economicus.ru
 Economicus.Ru » Галерея экономистов » Владимир Александрович Розенберг

Владимир Александрович Розенберг
(1860-1932)
Vladimir A. Rozenberg
 
Исупов К., Савкин И. Русская философия собственности (XVII-XX вв.). - СПб.: СП "Ганза", 1993. - 512 с.
В. А. Розенберг
НАУЧНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
I. Сущность проблемы научной собственности.
История вопроса
...Обыкновенно расширение правовой системы соответствует появлению таких новых отношений между людьми, которые по своей природе требуют правового их урегулирования.
То расширение правовой системы, которое отмечается термином "научная собственность" (propriete scienti - fique), или "право на научные открытия и изобретения" (droit sur les decouvertes et invention scientifique), не является фактическим приращением к ранее существовавшим отношениям между людьми. Эти отношения всегда существовали, но стояли вне правовой системы - они ею не захватывались или просто не замечались.
Всякое научное открытие или изобретение становится обыкновенно известным третьим лицам путем письменного или устного обнародования такового со стороны того, кто такое изобретение или открытие сделал.
Современное право авторства распространяется на книги, брошюры, статьи, доклады и речи как на первоначальном языке, так и в переводе, причем бернская, а в ее нынешнем тексте и римская международная конвенция о литературной собственности, расширяет защиту автора почти на весь мир.
Предметом защиты авторского права является индивидуальная форма выражения мыслей автора в сказанных или написанных им словах.
Право научной собственности хочет идти далее авторского права: с поверхности оно хочет спуститься на глубину. Помимо и сверх защищенной авторским правом формы выражения, оно стремится создать право на содержание, на сущность, на мысли, на идеи, высказанные при письменном или устном обнародовании научного изобретения или открытия. Но лишь до известной степени и частично. Не всякое использование третьими лицами чужого научного открытия или изобретения нарушает право ученого на его открытие или изобретение, но лишь такое, которое представляет коммерческую его утилизацию.
Почин в отношении научной собственности принадлежит французскому публицисту, секретарю Общества защиты авторских прав Люсьену Клотцу, который на эту идею был натолкнут появившимся в 1920 году французским законом о так называемом droit de suit. Суть последнего в том, что, если какая-нибудь картина, перепродаваясь из рук в руки, увеличивается в своей цене (например, художник становится все более и более известным), то художник получает право на известную часть этой прибавочной стоимости.
В конце 1921 года Л. Клотц организовал два собрания по обсуждению идеи научной собственности, а в связи с ними профессор и депутат Бартелеми внес во французскую палату 4 апреля 1922 года составленный им проект закона о праве на научную собственность.
Одновременно этот вопрос заинтересовал Международную конфедерацию [работников умственного труда], составившую свой проект закона и перенесшую обсуждение в Лигу Наций. Третий проект закона появился по ту сторону океана. Он принадлежит перу чикагского профессора Вигмора.
В недрах Лиги Наций вопросом научной собственности занималась комиссия по интеллектуальной кооперации. Этой комиссии итальянский сенатор, проф. Туринского университета Руффини представил детально разработанный проект, мотивация которого остается до сих пор самым обстоятельным изложением рассматриваемого вопроса.
Все указанные проекты стоят на точке зрения права ученого, сделавшего открытие или изобретение, на материальное вознаграждение, если результаты его труда использованы для целей техники и, следовательно, получили применение в промышленности. Разница между проектом проф. Руффини и его предшественников лишь в том, что они пытались построить проект национального закона, тогда как Руффини выработал текст "Международной Конвенции по установлению Союза для защиты прав авторов на их "научные изобретения или открытия". Руффини находит, что вопрос о научной собственности должен быть урегулирован сразу же в международном масштабе; иначе промышленность государств, приявших научную собственность, окажется в худшем положении, нежели остальные, ибо будет иметь расходы, ложащиеся на производство, которых другие страны не знают.
Но в противовес всем этим законопроектам в том же 1923 году обнаружилось еще и другое течение мыслей по вопросу о научной собственности. Член комиссии по интеллектуальной кооперации Torres-Quevedo и вице-директор международного бюро по защите промышленной собственности Gariel пришли к заключению, что право ученого на вознаграждение не поддается построению, но потребность вознаграждения ученых должна быть удовлетворена другим способом. Должны быть собраны фонды путем обложения промышленности, которые будут предназначены для распределения денежных наград между учеными, чьи открытия или изобретения послужили на пользу техники, а через нее - промышленности. В законопроектах шла речь об индивидуальном праве ученого, здесь говорится о социальном способе вознаграждения всей совокупности ученых, заслуживающих награды за свой труд.
Интересно отметить, что эти два разных течения по вопросу о научной собственности привели к двум конкретным законодательным проектам. В декабре 1925 года депутат Galeazzi внес в итальянский парламент предложение распространить нынешние законы об интеллектуальной собственности на все умственные произведения (ocuvres de 1'esprit), включая сюда научные открытия и изобретения. Парламентская комиссия в заседании 16 августа 1926 года высказалась отрицательно но содержанию проекта Galeazzi, примкнув к взглядам бернского бюро по этому вопросу.
В следующем 1927 году депутат Herriot внес во французскую палату проект об учреждении национального фонда наук, литературы и искусства (Caisse nationale des sciences, lettres et arts), предлагая собрать нужные для этого средства путем обложения известным сбором воспроизведение тех литературных и художественных произведений, на которые, за истечением срока, прекратились авторские права.
Проект Руффини был передан секретариатом Лиги Наций на заключение отдельных правительств, после чего получил в 1923 году принципиальное одобрение Совета и Общего собрания Лиги Наций. Но для ближайшего изучения этого вопроса решено было подвергнуть его вторичному рассмотрению в заинтересованной и компетентной среде представителей от разных государств. Эта миссия была возложена на созданный в 1925 году Международный институт интеллектуальной кооперации.
В декабре 1927 года в Париже при Институте были созваны юристы для редактирования проекта конвенции, который был внесен 1 сентября 1928 года в Совет Лиги, где и получил одобрение. В 1929 году под председательством сен. Руффини была созвана комиссия страховых техников для выработки нового типа страхования промышленности от претензий ученых.
Проект Руффини был рассмотрен в итальянском обществе прогресса научных знаний (Societa italiana per il progresso della scenze) на 113-м заседании в Неаполе. Кроме самого автора, за проект высказался проф. Stolfi, остальные участники собрания были против. Чисто юридическое общество в Париже Societe des etudes legislatives после обмена мнениями пришло к очень осторожному заключению: qu'il ne faut pas combattre une idee, qu'on ne peut remplacer - не следует опровергать то, что не может быть заменено. Таким образом, проект Руффини - это то, что французы называют fautc de mieux - за неимением лучшего.
Очень авторитетная и деятельная международная организация по прикладной химии (Union international de la chimie appliquee) тоже часто возращалась в своей работе к вопросу о научной собственности (собрания Союза в Кембридже в 1923 г., в Копенгагене в 1924 г., в Вашингтоне в 1926 г.), неизменно высказываясь в пользу установления и разработки индивидуального права на вознаграждение. В своем собрании в Вашингтоне этот Союз проектировал установить особый двухлетний срок со времени опубликования или изобретения, в течение которого ученый может, несмотря на опубликование, просить о патенте.
Международная конвенция по защите промышленной собственности (патентное право, фабричные образцы, модели и рисунки, товарные знаки, борьба с недобросовестной конкуренцией), установленная в 1884 году в Париже, иногда пересматривается на конференции представителей государств, примкнувших к этой конвенции. После войны такой пересмотр имел место лишь один раз - в Гааге в 1925 году.
На этом собрании вопрос о научной собственности не был обойден молчанием, но конференция не нашла его еще достаточно зрелым, а особенно ввиду того, что к 1925 году Лига Наций не закончила своих работ по означенному вопросу. Поэтому, по предложению нидерландского правительства, рассмотрение вопроса о научной собственности было снято с очереди.
Вопросы промышленной собственности разрабатываются не только на конференциях представителей государств, участников конвенции, но также и общественной международной организацией, носящей название Association internationale pour la protection de la propriete industrielle.
На женевском конгрессе 1927 года упомянутой общественной организации A.Taillefer сделал сообщение по вопросу о научной собственности, предлагая в резолютивной части своего доклада предоставить ученым право в двухлетний срок по опубликовании их открытий или изобретений подавать о том заявку бернскому бюро. Эта заявка дает право требовать от лица, применяющего практически научное открытие или изобретение, вознаграждения в пользу ученого. Размер вознаграждения определяется по добровольному соглашению сторон, а при отсутствии такового - судом. Ассоциация высказалась в том смысле, что принцип права научной собственности отвечает современному чувству справедливости и что национальные группы, составляющие ассоциацию, должны заняться подготовкой и разработкой вопроса для вторичного его обсуждения на римском конгрессе в 1928 году.
Однако на этом конгрессе в Риме вопрос о научной собственности встретил такое отрицательное к себе отношение, поскольку речь шла об индивидуальном праве ученого на вознаграждение, что английская группа предложила даже вынести резолюцию о том, чтобы в течение ближайших трех лет (1928-1931гг.) этот вопрос вообще не ставился в программу предметов обсуждения международных собраний ассоциации. Это предложение не было принято, и на конгрессе в Будапеште в 1930 году вновь состоялся обмен мнениями по этому вопросу, но отрицательное отношение к нему не переменилось.
В Америке стремились достичь разрешения вопроса иными способами. В 1928 году Northwestern University объявил конкурс сочинений на тему о научной собственности с премией в 1000 долларов за лучшую работу.
Лауреатом Northwestern University оказался С. J-Hannson, работа которого "Rights for scientific discoveries" в настоящее время напечатана. Hannson примыкает к идеям, выдвинутым бернским бюро.
II. Понятие научного открытия к изобретения.
Попытки теоретического обоснования права на них.
Отрицатели такого права.
Сторонники социально-правового взгляда на научную собственность.
Построение индивидуального права ученого и критика этого построения
Ученым предполагают предоставить право на научные изобретения и открытия. Отсюда естественно рождаются два вопроса: что есть научное открытие и изобретение и какова юридическая природа права на этого рода объекты?
Исходною точкою должно служить детально разработанное понятие патентоспособного, т. е. промышленного изобретения.
Изобретение и открытие суть два похожие, но но существу различные акты познания чего-то доселе неизвестного. Изобретение есть творение, открытие есть констатирование существующего. В изобретении творческая сознательная человеческая идея показывает, что известные силы и средства приводят к доселе неизвестному результату. Изобретение есть всегда целевое произведение, которое имеет ввиду удовлетворение человеческих потребностей силами, лежащими вне человека. Поэтому понятию изобретения имманентно то, что называется техническим эффектом, который вызывается использованием или комбинацией сил природы. Открытие есть расширение границ нашего познания об окружающей нас природе - установление т. и. законов природы, ее сил, тел и свойств.
При всем резком и принципиальном различии между изобретением и открытием первое может перейти во второе, поскольку человеческая деятельность направлена, чтобы обработать то, что открыто, и в силу этой человеческой работы выявляется закон природы, который до работы и без нее не мог обнаружить своего действия. Поэтому ученые могут быть авторами и открытий, и изобретений.
Патентоспособными являются не все, а лишь некоторые изобретения и совершенно отсюда исключены все открытия. Патентоспособны лишь изобретения, отвечающие двум положительным признакам - новизне и промышленной применимости. Установление и первого, и второго из этих признаков разработано патентною практикой в мельчайших деталях и с величайшею казуистичностыо. Не углубляясь в эту догматику, следует лишь отметить, что новизна означает какой-то шаг вперед над существующим в данный момент уровнем технических знаний, доступных обыкновенному среднему технику.
Исходя из этого, законом установленного, правом защищаемого понятия патентоспособного изобретения, следует попытаться определить по признакам сходства и несходства то, что хотят разуметь под термином "научного изобретения или открытия".
Прежде всего это - акт творческой и исследовательской мысли, превосходящей пределы деятельности и достижения обычного Fachgelehrter'a. Если эта деятельность заключается в научной демонстрации результата или процесса, ранее уже известного, - она не может быть отнесена к сфере научного изобретательства или открывательства - таково совершенно правильное ограничение, вносимое чикагским проф. Wigmor и принятое экспертами в 1927 году.
И открытие, и изобретение в области науки одинаково требуют индивидуальной творческой мысли: в изобретении - это указание способов, достигающих какого-то действия или эффекта, в открытии - это построение, основанное на знании научной гипотезы, затем подтвержденной эмпирическим путем или же посредством наблюдения. Творчество в изобретении может касаться и самого способа, и его действия, а иногда ни того, ни другого, а лишь нового соотношения между ними.
Как действие, достигнутое при изобретении, так и то, что стало известно благодаря открытию, могут одинаково и относиться, и лежать вне той сферы, которая заключает в себе технический эффект и промышленное применение или использование. По определению prof. Osterrieth ("Lehrbuch des gew. Rechtschutzes" 1908, S.62), техника есть применение человеческой мысли к практическим целям удовлетворения человеческих потребностей - Technik ist angewandtes Denken. Другими словами, в некоторых случаях научное изобретение может само по себе оказаться патентоспособным, но в бесконечно более многочисленных случаях оно далеко выходит за его пределы.
В литературе делались попытки определить объект будущего права - научные изобретения и открытия, но особой ясностью и определенностью эти попытки не отличаются.
...Всякое научное открытие становится известным третьим лицам через опубликование. Ученый, сделавший это открытие, может иметь какие-то притязания принадлежности ему этого открытия, во-первых, как автор, его опубликовавший, а, во-вторых, как творец всего того умственного акта, который привел к данному открытию. Авторское право есть право на выражение своих мыслей, и предметом защиты является именно избранная автором форма выражений. Автору потому предоставляется монополия на форму, что человеческая фантазия неисчерпаема и во всяком выражении мыслей заключается всегда индивидуальный, защищаемый правом характер. Содержание той формы, которую защищает авторское право, отступает совершенно на задний план. Ни оригинальности, ни новизны, ни индивидуальности мысли не требуется. Авторское право содержания не касается - оно просто проходит мимо него. Эту основную черту авторского права очень выпукло изображает Damme в своей книге "Der Schutz technischer Erfindungen als Ercheinungsform moderner Volkswirtschaft".
Имеет ли право ученый притязать на исключительную ему принадлежность идеи, воплощенной в его открытии или изобретении, либо на самое свое открытие или изобретение?
Столь далеко индивидуальные притязания идти не могут. Весь умственный прогресс человечества заключается в том, что каждая новая идея не остается лежать под спудом, а поступает в общее пользование, обогащает совместную сокровищницу человеческого знания всех времен и народов. Это необходимо для всего человечества, но это одновременно справедливо и в отношении каждого, приносящего свою умственную лепту. Человеческая мысль работает на преемственности, и в самом индивидуальном, смелом и творческом полете гения есть всегда основание из чужой, предшествующей умственной работы, без которого такой полет не мог бы вообще состояться. Настоящее есть всегда следствие прошлого и чревато будущим. Эту связанность всякого творца новой идеи с его предшественниками прекрасно выразили в стихах и в прозе два великих немецких мыслителя - Гете и Шопенгауэр, и в более грубой форме - нынешние французские исследователи вопроса о научной собственности Гариель и Неттр. Если не данный ученый сделал открытие, его неизбежно сделал бы другой - таков уж неотвратимый ход науки, говорит Гариель, и потому открытый ученым принцип не есть его творение, а существовал до и помимо него и ему не принадлежит1. На chose d'esprit (выборе духа. - Ред.), - добавляет Неттр2, право собственности никоим образом обосновано быть не может.
Право на творческую идею существует в виде патентного права, но оно до чрезвычайности ограничено очень определенными рамками. Совершенно, конечно, бесспорно, что патентное право защищает идею изобретения, а не воплощение этой идеи. Но такая изобретательская идея есть всегда непосредственный источник создания чего-то нового, могущего быть коммерчески эксплуатированным. Монопольное положение патентодержателя ограничено кратким сроком и обеспечением за ним известного преимущественного дохода, но использование изобретения остается в сущности относительно свободным, несмотря на действие патента (принцип принудительных лицензий). Наконец, не следует забывать, что в исторических своих корнях патентное право преследовало вовсе не охрану материальных интересов изобретателя, но задержание изобретений для отечественной промышленности и невыпуск их за границу.
Патентная защита есть конечный предел, к которому стремится рождающееся ныне право на научную собственность3. Защита этой последней представляется даже самым ярым сторонникам означенного института окрашенной в значительно более бледные тона по сравнению с защитою, которую дает патентное право. Если эту меньшую интенсивность защиты, хотят снабдить более длинными сроками, заимствованными из авторского права, то это не более, как позолота горькой пилюли.
Итак, право научной собственности захватывает лишь сферу денежного вознаграждения ученого, если его вклад в науку способен к, так сказать, коммерциализации.
Каким образом наступают подобные последствия?
Тут возможны две категории случаев. Во-первых, когда открытие ученого отвечает всем признакам патентоспособности изобретения, во-вторых, когда оно является материалом для нового технического изобретения, независимо от того, способно ли это последнее к патентированию или же нет и фактически патентовано ли оно или же не патентовано.
Тот, кто, будучи промышленником, пользуется вкладом ученого в своем производстве (usager, applicateur), становится в правовое отношение к ученому: праву ученого на вознаграждение соответствует обязанность промышленника на уплату такового.
Всякое новое нарастание на правовой системе должно составить органическое ее развитие. Указать эту связь между новообразованием и принципами, проникающими через всю систему права, значит раскрыть его юридическую природу.
Значение этого анализа юридической природы новых правоотношений расценивается разными исследователями вопроса неодинаково.
... В литературе делались попытки раскрыть юридическую природу научной собственности. Vigneron в своей докторской теме высказывает, что открытие является расширением рамок нашего знания и познавания, а потому сделавший открытие является как бы первым завладевшим новым знанием или достижением. Он его собственник по правилу "res nullius cedit primo occupanti", (вещь принадлежит первовладельцу - Ред.). Тот, кто использует данное открытие в целях его практического применения, вступает с открывателем в правоотношения, именуемые specificatio. Ученый дает материал, техник его обрабатывает. Таким образом, приходится вернуться к первым векам христианства и вспомнить знаменитый спор двух юридических школ: прокульянцев и сабиньянцев - кому принадлежит серебряная ваза, тому ли, кто ее сделал, или же тому, из чьего серебра она сделана...
...Приведенных примеров достаточно, чтобы показать, что попытки теоретического обоснования научной собственности не удались и проблема эта осталась неразрешенной.
Это положение как бы открывает вид на перепутье, образованное скрещением разных направлений мысли по указанному вопросу.
Таких главных направлений - три. Первое - совершенно отрицающее какие бы то ни было претензии ученых на вознаграждение за их открытие и творческую работу. Второе - то, которое, считаясь с невозможностью теоретического обоснования индивидуального права ученого, культивирует идею социального вознаграждения всей корпорации ученых с дальнейшим уже разделением такового между отдельными лицами. Третье - то, которое, отважно перешагнув через "зыбучие пески теории", все-таки строит индивидуальное право ученого, и даже в международном масштабе, стараясь пополнить им число уже существующих институтов Weltrecht'a (чек, вексель, промышленная собственность, авторское право и др.).
Отрицательное направление в отношении научной собственности исходит из двух оснований. Во-первых, из того соображения, что открытие ученого не есть объект правовой защиты, а, во-вторых, что научные работы, как таковые, вовсе не обосновывают денежного за них вознаграждения.
Против научной собственности высказались такие авторитеты торгового права, как Cesarc Viranto и Yon Саеп и мировой знаток вопросов интеллектуальной собственности проф. A.Ostcrrieth4, причем их мнения подпираются цитатами из трудов Колера, хотя и умершего ранее возникновения мысли о научной собственности, но высказавшегося чрезвычайно определенно против правовой защиты открытий, к которым, в сущности, сводится научная собственность.
Эти авторитеты базируются на том положении, что объектом правовой защиты является не человеческая мысль, а лишь ее применения. Объектом авторского права является quid creatum est (то, что создано - Ред.), патентного - quid inventum est (то, что открыто - Ред.), а при открытии отсутствует и то и другое. Особенно рельефно эта точка зрения развита в ответной ноте английского правительства на проект Руффини.
"Современное законодательство, - утверждают английские юристы, - защищает не абстрактные идеи5, но то применение, которое им дают. Право не защищает ни новые литературные концепции, ни новые идеи в живописи, а берет под свою охрану конкретное выражение мыслей писателя или изобразителя художественной идеи. Новаторы в литературе и искусстве получают такую же точно защиту своих произведений, что писатели и художники, употребившие при создании своих работ обычные, избитые, шаблонные и рутинные приемы и методы. Дать ученому какое-то право на применение его мысли, сделанное другим, значит идти далее современного авторского и патентного права. Такая разница между литературною, художественною и научною собственностью никак оправдана быть не может".
Таким образом, это крыло отрицательного направления считает, что ученый потому не может претендовать на материальное вознаграждение за свои открытия и другие научные работы творческого характера, что самое право отсутствует. Другое крыло того же направления исходит не из правовых, а житейских оснований, а именно, что материальная выгода несовместима с чистым и высоким служением науке, а, так сказать, поштучное вознаграждение ученых излишне при условии, что вся их работа целиком, совершенно независимо от ее результатов и достижений, уже оплачена в той или другой форме государством или обществом.
В отношении ученого надо применять, говорят представители этого мнения, евангельские слова: "Отдавайте кесарево кесарю и Божие Богу" (Марк. 12, 17). Ученый ищет чистой, абсолютной истины, и ее постижение доставляет ему то высшее человеческое блаженство, с которым не сравнятся никакие иные блага земные. Так, знаменитый физик Мах говорит, что раскрытие новых научных перспектив дает абсолютное удовлетворение духу ученого... Но, кроме этой внутренней стороны, ученый пользуется еще известностью среди своих сверстников и славою в потомстве.
...По анкете, произведенной Лигою Наций по проекту Руффипи, были опрошены многие ученые разных стран, и большинство их отнеслось отрицательно к вопросу об установлении права на материальное вознаграждение за научные открытия и работы.
Характерный случай из жизни создателя препаратов 606 и 914 Эрлиха сообщает известный немецкий юрист д-р Александр Катц. Найдя при помощи своих лабораторных работ новое красящее вещество для окраски бактерий, Эрлих просил одну из химических фабрик проверить его лабораторный опыт фабричными методами. Просьба великого ученого была исполнена, но вскоре он узнал, что та же фабрика выбрала патент на этот способ производства данного красящего вещества. В первую минуту Эрлих хотел возбудить дело или об аннулировании патента, или о признании за ним совместного права на выданный патент и стал консультироваться по юридической стороне дела у д-ра Александра Катца. Но, обсудив затем хладнокровно весь случай, он отказался от своего первоначального намерения по тем соображениям, что он в своей работе преследовал чисто научные, а не промышленные цели, но если попутно немецкая промышленность смогла извлечь какую-то для себя выгоду из этой работы, то этот факт для него сам по себе гораздо ценнее, нежели денежное вознаграждение, которое он мог бы при этом получить.
Для тех, кто преисполнен духом Эрлиха, право на материальное вознаграждение безразлично, для более же слабых - это лишний соблазн, могущий лишь их уклонить от истинного пути. Отдаленный звон золота не должен мешать ученым вместо научных целей иметь в виду интересы промышленности. Ничто не должно им стоять на пути, указанном поэтом: "Дорогою свободною иди, куда влечет тебя свободный ум". От опасности индустриализации чистой науки с большой экспрессией предостерегал английский делегат Colegate на будапештском конгрессе по защите промышленной собственности в 1930 году. Вот его слова6: "Va-t-on demarder a des savants tels que Einstein, M-me Curie etc. de se retourner vers les industriels pur chaque decouverte, qu'ils pourront faire et ne plus considerer ces decouvertes que du point de vue de lair application immediate a 1'industrie? Ceci est absolument contraire a 1'esprit du savant, que 1'on doit laisser a la paix de sontravail. Si onagit autrement, on fera fausse route"
С неменьшим подъемом и даже пафосом говорит и бернское бюро о различии идеологии, стремлений и целей ученого, с одной стороны, и промышленника - с другой: "Великим деловым людям, осуществляющим применение принципов, построившим заводы, нашедшим рынки сбыта, которые ежедневно выдерживают жестокие бои промышленности, деятельность коих может развиваться лишь при помощи все увеличивающейся силы капитала, которые проводят жизнь в лихорадочном труде, несут тяжелую ответственность и поглощены огромными заботами, - им, этим вождям промышленности, приличествуют великие доходы, изысканный комфорт, ослепляющий блеск роскоши, несметные богатства, при помощи коих неустанно будут вводить в действие новые продуктивные силы. Истинным ученым нужно довольствие, обеспечивающее достойную, почетную и свободную жизнь, которая им позволит продолжать в покое, без забот о куске хлеба, их изыскания, их преподавание, их оригинальные работы, расширять, углублять и обновлять таковые, содержать библиотеки и лаборатории, производить опыты, предпринимать научные экспедиции, давать себе частый отдых и внести в свою жизнь то дуновение искусства, которое подымает и облагораживает душу".
Научные работы производятся обыкновенно в лабораториях и учреждениях, содержимых государством или какими-либо общественными корпорациями. Ученые в огромном большинстве случаев оплачены как профессора, лаборанты или другие должностные лица этих учреждений. Таким образом, совокупность плательщиков налогов уже принесла известные жертвы, чтобы дать возможность ученым трудиться по своей специальности и двигать вперед науку. Если не государство и общество, то часто крупная промышленность содержит опытные лаборатории и станции и дает ученым материальную обстановку для их работы. Открытия, делаемые учеными, возможны потому, что они сами оплачены и на содержание научных учреждений отпускаются средства, а сами открытия есть результат повседневной и обычной, оплаченной жалованием, работы ученого. Особое вознаграждение при этих условиях не имеет под собою никакой почвы. Эту точку зрения при всех обсуждениях вопроса о научной собственности неизменно выдвигают англо-американские делегаты7.
Невозможность теоретического обоснования индивидуального права ученого на вознаграждение со стороны применителя его идеи или принципа приводит бернское бюро к исканию других путей к разрешению этой проблемы. Кроме того, причинная связь между работою ученого и технически-коммерческим ее применением возбуждает сомнение бернского бюро еще и по экономическим основаниям. Извлечение выгоды и степень доходности какого-либо технического производства зависит и от удачности работы технического изобретателя, применившего свою идею ученого, и от коммерческих способностей промышленника, поставившего и развившего данное производство. Поэтому заслуга ученого в конечном коммерческом результате неопределенна, а тем поставлена под вопрос экономическая обоснованность размера и степени его вознаграждения. Отсюда бернское бюро делает заключение, что вопрос о научной собственности может быть разрешен не на пути искания индивидуального права ученого и такой же обязанности промышленника, а посредством установления известных правоотношений между двумя социальными группами - коллективом ученых, с одной стороны, и всею промышленностью - с другой. Всякий ученый работает для всего общества и более узко на пользу всей промышленности. Зато все общество, в частности, вся промышленность должны отблагодарить всех ученых, предоставив в их общую пользу какие-то суммы, "un don remuneratoire" (к общей выгоде - Ред.).
К сторонникам, хотя и несколько своеобразным, взгляда бернского бюро принадлежат югославянский референт по анкете на проект Руффини проф. Живоин Перич. Он отмечает, что в теперешнюю эпоху социализации частных прав создание новых частноправовых отношений, вроде права ученого на свои научные открытия, есть шаг назад. Кроме того, по мнению проф. Перича, весь институт научной собственности построен однобоко - он служит лишь интересам работников в области наук точных и естественных, совершенно оставляя в стороне сферу наук гуманитарных, моральных и философских. Между тем, новые идейные творения возможны в этих областях знания не менее, а даже более, нежели в науках позитивных8.
Третье направление представляет разработку индивидуального права ученого на научные открытия и изобретения. В его активе целый ряд проектов, начиная с работы проф. Бартелеми и кончая текстом конвенции, принятым на совещании экспертов в Париже в конце 1927 года. Это течение мысли патронируется Лигою Наций и состоящими при ней учреждениями.
По поводу всех этих проектов возникли в свое время большие разномыслия, но в горниле оживленного обсуждения ряда вопросов получили некоторую' кристаллизацию. Поэтому изложение и критика проекта парижских экспертов намного упрощают дело. К этому времени с некоторыми крайностями было уже покончено.
Авторы проекта парижской конвенции находят, что они создали новое право, совершенно отличное от патентного.
Вот содержание этого нового права.
Всякое промышленное предприятие может свободно и невозбранно использовать объект любого научного открытия (objet de la decouverte scientifique) при условии уплаты автору открытия вознаграждения. Право на получение вознаграждения имеет ученый, который предварительно сделал заявку о своем открытии и на этом основании предъявил требование данному промышленному предприятию о желании получить вознаграждение. Такое требование со стороны ученого обязывает предприятие, к коему оно обращено, "войти с ученым в переговоры об определении вознаграждения". Если эти переговоры не приведут к соглашению, то любая из сторон, которая больше печется о своих интересах (1а partie la plus diligente), обращается в суд для установления размера, способа и срока вознаграждения. По истечении каждого пятилетия любая из сторон может просить судебного пересмотра размера вознаграждения, если находит, что таковое перестало соответствовать "ценности услуги ученого" (la valeur du service). Третье лицо, которое считает, что миролюбивым или судебным соглашением сторон нарушено его собственное право на научную собственность, может вчинить иск против получателя вознаграждения. Решение в пользу истца переносит право обратного требования выплаченных ему сумм с неправомочного ученого на уплатившее предприятие, которое взысканные с него суммы передает истинному автору данного научного открытия, но не отвечает за причиненные этому последнему убытки. Все эти правила - jus cogens (принудительны - Ред.), в том смысле, что противные их смыслу и содержанию соглашения сторон и опорочиваются, и ничтожны (nulles et поп avenues).
Патентное право есть ограниченная сроком монополия использования, получить это право можно только путем договора с патентодержателем (лицензия). Лишь при отсутствии всякого промышленного использования со стороны управомоченного наступает выдача принудительной лицензии. В отношении объектов научной собственности признается, наоборот, полная свобода использовния. Таким образом, по своей сущности оно отлично и даже противоположно праву на технические изобретения.
Свободное пользование обусловлено платою вознаграждения, требование о котором может быть предъявлено промышленному предприятию ученым или его наследниками в течение 30 лет со дня заявки. Самое трудное - ахиллесова пята всего дела - это установление связи между открытием и его практическим использованием.
Связь эта может быть и минимальной, и максимальной, и все градации между 0 и 100% здесь возможны. Это вопрос бесконечно спорный и трудно разрешимый, в особенности, когда одной стороне нужно получать деньги, а другой - платить, не имея на это, в сущности, ничего осязаемого и реального. Если основание для вознаграждения спорно, то установление размера такового имеет такой же характер.
Отсюда можно заключить, что если предприятие, к которому ученый обратил свое требование о вознаграждении, и должно "вступить с ним в переговоры", то эти переговоры приведут к положительному результату лишь в редчайших случаях, а в остальных - откроют дорогу к запутанному и сложному процессу, да еще через государственную границу, если, как это может часто случаться, ученый живет в одном государстве, а применитель - в другом.
Даже при всевозможных разных поправках вроде особых арбитражных учреждений при Лиге Наций и представительстве прав ученых их профессиональными организациями подобные процессы требуют таких денег, таких усилий, таких хлопот и потери времени, которые ученому, находящемуся в обычных условиях жизни этого социального класса, совершенно не под силу.
...Такая огромная разница в положении ученого на бумаге и в жизни есть результат того, что работа экспертов 1927 года уподобилась по важнейшему вопросу - что есть утилизация научного открытия - классическому приему страуса, прячущего свою голову в крыле. Как было показано выше, все попытки обосновать право научной собственности вращались около юридического анализа применения научного открытия в промышленности. Раз это не удается, нет права, а есть, по выражению бернского бюро, лишь видимость права. Это положение блестяще подтверждается при сопоставлении проекта конвенции о научной собственности с реальной действительностью.
Больше всего пролито было чернил по вопросу о том, как рождается право научной собственности. Права па интеллектуальную собственность возникают двояким образом: формальным, через заявку, и материальным, в силу появления факта, вызывающего к жизни данное субъективное правомочие. Право на изобретение нуждается для своего возникновения в заявке и выдаче патен-га, а право автора рождается из самого факта опубликования литературного произведения. Весь ход развития прав на интеллектуальную собственность показывает движение от регистрационного принципа к материально-правовому9.
Эта основная проблема возникновения прав на интеллектуальную собственность отразилась, конечно, и на научной собственности, которую стремились поставить на материально-правовое основание. Акт опубликования научного открытия хотели считать моментом рождения права ученого на объект научной собственности. Главным же основанием к такому именно решению вопроса считали затруднительность для ученых делать заявки .., что претило бы их достоинству и морали. Конечно, возникновение права без хлопот, усилий, расходов весьма удобно для ученых, но оно совершенно неудовлетворительно, если с этим связаны материальные притязания к третьим лицам и их обязанности по отношению к ученым.
...Рождение права обеспечивает за ученым дату приоритета на сделанное им открытие. Это база для возможных его споров с другими лицами, кои присваивают себе честь данного открытия, но право в отношении применителей возникает лишь с момента заявки.
Разделив эти два момента, проект отмечает, что предшествующее обнародование автором открытия не влечет для него никаких убыточных последствий.
Эклектический характер "нового" права выступает здесь ясно. Его новизна состоит в комбинировании старых, давно существующих элементов. Возникновение права заимствовано из авторского права, а признание - из патентного. Но это последнее считает необходимым условием заявки новизну заявляемого изобретения: что до заявки обнародовано, то не ново и не может быть предметом заявки. А в научной собственности наоборот - заявка возможна и в отношении того, что ново, и того, что уже в патентном смысле потеряло новизну, т. е. было обнародовано.
Что это за заявка? В области интеллектуальной собственности известны два типа заявок, имеющих весьма разное юридическое значение, - заявка конструктивная и заявка декларативная, а существующие законы о патентах на изобретения, о фабричных моделях и рисунках, о праве на товарные знаки дают живые и конкретные примеры всяких правовых типов заявок.
И по этому вопросу конвенция не содержит прямого ответа, а в протоколе обсуждения значится, что все подробности будут установлены "инструкцией по исполнению правил конвенции". А между тем эти подробности таковы, что если их уточнить, то, может быть, и от самого принципа ничего не останется... тогда, в сущности, падают все ограничительные признаки, упомянутые в ст. 1, 2 и 3 конвенции. Тогда вопрос заявки сводится только к желанию ученого ее сделать, ибо заявить можно любое открытие, так сказать "на всякий случай", не откроется ли где впоследствии применение коммерческого значения.
Такое трактование заявки тем допустимее, что, по-видимому, заявка имеет, по мысли авторов проекта, лишь регистрационное (декларативное) значение и "международный организм" ни в проверку, ни в оценку заявления не входит.
Таким образом, неопределенность редакции конвенции не дает возможности определить характер заявки: при ограничительном и строгом толковании (например, конститутивная заявка) - это есть мелкое сито, через которое пройдут немногие избранные, при широком - это фиктивное и ненужное заграждение, проход через которое открыт всякому желающему. Но во всех одинаково случаях заявка в одном пункте земного шара для всех государств приводит несомненно к денежным и иным трудностям, могущим остановить многих ученых. Претендовать на вознаграждение будут не достойнейшие, а наиболее приспособляющиеся к практической жизни ученые.
Хотя заявка может свести на нет всю охрану материальных интересов ученых, она все же необходима. Без нее другая сторона - промышленники - была бы поставлена в совершенно невыносимое положение.
В промышленном производстве патенты представляют какие-то запретные сферы, своего рода иммунитетные острова в море индустриальных возможностей. Но это нечто видимое, строго определенное, затруднения, с которыми промышленники давно уже выучились прекрасно обходиться. Они знают, что если на их дороге лежит патент, то нужно или его купить, или взять из него лицензию, или же, если ни то, ни другое невозможно, обойти данное производство, либо направить мысль своих инженеров на конкурентные изобретения и выборку своих собственных патентов. Во всяком случае, патент имеет строго замкнутое содержание, установленное патентным описанием и ставящее границы запретной сферы. Что вне ее, то все в невозбранном общем пользовании.
Иное дело научная собственность. Если бы права ученых получили признание в законе, то при всяком патенте и даже во внепатентном производстве появился бы придаток, который, тривиально выражаясь, представлял бы "кота в мешке".
Из содержания опубликованных заявок ученых нельзя с определенностью и наперед сказать, какой патент может оказаться применением открытия, сделанного в течение предшествующих 30 лет и в каком именно производстве неведомый заранее ученый усмотрит использование своей научной идеи. Поэтому, платя за патент, никогда нельзя будет быть уверенным, что не понадобятся дополнительные расходы по уплате вознаграждения одному или нескольким ученым и, ставя у себя на фабрике какое-либо производство, учесть наверное себестоимость продукта. Промышленник всегда окажется под угрозой, что кто-то с него что-то будет просить, с кем-то нужно будет вести переговоры, с кем-то спорить, с кем-то судиться. Сторонники научной собственности всегда утешают, что поборы в пользу ученых будут самыми скромными и необременительными для фабрикантов, но они забывают, что все эти обязательные переговоры, а может, и процессы с имеющими право на вознаграждение учеными и с теми, кому это только кажется, принудительное участие в спорах между получившими вознаграждение учеными и теми, кто их права оспаривают, требуют много времени, забот и просто прямых расходов. А труд, заботы и время делового человека тоже деньги - times is money (время - деньги. - Ред). Требование заявки открытий немного умеряет волну претензий, но не уничтожает той неопределенности и неучитываемое вперед расходов производства, которые несет с собой научная собственность. А эта неопределенность и неучитываемость и есть главное зло для промышленности.
Отсюда мысль - страх промышленников от претензий ученых.
Были прежде всего опрошены крупнейшие страховые общества в разных странах, кои дали уклончивые ответы, исходя из двух оснований. Во-первых, - риск трудно определить, а, во-вторых, - он несколько своеобразного характера, включая в себе слишком много морального элемента10. Авторитетнейший знаток страхования проф. Manes признал возможным такое страхование, но с оговоркой, что необходимо ограничить вознаграждение ученых какою-либо минимальной нормою.
Эксперты имели в виду два типа страхования - свободное при помощи страховых обществ и обязательное - при посредстве страховой организации промышленников на взаимном начале. В последнем случае, кроме обязательной страховой премии, промышленники бы стояли под риском пропорционального участия в убытках, т. е. уплатах ученым, если таковые превысят суммы от полученных премий.
Чем дальше углубляться в изучение проектируемого ипститута, тем трудности в ею осуществлении не уменьшаются, а, наоборот, растут. То, что кажется па первый взгляд осуществимым, при ближайшем соприкосновении оказывается тем локтем, которого, по народной пословице, никак укусить нельзя. Цель, которую себе ставят сторонники индивидуального права ученого па объекты научной собственности, представляется бесспорной по своей идее и благородной по мотивам, которые ее породили, по осуществление этой цели привычными приемами создания соответственных правовых норм терпит явную неудачу.
Правовые задачи могут быть разрешаемы двумя способами: или путем создания общей нормы закона, или путем разрешения каждого данного случая, пока не накопится материал для дедукции, для создания общего правила поведения. При этом втором способе возникающие жизненные казусы разрешаются судом по правовому убеждению, по правовому чувству и подводятся путем широкого толкования под какие-либо принципы нрава, существующие и каждой национальной системе нрав.
Первый путь свойствен почти всем пародам нашею времени, и теперешнее праноразвитие совершается почти исключительно при помощи врастания нового законодательного материала и уже существующую правовую систему. Второй путь - пуп, развития римского права через преторский эдикт - находит себе применение теперь в ("rules" правилах. - Ред.). англо-американских судей.
Если за почти десятилетие усилия многих выдающихся юристов из разных стран привели к такому результату, каковым является текст проекта конвенции, выработанной в 1927 году парижскими экспертами, можно утверждать, что для законодательного разрешения проблемы научной собственности не хватает того материала, из которого путем дедукции можно создать общее правило - норму закона.
Подход к разрешению вопроса другим из указанных путей тоже сомнителен. Он мог бы быть возможен лишь в условиях, где подобное праворазвитие обычно, т. е. в Англии или в Соединенных Штатах. Но та неизменно отрицательная позиция по вопросу о научной собственности, которую всегда и во всех международных комиссиях занимали англо-американские представители, служит доказательством, что концепция научной собственности чужда англо-саксонскому правовому чувству. Если же индивидуальное право ученого на объект научной собственности не может быть взлелеяно в этих странах преимущественно судейского правотворчества, то тем менее возможно его зарождение и постепенное развитие в прочих государствах.
Если современное чувство справедливости в благородном стремлении "suum cuique" (воздать каждому свое. - Ред.) не может примириться с невознаграждением ученых за их творческий труд, когда последний используется в коммерческих целях другими людьми, то единственный выход - принятие идеи бернского бюро по защите промышленной собственности.
Для промышленников это наилучшее разрешение вопроса. При поголовном обложении всех промышленных предприятий тягость его экономически ничтожна, а психологически незаметна, когда этот сбор составит одно из слагаемых в общей сумме причитающихся с фабриканта прямых налогов. Зато никаких неожиданностей, никаких ожиданий, никаких неучитываемых вперед расходов. Никакой потери времени на переговоры, на адвокатов и судебные процессы. За все это всякий промышленник с удовольствием дает маленький выкуп.
Возражают, что сбор со всей промышленности в пользу ученых унижает этих последних всех вместе как определенную социальную группу, а каждый ученый в отдельности, вместо права, получает надежду па милость.
Но что унизительнее - сбор в пользу ученых, незаметный ни с экономической, ни с психологической стороны, а потому не вызывающий особых нареканий, или же страхование промышленности от претензий ученых, которые приравниваются пожару, градобитию, эпидемии и т. п. бедствиям!
Что же касается вопроса о распределении собранных сумм между учеными, то тут не исключена конструкция вознаграждения на почве права... Это вопрос аналогии существующим примерам и следования не по каким-то новым и неведомым путям, а по хорошо известным и давно уже протоптанным дорожкам.

1933
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
1 Propriete industrielle, 1930 Р., 169[...]
2 Hettre. Le probleme de la propriete scientifique. Nancy, 1925. P. 91.
3 Новый советский закон о патентах на изобретения от 9 апреля 1931 года, который вводит "удостоверение об авторстве", различая при этом изобретение новое и изобретение полезное, дает повод к совершенно ошибочным представлениям о том, что проблема научной собственности решена советским нравом. Сближение того и другого, но весьма относительное и отдаленное, может быть сделано по критерию "полезности", но по существу идея научной собственности радикально расходится с принципами, положенными в основание упомянутого советского закона 1931 года.
Научная собственность есть попытка расширения и углубления материальных (денежных) претензий лиц, сопричастных к процессу технического творчества, тогда как советский закон 1931 года направлен па ограничение материального вознаграждения даже непосредственных изобретателей: таковой может быть признан "автором изобретения", если оно ново, по материальное использование изобретения, допускаемое в виде денежной награды, достается лишь тому из технических изобретателей, чье изобретение в порядке административного рассмотрения и усмотрения признано полезным, причем для такой квалификации изобретения его новизна даже не обязательна.
4 Gewerbl. Rechtsschutz und Urheberrecht, 1923, S. 49.
5 Societe des Hations. A. 29. 1924, XII.
6 Annuaire de 1'Association Internationale pour la protection de la propriete industrielle. 1930. P. 34.
7 Против этого воззрения возражал Люблянский университет в своем отзыве на проект Руффини, указывая, что вознаграждение за открытие не может входить в сумму жалования, ибо и труд открывателя никак не укладывается в рамки повседневной работы. "Гласник Управе за заштиту индустриjске своjине", 1924 (Децембар). С. 487.
8 Проф. Ж. Перич. Научна своjина. Београд, 1925. С. 22.
9 Подробно об этом моя статья в вып. I Записок Русского научного института, 1930. С. 163-191. "Защита чистого и прикладного искусства в связи с основными предпосылками об интеллектуальной собственности".
10 Note explicativ conceruant L'application de L'assurance a La garantie des risques resultant du projet de convention. Societe des Nationes C.L. 155. 1930. XII. Annexe II.
Новости портала
Рекомендуем посетить
Allbest.ru
Награды
Лауреат конкурса

Номинант конкурса
Как найти и купить книги
Возможность изучить дистанционно 9 языков
 Copyright © 2002-2005 Институт "Экономическая школа".
Rambler's Top100