представление о такой системе и, следовательно, невозможно разработать план для нее. В первые три года НЭПа также не могло быть единого плана просто потому, что не было устойчивых денег. И только после денежной реформы 1924 г. проблема генерального плана могла быть поставлена большевиками в практическую плоскость. Летом 1925 г. Госплан впервые публикует наброски генерального плана в виде "Контрольных цифр" на 1925/26 хозяйственный год. Это событие имело решающее значение для дальнейшего развития советской экономики. Кроме обзора общего состояния народного хозяйства "Контрольные цифры" содержали "прогноз" и "директивы" для будущего года. Хотя этот первый набросок общего плана оказался построенным на некоторых ошибочных предпосылках, хотя он повел советскую экономику на ложный путь и поставил ее в затруднительное положение, тем не менее "Контрольные цифры" с того времени стали появляться каждый год.133
Строительство планового хозяйства, по мнению Бруцкуса, должно было неминуемо привести к конфликту с частным укладом. Частная торговля и стоящая за ее спиной частная промышленность. разрушали систему цен, выстроенную в "Контрольных, цифрах", а потому подверглись административным ограничениям, и к осени 1927 г. значение частного сектора было сведено к минимуму. Власти осознали, что до тех пор, пока существует частная торговля, нельзя принудить торговать по ценам "в соответствии с планом". И вот вначале частный капитал устраняется из межрегиональной торговли зерном. Затем путем произвольного налогообложения и конфискаций частный торговец вытесняется из всех сфер хозяйственной деятельности. Более того, большинство малых промышленных предприятий, конкурирующих за сырье с крупной промышленностью, закрываются под тем или иным предлогом.
Вместе с тем плановые цены стали реальностью. Однако разрушение системы НЭП не могло остановиться на этом. Добившись фиксации цен, плановое хозяйство должно было вступить в коллизию с исходным звеном новой экономической политики - с правом крестьян свободно распоряжаться своими избытками. Невыгодные обменные эквиваленты, обострившиеся гонения на зажиточных крестьян уже к 1927 г. задержали развитие сельского, и особенно зернового хозяйства. Рынок утрачивает для крестьянина значительную часть своей привлекательности. И хотя урожай 1926 г. оказывается очень хорошим, доля зерна, поставляемого на рынок, колеблется в 1924/25, 1925/26, 1926/27 гг. между 14 и 15%, в то время как перед войной она достигала 22,8%.134 Следовательно, никакого прогресса не обнаруживается.
Интенсивные капиталовложения в промышленность и увеличение на 25% денежной массы в обращении привели к инфляции, которая приводит к неадекватному снабжению сельских районов промышленными товарами. Естественно, что крестьянам не имело смысла продавать продукты своего труда, в особенности, зерно, всегда сохраняющее потребительскую ценность, за советские деньги, меновая ценность которых становится все более проблематичной.135
Итак, возникла сложная ситуация, когда крестьяне неохотно расстаются со своими продуктами, а правительство борется с соблазном экспроприировать эти продукты насильственно. Но борется недолго, тем более, что после двух благоприятных лет, в 1927 г. урожай был посредственным. И вот уже в январе 1928 г. правительство принимает решение закрыть рынки в сельских районах и вернуться к принудительному изъятию сельхозпродуктов, что положило начало процессу деградации аграрного сектора экономики. Тем самым была разрушена последняя опора НЭПа.
Таким образом, еще перед пятилетним планом первые попытки планирования привели и к известному разрушению частных рыночных форм экономической жизни, и к оживлению принудительных, "военно-коммунистических" методов управления хозяйством. Причем, "остановиться на этом пути советская власть уже не могла, ибо она находилась целиком под обаянием идеи "пятилетки".136
Первый эскиз пятилетнего плана был готов уже в марте 1927 г. Но его переработка длилась еще два года, и "пятилетка" была "официально утверждена съездом Советов только 28 мая 1929 г.
В ходе разработки первого пятилетнего плана в советской экономической литературе возникла ожесточенная дискуссия по .методологическим вопросам, и сегодня представляющим собой значительный интерес. Каким должно быть перспективное планирование-индикативным или директивным? Какие закономерности и тенденции должны быть положены в основу плана - общеэкономические, присущие развитию современной цивилизации, или специфические, свойственные лишь социализму? Какова роль субъективного фактора в социалистическом хозяйствовании, должно ли оно быть "генетическим", т. е. в значительной мере рыночным, базирующимся на изучении объекта планирования, объективных законов его "поведения" и развития, или "телеологическим", выдвигающим во главу угла момент целеполагания, волевого, властного регулирования?137
Через ответы на эти вопросы и пролегала демаркационная линия, разделившая советских экономистов-плановиков на два основных направления: генетическое и телеологическое.
Телеологическое направление в планировании (Г. Кржижановский, С. Струмилин, В. Мотылев, Н. Ковалевский, В. Милютин и др.) ратовало за примат целевых установок в плане, за директивные методы управления-иными словами, за планово-административную систему. Наиболее крайние представления некоторых сторонников этого направления сводились к утверждениям о необходимости детальнейшей регламентации "сверху" деятельности предприятий, трестов, объединений, весьма напоминая военную стратегию небезызвестного Пфуля138 с его расписанием боя: 1-я колонна марширует ... 2-я колонна марширует ... 3-я колонна марширует... Подобные расписания хороши лишь для военных парадов, а не для серьезных операций в обстановке подлинного боя Однако, справедливо обращая внимание на это обстоятельство, один из виднейших экономистов-телеологов С. Струмилин все же оставался ревностным поклонником директивного плана, детально расписывающего даже объем ... телеграфных отправлений.139 Являясь строгими ревнителями марксизма, представители телеологического направления раздражались "рыночным гамом" НЭПовской эпохи и мечтали о быстрейшем наступлении тех времен, когда можно будет вынести "смертный приговор" товарно-денежным отношениям.
Сторонники же генетического направления (Н. Кондратьев,. В. Базаров, В. Громан, Л. Юровский и др.), противостоя диктатуре плана, отстаивали рыночный механизм хозяйствования, опирающийся в значительной мере на тщательное изучение стихийных процессов, выявление законов их развития, учет конъюнктуры и т. д.
Дискуссии между представителями этих течений достигли необычайной остроты, но чаша весов в этом споре быстро и необратимо склонялась в сторону телеологов.
Надо ли говорить, что Б. Бруцкус прекрасно знал все нюансы этого теоретического сражения и его симпатии, естественно, не могли быть на стороне телеологов. Однако, ликвидация частного и расширение государственного хозяйства содействовали именно их победе; генетиков же, по выражению Бруцкуса, "прокричали оппортунистами и меньшевиками".140 К началу 30-х годов разгром генетической школы был завершен. В теории и на практике установилось безраздельное господство административной системы и началась настоящая вакханалия беззакония. Это, пожалуй, самый мрачный период в истории советской экономической науки, период, ставший бесконечно длинной варфоломеевской ночью. Блестящие экономисты, имена которых вошли в сокровищницу мировой мысли (Базаров, Кондратьев, Чаянов и др.) были репрессированы. Научная дискуссия завершилась физическим истреблением лучшего генофонда экономической науки. Это был последний и самый "веский" аргумент могущественных поклонников марксистской телеологии, находившихся на вершине административной пирамиды и усмотревших как в НЭПе, так и в концепциях генетиков смертельную опасность для своего существования. Как видим, вслед за новой экономической политикой на кострах инквизиции были сожжены генетики-экономисты, причем гораздо раньше, чем генетики-биологи.
Таким образом, воззрения Б. Бруцкуса на причины гибели НЭП весьма оригинальны и глубоки. Попытаемся резюмировать их. Объявив новую экономическую политику при сохранении незыблемых ценностей марксизма: в идеологии и теории-диктатуры "научного" социализма; в политическом строе-диктатуры коммунистической партии; в экономике-диктатуры плана, Ленин и его соратники с самого начала оказались в плену неразрешимого противоречия. Нельзя "постирать шубу, не замочив ее". Указанные "ценности" органически несовместимы с рыночной экономикой и частным предпринимательством. Ибо если рыночную экономику оставить действительно свободной, она рано или поздно приведет к коррозии всей "диктаторской триады", к идеологическому, политическому и экономическому плюрализму. Этого правящая элита допустить не может, а следовательно, она не может допустить и подлинной экономической свободы. Указанное противоречие носило принципиально неразрешимый, антагонистический характер (в духе жесткой альтернативности "или-или"), оно-то и привело к ликвидации НЭП и установлению необходимого соответствия между всеми этажами социалистической формации: идеологией, по-.литикой, экономикой. Разумеется, возможности сохранения НЭП, о чем толкуют современные сторонники "альтернативной" концепции", имелись, но они, повторим, лежали за пределами как "научного", так и реального социализма.
С уничтожением НЭП начинается прогрессирующая эскалация планово-централизованных, командных воздействий на экономическую и социально-политическую и духовно-нравственную жизнь российского общества, которая продолжает оставаться объектом пристального внимания и изучения Б. Бруцкуса вплоть до самой его смерти. Кратко остановимся, поэтому, на его комментариях по поводу дальнейшего триумфального шествия центральной идеи марксизма в нашем отечестве, сопровождавшегося адекватной, столь же неудержимой деградацией товарно-денежных отношений.
В отличие от правоверных советских экономистов, не устававших слагать оды "героической" и "романтической" первой пятилетке, Бруцкус говорил прозой: пятилетка потерпела крушение. По его мнению, только дилетанты могут оценивать результаты пятилетки с чисто формальной точки зрения, согласно которой если все запроектированные в плане заводы и фабрики будут построены, значит пятилетка удалась, и наоборот. С подлинно экономической точки зрения можно было бы признать пятилетку неудавшейся даже в том случае, если все фабрики будут завершены строительством, но можно было бы считать успешной и тогда, когда большая часть запроектированных объектов не была бы введена в эксплуатацию. Оценка должна детерминироваться динамикой качественных параметров: что, например, происходит с рентабельностью вводимых объектов с производительностью труда, или как функционирование народного хозяйства отражается на материальном положении народа, ведь в конце концов, "не человек для субботы, а суббота для человека" и т. д. и т. п.
При таком подходе, говорит Бруцкус, становится совершенно очевиден провал пятилетки. Это утверждение может быть смело сформулировано, и оно основано на том, что "иллюзорной оказалась самая центральная идея составителей пятилетки: осуществление напряженного плана на основе формально свободного рыночного оборота. Плановое хозяйство сделало существование рыночного оборота невозможным: план убил рынок".141 Государство теперь,-поясняет свою мысль Бруцкус,-"ничего не покупает ни у крестьян, ни у колхозов, ни у совхозов, ни у кустарей, оно все отбирает по твердым ценам. Государство ничего не продает, оно все. распределяет" (п/ж наш-авт.)".142 А это все означает не что иное, как полную формализацию рынка, его ликвидацию де-факто.
По существу, деньги утратили вообще свое значение в хозяйственной жизни России. Инвестиции в значительной мере финансировались дополнительными эмиссиями, что, естественно, приводило к инфляции. Априорно фиксированные, плановые цены перестали исполнять свою функцию-приведение спроса и предложения в равновесие.
Разрушение рынка и денежной системы получило и теоретическое обоснование в советской литературе, "сильно отощавшей за последние годы". Все серьезные экономисты, предупреждавшие об опасностях ликвидации рыночных отношений, уже были засажены в тюрьмы, правоверные-же теоретики, такие как Гатовский, Козлов и др. (добавим в скобках-почтеннейшие академики хрущевско-брежневских времен), выдвинули свою антирыночную модель хозяйствования. НЭП-де сделал свое дело и умер, а общество вступило в эпоху "полного социализма". Теперь с эмиссиями стесняться нечего, так как деньги имеют лишь значение расчетного знака и подлежат ликвидации, а потому не следует бояться инфляции, которая опасна только при капитализме. Да и мерилом ценности в советском хозяйстве в соответствии с его социалистической сущностью должны быть уже не деньги, а рабочее время, трудовой день.
И весь процесс постНЭПовской перестройки советской экономики совершался в согласии с этой хорошо известной схемой "научного" социализма. "Хозяйство,-констатирует Бруцкус,- стало окончательно строиться не индуктивно, нащупывая на рынке потребности населения и измеряя в свободно колеблющихся ценах их интенсивность, а априорно, исходя из статистически обоснованных планов".143 Единственная брешь, остававшаяся в советском плановом хозяйстве вплоть до 1930 г.,-наличие коммерческого кредита, позволявшего предприятиям еще продавать друг другу товары в кредит и выписывать векселя,-была "задраена" реформой кредитной системы от 31 января 1930 г., упразднившей все эти последние атрибуты рыночной экономики и ознаменовавшей действительно полную победу в "одном, отдельно взятом государстве" главной идеи марксизма, а вместе с нею окончательное формирование административно-командной системы во главе с единым партократическим Центром, просуществовавшей в нашей стране с разными модификациями, косметическими переделками, ремонтами, перестройками вплоть до начала 90-х годов.
Тысячи и тысячи публикаций уже посвящены обобщению этого довольно продолжительного опыта ее функционирования, критическому анализу обнаруженных в ней конструктивных пороков, ее несостоятельности и неэффективности. Но еще раз подчеркнем- намного раньше этого тысячеголосого хора критиков социализма, как отечественных, так и зарубежных, прозвучал чистый и сильный голос Бориса Бруцкуса, великолепно исполнивший свою сольную партию примерно в одно время с такими выдающимися экономистами Запада, как Л. Мизес и М. Вебер, но, как правильно отмечает Нобелевский лауреат, проф. Хайек, в гораздо более сложных условиях.144
ПРИМЕЧАНИЯ:
104 Глава написана совместно с Бекуловым А. С.
105 Ханин Г. И. Почему и когда погиб НЭП. - ЭКО. 1989, N 10, с. 66. 48
106 Cм.: Косолапов Р. В. 1-1. Ленин, 1922 год: политико-экономические идеи. - Экономические науки. 1988, N 11, с.88.
107 См. там же, с. 86, 68.
108 См.: Афанасьев Ю. Ответы историка. - Правда. 1988, 26 июля.
109 Клямкин И. Какая улица ведет к храму?-Новый мир, 1987, N 11.
110 Указ. статья, с. 180-181.
111 См.: ЭКО, 1989, N 5, с. 152.
112 Бруцкус Б. Народяое хозяйство сов. России, его природа и его судьбы - Современные записки, 1929 N 38 с 406-407.
113 Там же, с. 407.
114 Там же, с. 408.
115 Это прежде всего следующие его труды: 1) Новый строй земельных отношений в России.-Крестьянская Россия, Прага, 1923, N 4; 2) Народное хозяйство сов. России, его природа и его судьбы. - Современные записки, Париж
1929. N 138, N 39; 3) "Пятилетка" и ее исполнение.-Современные записки. 1930. N 44; 4) Судьбы "пятилетки".-Современные записки, 1932, N 48; 5) Взлет и распад советского планового хозяйства. - Современные записки, 1933, N 51; 6) Голод и коллективизация.-Современные записки, 1933, N52; 7) Экономическое планирование в советской России. Лондон, 1935 и др. работы.
116 Загорский С. О. К социализму или к капитализму? Прага, 1927, с. 287.
117 См. указ. соч., с. 292.
118 См.: Бруцкус Б. Народное хозяйство сов. России, его природа и его судьбы, c. 412.
119 Там же, с. 413.
120 См. там же.
121 Там же, с. 414.
122 Там же, с. 415.
123 См.: Ларин Ю, Частный капитал в СССР. М" 1927, с. 181, 186.
124 См.: Бруцкус Б. Народное хозяйство сов. России, его природа и его судьбы с. 416.
125 См. там же, с, 416.
126 Там же, с. 417.
127 См. там же, с. 418.
128 Там же.
129 Ленин, В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 101.
130 Особенно замечательна в этом отношении работа: Экономическое планирование в советской России. Лондон, 1935. Значительный фрагмент этой книги был опубликован на русском языке журналом ЭКО (1989, N 10), на который мы и будем ссылаться.
131 Ленин В. И. Поли. соф. соч., т. 12, с. 320.
132 Бруцкус Б. О новой экономической политике.-ЭКО, 1989, N 10, с. 86.
133 См.: Бруцкус Б. "Пятилетка" и ее исполнение. - Современные записки, 1930, N 44, с. 504-505.
134 ЭКО, 1989, N 10, с. 91.
135 См.: Бруцкус Б. "Пятилетка" и. ее исполнение, с. 505.
