Мы эффективно осуществляем обмен, поскольку обе стороны согласны с правами собственности, которыми они обладают. Мы оба понимаем, что арбузы, красующиеся горкой у придорожья, "принадлежат" продавцу, либо тому частному лицу или фирме, на которых он работает в качестве агента. Мы оба также понимаем, что я имею право распоряжаться деньгами в собственном кармане или на моем счете в банке. Кроме того, нам обоим ясно,чтo любая односторонняя попытка нарушить эти закрепленные эа нами исключительные права будет служить поводом для наказания при помощи рычагов и органов государственной власти.
Другими словами, мы принимаем тот "закон", который регулирует данный обмен.
Теперь рассмотрим внешне схожий, однако, по сути своей совершенно противоположный пример. Допустим, общеизвестно, что арбузы выращены фермером, который складывает их у дороги так, что прохожие могут брать их бесплатно. Предположим, что при таких условиях кто-то пытается взять с меня деньги. Мое поведение в такой ситуации совершенно отличается от того, что имело место в первом примере. Поскольку я не признаю никакого права собственности за субъектом, который присвоил арбузы, то у меня нет желания платить, несмотря на то, что моя оценка блага может превышать запрашиваемую цену. В то же время, номинальный владелец товара не желает удовлетворить мои запросы без оплаты, так как с его точки зрения право собственности было установлено. Обычный обмен, который выглядел таким простым и честным в первом примере, становится чрезвычайно сложным, поскольку у сторон нет согласия по поводу существующего "закона собственности". Это в свою очередь означает, что они не уверены, какие действия может предпринять государство в спорном случае. Если бы я был уверен, что упомянутый продавец по закону не имеет прав, я бы взял арбузы, а если он попытался бы воспрепятствовать мне, то вызвал бы полицию. Конечно, если он осознает отсутствие у него законных прав, то не станет применять физическую силу, чтобы принудить меня. Если же я был бы уверен, что приписываемые ему права будут гарантированы с помощью силы, то независимо от моей нравственной оценки его поведения, вероятно, купил бы эти арбузы и пошел дальше своей дорогой.
Суть этих простых примеров ясна. Экономический обмен между людьми облегчается взаимным согласием относительно закрепленных прав. Обе части этого принципа должны удовлетворяться: индивидуальные права должны быть четко очерчены (причем не произвольно) и, кроме того, осознаны и признаны участниками сделки. Если известно, что права определены и непроизвольны, но для получения информации о них необходимы значительные затраты, многие акты обмена, в принципе взаимовыгодные, могут никогда не состояться. Однако в случае, когда обе части принципа соблюдены, когда в соглашении определены границы прав каждого индивида, экономический обмен становится почти архетипом упорядоченной анархии. Индивиды могут иметь дело друг с другом совершенно свободно, без принуждения или угроз. Они могу вступать в сделки и осуществлять их без детального знания политических убеждений, сексуальных предпочтений или экономического положения своих реальных партнеров по обмену. Торговцы могут отличаться друг от друга по некоторым или по всем этим характеристикам, и все же они могут и должны иметь дело друг с другом как равные стороны при осуществлении самого обмена. В этом классическом смысле рыночный обмен полностью обезличен и кажется совершенно идеальным типом взаимодействия, воплощенном в упорядоченной анархии. В таких взаимоотношениях каждый человек принимается именно таким, какой он есть, и очень часто таким, каким хочет выглядеть. Торговец фруктами с лотка может бить свою лошадь, отстреливать собак и есть крыс. Но ни одна из этих черт его характера не должна влиять на мой чисто экономический обмен с ним.
Если права личности четко определены и признаются, то при таком политическом строе свободный рынок предоставляет максимальные возможности для реализации индивидуальных способностей, для личной свободы в самом элементарном смысле. Неспособность романтических защитников анархии понять это свойство свободного рынка трудно осознать. Это один из источников парадокса, который наблюдался в 70-е годы и о котором упоминалось выше в первой главе. Социалистическая организация, в широком смысле определяемая как повсеместный коллективный или государственный контроль над процессами свободного обмена, должна и может быть прямо противопоставлена анархии, несмотря на удивительную связь этих двух противоречащих друг другу организационных принципов в подавляющей массе романтической литературы.1
Экономическая теория - наука о рынках или институтах обмена - начинается с четкого определения структуры, или набора, прав индивидов и представляет собой совокупность утверждений, объясняющих и предсказывающих характеристики результатов (экономической деятельности - Ред.), а также условных предположений о влиянии структурных изменений на эти результаты.2 Экономическая теория достаточно сильна для того, чтобы объяснить многие разновидности взаимоотношений в процессе обмена. Традиционно эта теория - анализ двустороннего
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Одна из сравнительно недавно вышедших книг, которая попадает в русло романтической традиции и в которой обобщаются другие работы: Daniel Guerin. Anarchism. Intro. Noam Chomsky, trans. Mary Klopper. New York: Monthly Review Press, 1970. Существует и разновидность анархизма, которая, наоборот, основана непосредственно на признании роли свободного рынка для облегчения взаимоотношений индивидов в отсутствии государства. Это течение было названо "частнособственническим анархизмом" Лоренсом Моссом, который выявил вклад американцев в развитие этого направления. См.: Laurence S. Moss. Private Property Anarchism: An American Variant. Работа была представлена на встрече Южной Экономической Ассоциации в Вашингтоне, в ноябре 1972 г. Мюррей Ротбард является современным представителем этого направления. См. его работу For a New Liberty.
2 Это мое собственное определение экономической теории. Оно разработано более детально в моем президентском обращении 1963 года к Южной Экономической Ассоцации. См.: "What Should Economists Do?" Southern Economic Journal, 30, January 1964, pp.213-22. Это мнение противоречит взглядам тех, кто рассматривает принцип максимизации как главный в экономической теории. Однако различия в определениях не должны в данном случае влиять на основные аргументы, содержащиеся в обмена, включенного в сеть взаимосвязанных потенциальных и реальных обменивающихся пар и ограниченного ею. Моей целью здесь не является краткое ее изложение. Однако, как будет показано в третьей главе, прямое использование некоторых моделей (простого обмена - Ред.) для анализа многосторонних, сложных актов обмена, которыми могут быть представлены коллективные действия, дает хорошие результаты. В любом случае, и я подчеркиваю это, анализ начинается с некоторого первоначального распределения прав между участниками обмена, и предполагается, что это распределение является концептуально очевидным, а также признается и уважается всеми сторонами.
