Вклад патриарха отечественной экономической мысли в дело строительства социализма велик - таков лейтмотив исследований, по существу, всех "струмилиноведов", такова общая, итоговая оценка его деятельности, доминирующая в 70-80-х гг. Вместе с тем, не оспаривая научных заслуг Струмилина, не подвергая даже малейшему сомнению его яркий, самобытный талант экономиста, не покушаясь на заслуженный им благодаря сделанным научным открытиям авторитет, отметим недостаточность, односторонность сложившихся представлений о старейшине нашей экономической теории, отражающих лишь половину правды. Другая же половина заключается в том, что он был неразрывно связан с административной системой планового управления, сложившейся в 30-х гг., являлся ее виднейшим теоретиком и практиком. Принадлежа, так же как и Г. М. Кржижановский, к телеологическому направлению в экономической теории, Струмилнн отличался значительно большей непримиримостью к сторонникам генетической школы, занимая диаметрально противоположные позиции. Возможно, что секрет долголетия Струмилина кроется не только в его прекрасных природных данных, но и в его видении путей развития социализма, всегда находившемся в полном соответствии со взглядами верховных руководителей страны. Сегодня, представляется, существует необходимость выработать современный подход к оценке воззрений советского экономиста, едва ли не самого крупного составителя первых пятилетних планов.
В предлагаемой читателю теоретической статье Струмилина "К теории планирования" 2 он высказывает свои соображения о том, каким быть плану. Разумеется, для близкого знакомства со взглядами Струмилина одной статьи явно недостаточно, поэтому, комментируя его теоретическую платформу, мы будем прибегать и к другим работам ученого. Вместе с тем подчеркнем, что вошедшая в книгу статья вполне представительна и достаточно полно выявляет теоретические воззрения академика.
Итак, послушаем Струмилина. По вопросу об объективной необходимости планового ведения хозяйства он высказывает положения, весьма сходные с тезисами Г. М. Кржижановского. В статье "К теории планирования" Струмилин справедливо указывает на такую имманентную черту хозяйствования, как предусмотрение. Забота о будущем свойственна даже некоторым животным. Классические примеры в этом отношении-муравьи, пчелы. Однако проявляемая этими животными хозяйская предусмотрительность детерминирована всего лишь генетически унаследованными навыками. Но навыки эти, пусть даже самые искусные, порождены врожденными инстинктами, они не являются сознательными усилиями по осуществлению какой-то заранее продуманной программы действий, т. е. плана. И только хозяйствование людей выражается в определении программы действий, ведущей в данной конкретной обстановке к намеченной цели с наименьшими затратами времени и усилий.
Рассмотрение проблемы плана под таким углом зрения позволяет признать плановым и индивидуальное хозяйство капиталистического предприятия. Каждый предприниматель строит свое хозяйство по тщательно продуманному плану, с учетом всей совокупности конкретных обстоятельств. Однако этот вывод, справедливый в отношении отдельного предприятия, не может быть распространен на хозяйственный уровень капиталистического общества в целом, основанного на принципах конкуренции и рыночной борьбы. На этом уровне происходит столкновение интересов отдельных предпринимателей с интересами всего остального общества, и всякий крупный успех одних есть одновременно столь же крупное поражение других. В результате-хозяйственный хаос, хроническая трагедия расточительства производительных сил и т. п.
Главный, органический порок капиталистической экономики, таким образом, Струмилин усматривает в отсутствии единого хозяйственного плана, а ведь только он, по глубокому убеждению ученого, отвечает объективным потребностям дальнейшего прогресса производства, развивающегося в условиях углубляющегося общественного разделения труда. В связи с этим Струмилин гораздо пессимистичнее Кржижановского расценивает шансы капиталистического хозяйства, полагая, что отсутствие такого единого плана, сама принципиальная невозможность его осуществления лишают это хозяйство динамизма, обрекают на быстрое поражение в борьбе с грядущим социализмом и коммунизмом.
Октябрь создал первейшую, необходимейшую предпосылку, позволяющую воплотить в жизнь идею единого народнохозяйственного плана. Но это пока только политическая предпосылка. Для успешной реализации идеи необходимы также экономические и культурные предпосылки. Свергнув политическое господство буржуазии, следует далее изжить ее экономические влияния и культурное наследие. Сегодня мы понимаем исторически предопределенную "легковесность" этих рассуждений ученого. А ведь в них заключалась теоретическая разработка основных направлений развития общественно-хозяйственной жизни страны. Так, по мнению Струмилина, к числу экономических предпосылок установления "законченного планового хозяйства", "законченного социализма" относится полная ликвидация влияния на наше хозяйство "рыночной стихии" (пока оно, это влияние, с глухим раздражением констатирует Струмилин, только ограничивается плановым вмешательством Советской власти). Нетерпимо в этой связи и дальнейшее сохранение "единоличных хозяйств мелкой индивидуалистической буржуазии". Необходимо также изжить "наследие буржуазной культуры", которая, оказывается, по Струмилину, "виновата" в том, что "так часто превращает общественных деятелей в бездушных бюрократов, заслуженных инженеров - в злостных вредителей, доверенных кооператоров - в воров и растратчиков..." 3. Мы уже знаем, как чуть позже "изжили" это "буржуазное наследие" Сталин и его окружение. Под девизом борьбы с "буржуазной культурой" были уничтожены лучшие представители культуры, науки, искусства, и очень грустно, что Струмилин внес свой "вклад" в эту "борьбу", увязав указанные в цитате действительные и надуманные факты не с пороками крепнущей административной системы, а с "буржуазным наследием культуры".
Однако вернемся к рассуждениям Струмилина о плане. План - гигантское, "врожденное" преимущество социализма, но при этом автор правильно подчеркивал, что какими-либо готовыми рецептами разработки планов мы не располагаем. Дело это исключительно сложное и новое, "такой готовой плановой науки, которую мы могли бы откуда-нибудь позаимствовать с какой-нибудь кафедры одного из наших вузов или даже, пожалуй, и из мировой практики, таковой науки еще нет. Нам приходится создавать, в сущности, совершенно новые методы, новые области знания, причем мы учимся, как говорится, на собственных ошибках" 4.
Действительно, создавать плановую науку приходилось в труднейшей хозяйственной обстановке, неумолимо требовавшей первоочередного сосредоточения усилий на решении практических вопросов. Вспоминая впоследствии об этом периоде, Струмилин отмечал, что повседневная практическая работа мешала поднять на должную высоту теорию планирования. И все же, несмотря на свою чрезвычайную загруженность, он много и плодотворно работал в области методологии, хорошо понимая, что без надежного методологического арсенала невозможно и успешное решение практических задач. Струмилин - неизменный и активный участник, по существу, всех крупных дискуссий о перспективном плане, проводившихся в стенах Госплана СССР, Коммунистической академии, ВСНХ СССР.
Центральными вопросами этих дискуссий были, как уже отмечалось, вопросы о характере и содержании плана, его целях и задачах. Позиция Струмилина по всему кругу обсуждаемых проблем достаточно полно представлена в его опубликованных избранных произведениях. Обратимся, например, к статье "К перспективной пятилетке Госплана на 1926/27-1930/31 гг.". В ней, излагая госплановский проект первого пятилетнего плана, подвергшийся в ходе широкого обсуждения определенным коррективам, Струмилин сформулировал ряд интересных, но во многом спорных методологических положений. В частности, им обосновывается утверждение, в соответствии с которым планы неизбежно содержат в себе, с одной стороны, элементы предвидения, с другой - элементы проектировки заданий или директив. Убеждая в том, что план есть единство этих двух начал, автор сравнивает плановое строительство ("социальная инженерия") со строительным искусством. Ведь многие задачи строительного искусства теоретически неразрешимы, но практически они вполне выполнимы с достаточным для жизни приближением. При этом, как правило, существует не один, а несколько вариантов решений. Такая поливариантность обусловлена различными творческими способностями инженеров, проектирующих тот или иной объект. Всегда может прийти другой инженер и дать новый проект, еще более эффективно разрешающий ту же задачу. Нечто подобное имеет место и в социальной инженерии, т. е. в плановом строительстве "новых социальных конструкций".
Итак, плановая работа есть одновременно и наука, призванная глубоко изучать объективную реальную обстановку, множество скрещивающихся сил и влияний, законы их взаимодействия, и искусство, уровень которого во многом определяется субъективным фактором. Этот методологический подход представляется правильным и должен быть отнесен в актив Струмилина. Действительно, планирование, как и управление в целом, является сплавом науки и искусства, научного предвидения (прогноза) и волевого задания (директивы). Но каково соотношение этих двух начал? При ответе на этот вопрос между экономистами и развернулась острая полемика. Содержание анализируемой статьи свидетельствует о том, что в представлении Струмилина приоритет принадлежит именно плановому искусству. Как подчеркивал будущий патриарх советской экономической науки, наши планы строятся не для более или менее беспочвенных гаданий и знахарских предсказаний о том, что будет через пять или десять лет, а прежде всего для создания определенной системы хозяйственных заданий в области социалистического строительства.
Здесь Струмилин совершенно ясно дает понять, что он - твердый сторонник телеологического направления. Он не приемлет трактовку плана, напоминающего средневековый гороскоп, предсказывающий грядущие судьбы. Эту свою позицию ученый подтверждает и в статье "К теории планирования". Характер плана, по его мнению, всегда зависит от социального положения "зодчего", его классовых устремлений. "У одного проектировщика его плановая постройка вырисовывается, скажем, в стиле индустриализации, а у другого - в стиле аграризации. На одной и той же хозяйственной базе можно запроектировать план и в стиле Сталина и Бухарина, и в стиле Сокольникова и Шанина, а то и в стиле Кондратьева и Макарова, причем диапазон "нюансов" в построении этих планов, несомненно, получился бы поразительный" 5.
Сформулированная позиция, согласно которой план есть прежде всего система императивных указаний, варьируемая в зависимости от классовых привязанностей "архитекторов" этого плана, вызвала понятные возражения. В частности, на первую струмилинскую статью последовал мгновенный отклик Н. Д. Кондратьева в виде статьи "Критические заметки о плане развития народного хозяйства", которая опубликована в настоящей книге6. Анализируя трактовку Струмилина, критик высказал довольно обоснованное опасение, вызванное такой расстановкой приоритетов. От нее, как замечает Н. Д. Кондратьев в своей статье, остается уже только один, и притом небольшой, шаг к построению совершенно произвольных плановых конструкций. Этому замечанию трудно возразить. Действительно, абсолютизация волевого начала в плане и принижение роли научного анализа, выявляющего объективные возможности общества, чреваты, как показали дальнейшие события, далеко не эфемерной опасностью субъективизации экономики, вырождения ее в административно-командную систему хозяйства.
Если читатель внимательно ознакомится со статьей Кондратьева, он, несомненно, обратит внимание на меткие замечания автора, его логически трудно опровержимые доводы, излагаемые в спокойном, выдержанном тоне, в предельно корректной форме. И когда сегодня раздаются призывы учиться полемическому искусству, искусству ведения научных споров, невольно вспоминается Н. Д. Кондратьев, в том числе и эта его статья, может быть эталонная в данном отношении.
Но если читатель по прочтении статьи Кондратьева решит, что Струмилин оказался "припертым к стене" неумолимой логикой критика, то он совершит серьезную ошибку. Реакция Струмилина была стремительной. В двух номерах журнала "Плановое хозяйство" за 1927 г. он публикует огромную статью с весьма выразительным названием "Индустриализация СССР и эпигоны народничества"7. Отстаивая свою концепцию, Струмилин проявил недюжинную изобретательность в отражении, казалось бы, неотразимых атак.
Констатируя противостояние двух примерно равных по своим силам ученых, необходимо вместе с тем заметить, что ответ прославленного "патриарха" нельзя при всем желании признать образцом корректности. Увы, написанная в состоянии "праведного гнева" (как это Кондратьев осмелился подвергнуть сомнению проектировку самого Госплана?), статья изобилует бранными выражениями, политическими ярлыками. Такие из них, как "эпигон народничества", "кондратьевщина" и другие, стали вскоре своеобразным жупелом, частенько выставляемым в самых различных дискуссиях. Это печальное обстоятельство должно быть отмечено уже хотя бы потому, что оно само по себе означало некий рубеж, начало сползания экономической науки в некую "мертвую зону", где нет места поискам истины, где любое несогласие с авторитарным мнением объявляется "изменой революции", "вражескими происками", "предательством высоких идеалов социализма" со всеми теперь хорошо известными трагическими последствиями. Честные полемические поединки все более вытеснялись массовой травлей, организуемой на страницах печати, "дискуссиями", в которых преобладали клеветнические наветы, ультрареволюционное фразерство, истерические заклинания и кровожадный экстремизм. Примером такой "научной полемики" могут служить многие статьи, опубликованные в 1930 г. в журнале "Большевик".
К сожалению, такой действительно талантливый экономист, как Струмилин, не оказался на должной нравственной высоте в этом творческом состязании. Мастерски владея словом, он тем не менее не любил дискуссий. Так, споря по экономическим проблемам с Г. Я. Сокольниковым (наркомом финансов), он апеллирует к материалам XIV съезда партии. С непритворным чувством удовлетворения Струмилин восклицает: "Это решение (решение съезда.- Авт.), надо надеяться, ликвидирует всякие дискуссии. Оно дает нам основание и впредь строить свое хозяйство по Госплану... И на этом мы можем поставить точку" 8. Здесь, пожалуй, наиболее полно выражено "дискуссионное кредо" Струмилина - не искать истину, внимательно прислушиваясь к иным мнениям, а, поскорее их ликвидировав, "поставить точку". Да и зачем прислушиваться, если ему уже известна установка на то, что они ошибочны. Скажем, упрекнул известный экономист В. Е. Мотылев Струмилина в недостаточности качественного анализа пятилетней проработки Госплана и тут же получил отповедь на страницах печати. Оказывается, "качественный экономический анализ... дан составителям пятилетки, поскольку они учились у Маркса и Ленина, уже в готовом виде (курсив наш. - Авт.) - во всех тех теоретических исследованиях и директивных документах, которыми располагает наша партия"9. Ну а чего стоит, говоря словами самого Струмилина, противник, проявивший столь "удивительное непонимание" роли решений верховного партийного органа? Это же совершенно конченный человек. С таким оппонентом спорить уже нетрудно.
Аналогичные "методы доказательств" Струмилин применяет довольно часто. Например, в дискуссии с Г. Я. Сокольниковым, опасавшимся за судьбу сельского хозяйства, Струмилин никакой почвы для такого "пессимизма" не видит. Он обещает скорый "расцвет нашей советской деревни", который будет обеспечен индустриализацией, что же касается "аграрного уклона" Сокольникова, то он "как нельзя больше соответствует... глубоко меткой характеристике т. Сталина" 10. Вот какого авторитетного союзника избрал себе Струмилин.
Вулканическая эмоциональность Струмилина нередко опережала в нем спокойного, вдумчивого исследователя. Истовая борьба за утверждение концепции примата директивного волеизъявления над научным началом - достаточно убедительное тому свидетельство. Особенно показательно в этой связи его выступление в Коммунистической академии. С гранитной убежденностью Струмилин объявил целевую установку, которая дается нам "нашим классовым положением в международном масштабе и внутри страны... организующим, главенствующим принципом, по отношению к которому наука, несмотря на высокое звание этой особы, и все остальные вспомогательные средства являются только служанками (курсив наш. - Авт.)"11. Таким образом, отправляясь от верной, им же сформулированной методологической посылки о плане как синтезе науки и искусства, Струмилин затем впадает в крайность и договаривается до редкостного по откровенности утверждения, определившего существо административно-командной системы.
Нельзя сказать, чтобы тезис Струмилина о науке как о "служанке" партийных установок встретил дружный отпор участников дискуссии. Но один из участников все же подверг этот тезис глубокому критическому разбору. Им оказался В. А. Базаров - крупный русский и советский экономист, философ, публицист. Его выступление на дискуссии в Коммунистической академии - слово честного и мужественного человека. С тревогой отмечая наметившуюся тенденций к постепенному забвению учения К- Маркса и Ф. Энгельса, указывая на то, что великие классики с гордостью применяли к своему учению характеристику "научный", Базаров резонно спрашивает: "Могло ли бы это быть, если бы они рассматривали науку как "служанку" социалистических директивных установок... Тезис, что наука есть служанка некоторых высших непререкаемых директив, ведет свое начало не от основателей научного социализма. Он имеет гораздо более древнее происхождение. Он зародился в средние века и был краеугольным камнем церковно-христианской теории познания в эпоху феодализма. Вся "телеология" того времени имела своим источником религиозную догматику-теологию. Наука же была служанкой теологии" 12. В условиях социализма, продолжает Базаров, наука должна быть свободной и независимой, находясь в то же время в полной гармонии с волевыми установками и директивами руководящих органов. Попытка же "приклеить" к марксизму рабью "церковно-христианскую гносеологию" является, по справедливому мнению Базарова, реакционной, причем не только теоретически, но и практически, ибо "в науке нельзя создавать ничего путного, сознательно руководясь положением, что наука есть чья-то служанка. Можно сказать с полной уверенностью, что ученый, поставивший перед собой такую гносеологическую максиму, пороху не выдумает и большой пользы тем директивам, о которых он так заботится, не принесет"13.
Можно, конечно, видеть, что, гневно отвергая неудачный тезис Струмилина, Базаров рискует впасть в противоположную крайность, освобождая науку вообще от принципа классовости, ратуя за некую чистую науку. Но не менее, если не более, опасна концепция "служанки". В полной мере отвечая духовному миру Сталина и его сподвижников, эта концепция в конечном счете обрекла общественную науку на бесплодие, превратила ее в простого комментатора партийно-правительственных решений, создала необходимую питательную среду для появления в сфере науки многочисленных добровольцев, которые в порыве бьющей через край благонамеренности спешат взять на себя обязанности защиты господствующего учения всякий раз, когда, по их мнению, ему что-нибудь угрожает.
Более других грядущему "господствующему учению", т. е. телеологической концепции плана Струмилина и его единомышленников, | угрожали научные воззрения Н. Д. Кондратьева. Но ему, как писал Струмилин, не удастся "кастрировать плановую волю пролетариата в нашей стране", волю, которая, по горячему убеждению автора, способна преодолеть любые объективные препятствия. Иной подход, имеющий в основе "пассивное" научное предвидение, а не "активное", преобразующее мир предуказание, является, по выражению Струмилина, "преступным капитулянством".
Так формировалась вера в чудодейственную силу плана, инструкций, директив, в магические возможности административной системы, умеющей "сказку сделать былью", претворяющей в жизнь любое желание-стоит лишь захотеть. И эта средневековая религиозная вера в безграничные потенции административной системы оказалась весьма живучей. Не она ли питала уже в наше время замыслы поворота рек и многие другие "проекты века"?
Миф о беспредельной силе директивных методов централизованного планового руководства сегодня все решительнее развеивается, но процесс этот протекает мучительно трудно, ибо наталкивается на многочисленные административные препятствия, всевозможные подводные камни и рифы. Тем важнее ознакомление с материалами дискуссий экономистов далеких 20-х гг. Именно в эти годы большинство из них кирпичик за кирпичиком складывали здание административной плановой системы хозяйства, твердой рукой отвергая нестандартные мнения других.
Было бы неверно думать, что телеологический подход, элемент предуказания, волеизъявления вообще не должны иметь места в планировании. Повторяем, Струмилин заблуждался не тогда, когда он провозгласил необходимость целевых установок, и даже не тогда, когда аргументировал их чрезвычайную важность. Ошибка произошла тогда, когда телеологический подход заслонил или, лучше сказать, оттеснил научное начало, необходимость предвидения объективного хода развития народного хозяйства, т. е. когда целеполагание и директивность были возведены в абсолют. Ясно, что не может быть плана без цели. Бесцельный план - это нонсенс. Поэтому игнорирование телеологического начала вообще чревато своеобразным экономическим детерминизмом, в соответствии с которым существует лишь один путь хозяйственного развития, заранее предрешенный объективными тенденциями и закономерностями, и задача заключается в том, чтобы его "открыть". Это - неоправданное упрощение, которое справедливо высмеивал Струмилин. Такое понимание, кстати говоря, делает само планирование достаточно иррациональной задачей и уж во всяком случае лишает его преобразующей, творческой силы. Но в пылком опровержении таких представлений Струмилин зашел слишком далеко и "перегнул палку" в противоположном направлении. Теперь получалось, что заниматься нужно не предсказанием погоды, а директивными предуказаниями того, какой ей быть.
Тем не менее академик Струмилин внес большой вклад в разработку методов построения планов. Он был убежден, что в основе этого построения должно лежать обеспечение пропорциональности развития важнейших отраслей народного хозяйства, сбалансированности, согласованности ресурсов с потребностями. Именно Струмилин был одним из пионеров балансового метода. В первые же дни работы Госплана им была поставлена задача подготовки ежегодных проектов общего перспективного баланса народного хозяйства по плановому использованию и распределению труда в пределах республики на предстоящий год. Идеи Струмилина нашли свое воплощение уже в продовольственном плане на 1921/22 гг. в виде хлебофуражного баланса. Дальнейшее развитие балансовый метод получил в проекте первой схемы отчетного народнохозяйственного баланса, разработанном в Госплане по его инициативе. В феврале 1923 г. Струмилин выступал с докладом о схеме баланса народного хозяйства, в которой были выделены три большие группы: а) все виды частного хозяйства; б) государственное хозяйство; в) здравоохранение, народное просвещение, вооруженные силы и др.14
Накапливаемый опыт балансового планирования широко использовался при разработке годовых контрольных цифр. Он был применен и при подготовке первого пятилетнего плана для увязки его разделов и показателей. В процессе разработки пятилетнего плана была выработана система таблиц баланса народного хозяйства, охватывавшая расчеты по отправному и оптимальному вариантам плана: объем и структура национального дохода; соотношение фондов потребления и накопления; баланс производства и распределения национального дохода по социальным секторам и классам; план финансирования народного хозяйства СССР (финансовый, баланс); расчетный баланс взаимоотношений государства с деревней; расчеты народного богатства СССР. Эта система таблиц сохранила свое значение при разработке последующих пятилетних планов.
Вокруг балансового метода планирования также развернулась напряженная полемика телеологов с экономистами-генетиками, отстаивавшими приоритетное значение методов экстраполяции и экспертных оценок в плановой работе. Струмилин весьма скептически относился к этим методам, считая их второстепенными в сравнении с балансовым планированием. Он резко выступал против автоматичен стой экстраполяции коэффициентов, не учитывающей специфики новых условий. Что же касается экспертных оценок, то этот метод, по мнению Струмилина, мог быть использован с большой осмотрительностью, ибо "в области плановой работы "экспертные" оценки, к сожалению, еще слишком часто не имеют под собой никакого научного фундамента"15.
Большое значение Струмилин придавал и методу последовательных вариантных приближений, считая его центральным в ряду других методологических идей планирования. Однако наиболее ценным с современных позиций является тезис Струмилина о необходимости системного подхода к использованию всех методов планирования с учетом их сильных и слабых сторон. По его мнению, метод ведущего звена должен обязательно применяться в органическом единстве с балансовым методом и методом вариантных приближений, иначе неизбежны диспропорции в экономическом развитии. Выделение, например, крупной промышленности в качестве ведущего звена в государственном плане должно сочетаться с балансовой проверкой прямых и обратных связей промышленности с сельским хозяйством и транспортом в целях предупреждения перебоев в их взаимном обмене продукцией и услугами.
Такая проверка потребует внесения соответствующих коррективов в проекты планов и, следовательно, должна проводиться многократно методом последовательных вариантных приближений. Следуя в проектировках плана от ведущего звена - промышленности - по всей цепочке плановых элементов, необходимо, как отмечал Струмилин, добиваться оптимального соответствия между производством, потреблением и накоплением во всех отраслях хозяйства. Этот путь является неизбежным, когда в процессе составления народнохозяйственного плана приходится идти от частного к общему и от общего к частному. Таким образом, Струмилин одним из первых обосновал положение о комплексном, синтетическом подходе к планированию народного хозяйства.
Вместе с тем в решении проблемы методов планирования Струмилину не удалось избежать, на наш взгляд, ошибок, органически вытекающих из его представлений о примате телеологии над генетикой. В частности, трактуя план как систему хозяйственных задач, он понимал их прежде всего как количественные, цифровые параметры, детально расписывающие каждое хозяйственное движение. Так, при обсуждении проекта первой пятилетки на дискуссии в Коммунистической академии Струмилин проявил прямо-таки гипнотическую приверженность к конкретным числовым характеристикам, к цифрам. По его настоянию в перспективном плане нашлось место и расчету числа телеграмм, которые будут посланы в 1931 г., и среднего числа слов в них, и сумме ассигнований на ремонт почтовых сумок и т. д. Базаров объяснял эту привязанность Струмилина гипертрофированными профессиональными навыками: "Станислав Густавович является одним из самых видных и продуктивных наших научных работников в области конкретной экономики и статистики... А статистику всякая вещь кажется "неосознанной", туманной и неотчетливой, раз она не получила цифрового выражения. И как в глазах сапожника производство обуви есть занятие наиболее достойное человека, так в глазах статистика - сущность мира есть цифра" 16. Нельзя не отметить, что подобное "цифропоклонство" передавалось из поколения в поколение плановых работников, вот уже более шести десятилетий движимых единым дружным стремлением уложить экономику в прокрустово ложе количественных показателей. Постоянно нараставшая цифровая эскалация, регламентировавшая сверх всяких мыслимых пределов экономическую жизнь страны, неумолимо вела к возникновению многих уродливых явлений, и среди них такого, как коррупция. "При чем здесь цифры?"-спросит читатель. А между тем связь самая непосредственная.
Многочисленные позиции планов, спускаемых предприятиям, становились предметом "торга", спекулятивных сделок. Представителям нижних ярусов огромной административно-управленческой иерархии часто приходится просить "подкорректировать" план, верхние же инстанции нередко "в порядке исключения" соглашаются это сделать. Естественно, за определенное вознаграждение. Иными словами, "классическая" административно-плановая система под давлением цифровой экспансии рано или поздно должна была перерасти в коррумпированно-бюрократическую систему, функционирующую чаще на исключениях, нежели на хозяйственных нормах и правилах.
Для характеристики взглядов Струмилина исключительно важен анализ его отношения к рынку, товарно-денежным формам и основанным на них экономическим методам управления. Надо сказать, что представления Струмилина по данному вопросу находятся в четком логическом соответствии с положениями телеологической концепции, с трактовкой плана-директивы и науки-"служанки".
Товарно-денежные отношения, по мнению Струмилина, представляют собой несоциалистические элементы хозяйства, они - наследие прошлого и уже потому есть зло. Без них, правда, на данном этапе строительства социализма не обойтись, но они будут решительно, энергично преодолены, ибо полный, "законченный" социализм несовместим с подобными рудиментами. Увы, в таком понимании вопроса Струмилин был не одинок. "Похоронная" трактовка стоимостных категорий разделялась подавляющим большинством советских экономистов (разумеется, всеми без исключения телеологами и даже некоторыми генетиками). Особенно бурно эти антитоварные настроения прогрессировали после смерти В. И. Ленина. Уже с середины 20-х гг. Сталин и его окружение предприняли наступление на новую экономическую политику, на ленинскую демократическую систему хозяйствования. И это рассматривалось как движение к "законченному" социализму! "При законченном построении социализма,- пояснял Струмилин,- у нас уже не будет рыночного распределения общественной продукции. И потому вопрос о "ценах" вообще потеряет всякий смысл и актуальное содержание" 17. Как просто. Но отнюдь не безобидно для нашей экономики. Тотальная централизация руководства, основанная на диктате государственной формы собственности на средства производства, объявление рынка "персоной нон грата" спровоцировали непреодолимый для административной системы соблазн организовать всю хозяйственную жизнь огромной страны по единому плановому графику, на манер железнодорожного расписания.
Конечно, предположения и наметки Струмилина не заходили столь далеко. Так, защищая контрольные цифры Госплана на 1925/26 гг., он предостерегал от опасности впасть в крайности плановой централизации: "Легко себе представить, что за архибюрократическое произведение получилось бы, если бы Госплан СССР, сидя у себя в Москве, на Воздвиженке, взял на себя роль всесоюзной няньки или какого-то попечительного провидения по отношению к каждому захолустному тресту, до которого в три года не доскачешь" 18. Золотые слова, однако телеологическая концепция плана и "похоронная" трактовка рынка слабо увязывались с мудрыми предостережениями. Призывая к осторожности в практическом плановом охвате народного хозяйства, Струмилин своей теоретической позицией объективно приближал то время, когда плановый джинн будет выпущен из бутылки. Действительно, как преодолеть несоциалистические элементы, т. е. товарно-денежные отношения, это пока неизбежное зло? Единственное орудие избавления, по Струмилину, директивный план. Достаточно ясно эта мысль была им сформулирована в дискуссии с Г. Я. Сокольниковым, предлагавшим "приспосабливать план к рыночной обстановке". Сокольников позволил себе "осквернить" святая святых - сам народнохозяйственный план. Разве это не кощунственно, разве это не "богохульство"? И Струмилин грудью защищает свое детище. "Нет,- говорит он,- не приспособляться к ней, а сознательно приспособлять ее самое к нашим плановым устремлениям- вот единственно надежный путь к наиболее безболезненному и бескризисному развертыванию нашего социалистического хозяйства" 19. Что ж, сегодня мы уже хорошо знаем, что получилось из указания "сознательно приспособлять рыночную обстановку", каких усилий требует перестройка предначертанного Струмилиным "единственно надежного пути".
Но особенно рьяно свою концепцию диктатуры плана Струмилин отстаивает в полемике с Кондратьевым. "Патриарху" просто смешны доводы Кондратьева, ратующего за постоянный учет конъюнктурных колебаний, кредитных ставок, рыночных цен, равновесия валютных курсов, за динамический план, предполагающий преимущественное использование тех самых экономических методов, которые "исторически обречены". Для Струмилина вообще не существует такого вопроса - о соотношении плана и рынка. Он не подвергает ни малейшему сомнению непреложное для него обстоятельство, что планово-директивные, административные методы воздействия на экономику должны будут вытеснить экономические рычаги и стимулы, весь рыночный инструментарий регулирования. Поэтому не может идти речи не только о преимущественном использовании экономических методов, но даже об их паритете с методами планово-административными. Нельзя же, в самом деле, уподобляться человеку, мучительно размышлявшему о том, что к чему пришивается, пуговица к пальто или пальто к пуговице, и пришедшему в итоге к выводу об их... равноправии.
Струмилин в этих вопросах менее всего напоминает человека, раздираемого сомнениями. Если Кондратьев усматривает в рыночном механизме достаточно действенный регулятор производства, поддерживающий пропорциональность, сбалансированность экономики, хозяйственное равновесие ее различных частей, то Струмилин видит в нем постоянный источник всех бед. Столь диаметральные расхождения во взглядах ученых наглядно просматриваются в объяснении ими причин хозяйственных успехов и затруднений за предшествующие годы нэпа. Стремительный скачок нашего хозяйства в первые годы нэпа Кондратьев связывал с вводом в действие именно экономических методов управления, с активизацией товарно-денежных отношений, а Струмилин объяснял этот подъем созданием Госплана и проводимым им плановым регулированием хозяйства. Что касается хозяйственных трудностей, то они, по мнению Кондратьева, есть порождение излишней планово-централизованной регламентации деятельности предприятий, трестов, объединений; по мнению же Струмилина, они связаны с недостаточным плановым вмешательством, с недостаточным развитием системы планового регулирования народного хозяйства и отсутствием плановой дисциплины в стране.
Так концепция Струмилина определила официальный "единственно верный путь" дальнейшего социалистического строительства - путь перманентного наращивания централизованного планового начала. Такое понимание перспективных тенденций социалистического хозяйствования на долгие десятилетия стало господствующим, определив сугубо административный характер управления экономикой. Порождаемые административной системой в массовом порядке негативные хозяйственные явления, хронический дефицит то одних, то других продуктов, бесхозяйственность всегда интерпретировались сторонниками струмилинской концепции как следствие "неполной планомерности", "недостаточного планового охвата" и т. п. Поэтому планы, будто снежный ком, обрастали новыми дополнительными позициями. Казалось, еще немного - и жар-птица управления всем народным хозяйством как одним предприятием будет поймана. Но число показателей возрастало, а количество хозяйственных затруднений и недостатков отнюдь не убывало, более того, они множились.
К счастью, понимание тупиковости подобного пути к нам все же пришло. Может быть, поздновато, но ведь лучше поздно, чем никогда. Сегодня мы избавляемся от многих стереотипов и штампов, возникших во второй половине 20-х гг., но, признаемся, дается это нелегко. Концепция постоянного усиления централизованного планового начала и чисто символического признания важности экономических методов, базирующихся на рыночных связях,-эта телеологическая концепция стала как бы генетическим элементом экономического мышления всех последующих поколений. Радикальная экономическая реформа предполагает решительный сдвиг в наших теоретических представлениях, революционную перестройку не только хозяйственного бытия, но и хозяйственного сознания.
Все вышеизложенное позволяет утверждать, что сложившаяся восторженная оценка воззрений С. Г. Струмилина нуждается в известных коррективах. Подчеркнем еще раз, Струмилин - крупнейший советский экономист, внесший большой вклад в разработку перспективных народнохозяйственных планов, обогативший рядом выводов экономическую науку. Вместе с тем нельзя закрывать глаза и на то обстоятельство, что он был виднейшим теоретиком административно-плановой системы хозяйствования и верным рыцарем этой системы, отстоявшим ее честь от посягательств различных "пораженцев" и "уклонистов".
И Г. М. Кржижановский, и С. Г. Струмилин-политические победители. До последнего времени ход и итоги дискуссий 20-х гг. мы задели их глазами, побежденных ими оппонентов оценивали их оценками. Сохраняли и воспроизводили их видение социалистического плана, считая его единственным, подлинно социалистическим видением и отвергая любые отличные от него взгляды. Но перестройка потребовала критического переосмысления наших теоретических, во многом унаследованных традиций. Это пробудило интерес к концепциям и других экономистов 20-х гг., по которым проехалась тяжелая колесница истории. Каким же им виделся план?
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В 1963-1965 гг. были изданы избранные произведения С. Г, Струмилина в пяти томах, куда вошло большинство опубликованных к тому времени трудов ученого.
2 См. настоящее издание, с. 54.
3 См. настоящее издание, с. 62.
4 О пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР: Дискуссия в Коммунистической академии. Изд. 2-е. М., 1928, с, 26.
5 См. настоящее издание, с. 65.
6 См. настоящее издание, с. 95.
7 См.: Плановое хозяйство, 1927, │ 7 и 8.
8 Струмилин С. Г. На плановом фронте.- Плановое хозяйство, 1926, │ 1, с. 39.
9 Струмилин С. Г. К дискуссии о пятилетке Госплана (Ответ тов Мотылепу1,- Большевик, 1928, │ 13-14, с. 110.
10 Струмилин С. Г. На плановом фронте.- Плановое хозяйство, t926, │ 1, с. 38.
11 О пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР; Дискуссия в Коммунистической академии, с. 39.
12 О пятилетнем плане развития народного хозяйства CCCP. Дискуссия в Коммунистической академии, с. 77-78
