Но все-таки не будем обманываться на тот счет, что солидар-ность представлялась ему совсем не в том свете, в каком она ныне представляется нам, и что он делает из нее совсем иные выводы.
Учение нынешних солидаристов, на котором они хотят осно-вать новую мораль, сводится к тому, что всякое отдельное лицо, обязанное другим своим благом или злом, своим богатством или нищетой, своей добродетелью или пороками, обязано воздавать другим, обездоленным, благо, которое оно получило, и имеет также право требовать от привилегированных компенсации за зло, кото-рое оно потерпело. А уж отсюда делается вывод о необходимости проведения в жизнь законодательным путем призрения, страхова-ния, покровительства рабочих, образования налогов. Следователь но, эта доктрина есть отрицание или по крайней мере ослабление строгого принципа индивидуальной ответственности.
Бастиа же понимает вовсе не так. Он не хочет приносить какого-либо ущерба частной ответственности, ибо она есть необходимый корректив свободе. И с этой точки зрения солидарность, создаю-щая взаимозависимость, вызывает в нем скорее тревогу. Он даже задается вопросом: не следует ли "ограничить солидарность, чтобы ускорить и обеспечить справедливое вознаграждение за действия"? Но его все-таки примиряет с ней то обстоятельство, что, приглядев-шись поближе, он видит в ней средство расширить и увеличить индивидуальную ответственность. Как же это может произойти? Последствия каждого хорошего или дурного действия отражаются на всех. Поэтому все заинтересованы поощрять всякое хорошее действие или искоренять всякое дурное, и, таким образом, дейст-вие отражается на виновнике его с умноженной в миллион раз си-лой. В этом сказывается гармоничность солидарности. Таким обра-зом, солидарность Бастиа имеет целью не развитие братства, а ук-репление справедливости, она призывает общество не к тому, что-бы оно не делало различия между своими детьми, а к тому, чтобы оно более твердой рукой раздавало удары кнута или пальмовые ветви. Вот почему мы наблюдаем, как Бастиа вопреки своему зако-ну солидарности или скорее во имя этого закона энергично отвер-гает государственное призрение, даже для брошенных детей, госу-дарственные пенсии для рабочих, участие в прибылях, так называ-емое даровое образование и все то, что мы ныне называем закона-ми социальной солидарности.
Тут, очевидно, мы имеем дело с крайне индивидуалистической концепцией солидарности. Здесь еще раз интересно сравнить эти идеи с идеями Кэри. Правда, Кэри, по-видимому, не знает солидар-ности, так как он не произносит ее имени. Но хотя он не знает ее имени, тем не менее он очень хорошо описывает ее в том, что он называет "мощью ассоциации", и, вероятно, он даже первым бро-сил свет на двойной характер солидарности, с которым мы теперь знакомы: 1) солидарность становится тем более полной, чем более многочисленны и выразительны различия между отдельными ли-цами; 2) она укрепляет и интенсифицирует, а вовсе не уменьшает, индивидуальность каждого отдельного лица.
* * *
Может быть, заметят, что при рассмотрении отрицательного от-ношения оптимистов к великим классическим законам, мы не го-ворили о законах Мальтуса о народонаселении; однако эти законы, по-видимому, находятся в страшном диссонансе с оптимистиче-скими теориями, потому что они показывают, что естественный инстинкт действует в качестве причины "нищеты и порока". Дейст-вительно, критические попытки Бастиа в этом отношении неуве-ренны и малооригинальны; он ограничивается только одним заме-чанием, что предупредительные препятствия, как, например, стыд, воздержание от половых сношений, религиозное чувство, да-же эгалитарное чувство, ограничивающее число детей, суть те же естественные чувства и что, следовательно, природа рядом со злом поставила средства против него.
Более основательный аргумент, но, по-видимому, как раз заим-ствованный у Кэри, тот, что растущая плотность населения способ-ствует росту производства так, что производство средств существо-вания может идти тем же темпом, что и рост населения, и даже обгонять его. Тут еще раз, как и в вопросе о ренте, Кэри для обосно-вания своей теории стоило только посмотреть вокруг себя. Он на-блюдал, как на обширном американском континенте, особенно на безграничных лугах Миссисипи, где недавно бродило редкое и бед-ное население, постепенно вырастали промышленные центры и как из их непосредственных и учащавшихся контактов начинало бить ключом богатство.
Мы уже отмечали тот факт, что в С.-А. Соединенных Штатах рост богатства шел быстрее, чем рост населения. И еще более вну-шителен пример одновременного развития населения и богатства в Германии за последние тридцать лет.
Но здесь опять теория Кэри о населении натыкается на то же возражение, что и теория ренты, а именно что если она бесспорно верна для роста населения до известной степени плотности его, то нет никаких оснований полагать, что она будет верна при росте на-селения сверх этой степени и до бесконечности.
* * *
С именем Бастиа очень часто связывается имя Дюнуайе, и мы уже имели случай говорить о последнем в этой главе3. Он был од-ним из самых воинственных партизан политико-экономического либерализма по своей абсолютной вере в свободную конкуренцию и по убеждению своему, что ее достаточно для разрешения соци-ального вопроса. Приписываемые ей следствия объясняются, по его мнению, тем, что она еще не вполне осуществлена. Никто, кро-ме него, не был так враждебно настроен к учению о государствен-ном вмешательстве во всех формах, к рабочему законодательству, протекционизму, регламентации собственности, и именно личной собственности! Мы уже отмечали, что он был враждебен даже к свободной ассоциации, поскольку она ставила препятствия конку-ренции отдельных лиц.
В полном согласии со своим убеждением он стоял за абсолют-ную свободу завещательных распоряжений, не ограничивая ее ого-ворками в пользу наследников, но он не допускает права устанавливать субституты, ибо такая признанная за завещателем свобода по необходимости создаст путы для свободы его преемников.
Что касается свободы торговли, то он вносит несколько новых аргументов, а именно следующий: если бы было опасно свободно торговать с высокопромышленными и богатыми странами, то та-кая же опасность угрожала бы и бедным провинциям королевства в том случае, когда другие провинции быстро поднимаются на вы-сокую ступень промышленного развития и благосостояния, и то же самое относится к присоединенным благодаря удачной войне про-винциям. И несмотря на это, прибавляет он, "лишь только путем завоевания произойдет такой союз, как они перестают быть страш-ными". Это скорее остроумный, чем основательный, аргумент, ибо на самом деле не исключена возможность, что свобода торговли внутри самой страны имеет последствием привлечение населения, труда и капитала из бедных округов в богатые, например из Креза или из Корсики в Париж. Это как раз и происходит в действитель-ности. Правда, для Франции в целом в данном случае полбеды, по-тому что она теряет на одной стороне то, что приобретает на дру-гой; но если бы Крез или Корсика были независимыми странами и захотели бы сохранить свою независимость, само собой понятно, что они приняли бы меры, чтобы помешать такому расселению. Верно, что не видно, каким образом покровительственные пошли-ны могли бы помешать этому, и на этом пункте Дюнуайе мог бы с большим основанием настаивать в своей теории.
Рассматривая учение Дюнуайе, нельзя обойти молчанием его теорию производства. У него труд - все, природа и материя - ни-что. С первого же шага, следовательно, он идет в антиподы к физи-ократам. И кажется даже, что он подаст руку социалистам, которые уже до Маркса учили, что труд - единственный источник всякого богатства и что, следовательно, всякое богатство должно принадле-жать рабочему. Но эта идея не обольщала его ума, он занимался только производством, а вовсе не распределением.
Но что же касается производства, то он делает из своего принци-па интересные выводы.
Прежде всего для него неважно, труд применяется к материаль-ным предметам или к нематериальным, изменяет ли его характер или его производительность, ибо и в том, и в другом случае он про-изводит лишь нематериальную вещь, которая называется полезно-стью. Булочник производит, собственно говоря, не хлеб, а то, что удовлетворяет известное желание. Но то же, что и булочник, делает и певица - ни больше, ни меньше. И сразу так называемая либе-ральная профессия поставлена на одну доску с ручным трудом, что еще раз ставит Дюнуайе в противоречие с физиократами.
Но вопреки ожиданиям, расширение понятия производства не говорит в пользу торговли. Признавая производительной деятель-ность певицы, Дюнуайе отказывается признать таковой деятель-ность торговца и благодаря такому странному повороту возвращается к физиократической концепции. Почему? Потому что там, где нет труда, нет производства. Покупать или продавать - не значит трудиться, следовательно, обмен непроизводителен. Все-таки обмен создает полезности. Что же еще нужно Дюнуайе, коли он допу-скает, что труд не в состоянии ничего другого сделать? Несомнен-но, Дюнуайе видел в обмене лишь чисто юридический акт do lilies и отказывался допустить, что простая конкуренция стремлений может создать богатство без труда, т.е. без физического усилия, точно так же как для физиократов было невозможно допущение, то богатство может быть создано чем-нибудь иным, кроме земли.
