Средневековые теории ценности и кредита развиваются на фоне хозяйства, проникнутого идеей справедливого и неизменного обычая. Какие бы ситуации не порождала ежедневная практика, поведение исходило от прочно установившегося мнения о должном.

Это отчетливо проявляется в любопытных попытках фиксирования цены в течение раннего средневековья. В народных правилах мы постоянно наталкиваемся на законодательно определенные тарифы цен на некоторые важнейшие предметы обихода - на хлеб, скот, оружие, утварь. Такие таксы мы находим, например, в капитулярии Карла Великого 797 года, изданном для Саксонии, в Саксонской Правде, в Рипуарской Правде. Вот, например, цитата из последней:

Тариф этот имел настолько реальное значение, что его подвергали пересмотру при Людовике Благочестивом в 818 году, причем было запрещено включать в уплату вергельда ястребов и мечи, так как из-за этих предметов часто приносятся ложные клятвы ради принятия их в счет выше действительной их ценности. Подобная же сверка действительной и нормальной ценности оговорена в Правде Аламаннов при оценке ущерба, произошедшего от кражи лошади. Потерпевший имеет право определить ценность лошади клятвой, но она нет должна быть определена выше 6 солидов.

Из приведенных примеров ясно видны стремление установить справедливую цену - justum precium - и фактические уклонения от этой цены. Заметим, что эти уклонения представлялись следствием изменений доброкачественности предметов, а не результатом колебаний спроса и предложения. Отмеченные в упомянутых тарифах цены максимальные. Присяжные оценки вроде той, которую, согласно Силической Правде, производят судебные заседатели при принудительной продаже имущества не выполнившего обязательства должника, - также представляют собой цены справедливые, а не рыночные. Официально закрепленные оценки Правды отличаются значительной устойчивостью, которая показывает, что, несмотря на изменения в денежных системах, злоупотребления при чеканке денежных знаков и переменах хозяйственной обстановки, в народной среде раннего средневековья установились некоторые традиционные взгляды на средние справедливые цены главных предметов.

Во многих случаях нам переданы в грамотах и других источниках настоящие рыночные цены, колебавшиеся от спроса и предложения. Тем не менее, понятие "справедливой цены" остается характерным для первой половины средних веков. Вздорожание предметов, вызванное колебаниями спроса и предложения, рассматривалось как несправедливое вымогательство со стороны продавцов.

В средние века извлечение чрезмерной прибыли из конъюнктуры считалось грехом, а возможность противодействия этому греху строгими полицейскими мерами не подвергалась сомнению. Для примера государственных мероприятий, направленных на поддержание справедливых цен, приведу следующие постановления Нимвегенского капитулярия Карла Великого, изданного в 806 году.

Заметим кстати, что Нимвегенский капитулярий говорит не только о максимальных ценах и justum pretium, но также высказывается против передачи денег в рост и проводит различие между законным и незаконным процентом. Упомянутый капитулярий по обыкновению был составлен при влиятельном участии франкских королей и выражал отношение правительства Карла Великого к затронутым экономическим вопросам.

Обратимся теперь к нравственно-религиозной стороне вопроса. Нет сомнения, что между эгоистическими побуждениями хозяйственных интересов и альтруистическими побуждениями нравственности в применении к обмену и кредиту существует коренное противоречие. Тот, кто стремится продать как можно дороже и извлечь возможно большую прибыль из доверенного другому лицу капитала, эксплуатирует, насколько возможно, нужду ближнего. С нравственной точки зрения, это грех, и религия издавна осуждала такого рода сделки.

Уже в Ветхом Завете мы находим запрещение брать ростовщическую прибыль с ближнего (Второзаконие,XXIV, 19,20; Левит,XXV, 35.36), причем тексты характерно расходятся в отношении чужеземцев - в одном случае рост допускается по отношению к последним, а в другом воспрещается.

В латинском переводе Нового Завета (Вульгат) средневековые люди видели более определенное запрещение прибыли на счет ближнего. Они понимали в этом смысле Евангелие от Луки, VI, 35; Mutuum date nihil inde sperantes - давайте в долг, не рассчитывая извлечь из этого выгоды. В действительности, как показывает контекст, проповедь Христа предъявляет ученикам еще более высокое требование - давайте в долг, не рассчитывая получить обратно. Поучение это стоит наравне с увещеваниями любить врагов и воздавать добром за зло. Как бы то ни было, Церковь, и верующие в средние века придавали этому тексту более конкретное значение, как уже сказано, видели в нем осуждение роста и своекорыстной прибыли. Вопрос в том, насколько этот взгляд проник в экономическую и правовую области.

Уже в последние века Империи намечается стремление контролировать свободу сделок с точки зрения справедливости. Несмотря на то, что в эпоху классической юриспруденции принималось за правило, что договаривающиеся стороны свободны определять цену предметов по соглашению, Диоклетиан, правивший Римской Империей в 284-305 гг. выпустил законы, которые в случае продажи предмета за цену, наполовину меньшую нежели следовало бы по справедливой оценке ( laesto enormis), давали продавцу право требовать возвращения проданного или дополнительной уплаты недостающей суммы.

Любопытно рассуждение этих законов о невозможности и нежелательности для государственной власти вмешиваться по поводу незначительных уступок со стороны продавца - такое вмешательство признается не только неправильным, но противоречащим добросовестности при заключении сделок. С другой стороны, при наличности непомерной эксплуатации ( laesto enormis) соображения гуманности оправдывают расторжение сделки государством. Способы определения справедливой цены ( justum pretium) не оговариваются, но надо полагать, что они должны были заключаться в оценке под присягой со стороны компетентных и незаинтересованных лиц.

Более решительным было выступление церкви, опирающееся с самого начала на чисто нравственные посылки и принимающее форму борьбы с греховным стяжанием. Отцы церкви естественно вооружаются против всех форм роста. Блаженный Иероним так говорит о задолженности земледельческого населения:

Блаженный Августин считал, что тот, кто губит бедного ростовщическими процентами, ни чем не лучше того, кто крадет у богатого. Вселенский собор в Никее воспретил священнослужителям заниматься ростовщическими операциями. Папа Лев Великий в 443 г. произнес осуждение светским ростовщикам наряду с духовными. Поместные соборы и папы продолжали бороться против роста доступными церкви средствами - исповедью, проповедью, воззваниями к вмешательству светских властей. В Декрете Грациана, составляющим первый отдел канонического права, собрано значительное число изречений и постановлений такого рода против роста. Наконец в 1179 году папа Александр III предписал отлучать ростовщиков от Церкви.

Между тем в действительности нельзя было обойтись без оплачиваемого кредита и по мере развития промышленности и торговых отношений, кредитные сделки и обязательства по займам становились более и более частыми. Характерно для средневековых общественных условий, что образовались специальные наследственные группы, обслуживающие эти потребности. Главной из них были евреи, которые специально занимались ссудами под проценты. Положение их было не только признано юридически, но даже обставлено привилегиями в виду того, что они считались собственностью королей. Король Иоанн Безземельный, постоянно нуждавшийся в деньгах и выжимавший их по мере возможности из английских евреев, дал им в 1201 году хартию вольностей, первую по времени из документов этого рода, скрепленных его подписью. Он, между прочим, обещает в ней: "Если возникнет спор между христианином и евреем по поводу займа, еврей пусть предъявляет доказательства относительно капитала, а христианин относительно процентов". Форма долговых записей, порядок их хранения и процедура судебных разбирательств, возникавших из пререканий по поводу займов, были определены до мелочей, и в Англии существовало особое учреждение, ведавшее фискальными делами евреев - Казначейство евреев (Exchequer of the Jews). Для примера бесчисленных дел, возникавших на этой почве, приведем одну запись в протоколах этого Казначейства от 1244 г. "Роберт де Брюс послал вызов Аарону Блонде, чтобы тот дал ответ по поводу следующей жалобы, - что по требованию Аарона было противозаконно наложен арест на его имущество в сумму в 100 фунтов, между тем как он (Роберт) должен Арону только 100 шиллингов в год под обеспечение залогом (mortuo vadio) в уплату долга в рассрочку. В доказательство чего он предъявил заемный документ Аарона". Известно, как печально кончилась история этого привилегированного класса королевских ростовщиков. В 1290 году Эдуард I изгнал евреев - зарезал курицу, приносившую ему золотые яйца, чтобы сразу ограбить скопленные евреями капиталы.

Подобными же привилегиями на производство греховных и ненавистных операций, благодаря которым обогащались сильные мира сего, пользовались французские купцы из Кагора и других южных местностей, так называемые каурсинцы. Их главным промыслом были откупы и собирание церковных платежей, которые взыскивала по разным поводам папская курия, наибольший расцвет их деятельности относится к 13 веку. В 14 веке их сменили по банкирским делам итальянцы, преимущественно ломбардцы.

Но так как нас интересует главным образом ранняя история экономических взглядов, в особенности период до 13 века включительно, то нам необходимо обратить внимание на то характерное обстоятельство, что денежные операции прибыльного, чтобы не сказать ростовщического характера практиковались в эту эпоху в широких размерах духовными корпорациями. Крестовые походы, вызвавшие значительное оживление торговых сношений в бассейне Средиземного моря и огромные денежные обороты, дали повод рыцарским орденам храмовников и госпитальеров, в особенности первым, развить настоящую банкирскую деятельность. Тамплиеры принимали капиталы на хранение, выдавали переводы на свои агентуры во всех странах, наконец, выдавали ссуды в обширных размерах и, конечно, не безвозмездно. При этом хранители обычно имели возможность употреблять под своей ответственностью фонды, держателями которых они были. Таким образом, они пользовались ими, чтобы давать взаймы и авансы заемщикам, состоятельность которых была им известна.

Еще любопытнее то обстоятельство, что средневековые монастыри вообще являются долгое время центрами денежных операций по ссудам как крупного, так и мелкого кредита. Эти операции производились обыкновенно не в форме простых займов, а в виде ссуд под залог земли и приобретения или учреждения денежных рент. При этом одни из залогов называются живыми, а другие - мертвыми. Мертвым назывался залог, который ничем иным не выкупается и не погашается, например, земля, отданная в залог за 100 солидов, может вернуться лишь тогда к залогодателю, когда он возвращает полностью взятые деньги. Живым же называется залог, который погашается из доходов, например, земля, отданная в залог за 100 солидов на три года, которая, по истечению этих трех лет, должна быть возвращена залогодателю или передана в залог до тех пор, пока будет уплачены деньги, назначенные из ее доходов.

Отдача земель в "мертвый залог" обременяла их непроизводительными долгами и приводила в большинстве случаев к переходу собственности в руки заимодавцев. Операции эти развиваются с особенной силой в течении XII века, то есть как раз в эпоху крестовых походов. В XIII веке наступает новая полоса, характеризуемая запрещением "мертвого залога" со стороны папской курии (декрет Александра III) и развитием сделок на учреждение постоянных платежей или рент. Ренты такого рода учреждались главным образом в связи с мелким кредитом. Дело шло в данном случае о снабжении капиталом земледельцев, стремившихся расширить и усилить обработку своих участков и не находивших возможности достать необходимый капитал для продуктивных затрат иначе как под условием обременения земель постоянными платежами.

В общем практика XI-XIII веков представляла богатую почву для развития кредита. А какое положение заняла по вопросам о ценности теоретическая мысль этого времени?

Оживление умственной жизни в XI веке представляет в высшей степени любопытное явление. Как только Западная Европа устроилась сколько-нибудь на основах феодального строя, возобновилось накопление материальных благ, образование государства и права и работа рефлектирующей мысли. Умственная жизнь Парижа, Болоньи, Оксфорда сложилась, как известно, прежде всего, в схоластическую премудрость, в которой, как показывает внимательное изучение, было вложено под отталкивающей оболочкой диалектики много интересных и плодотворных мыслей.

Не остались без обработки в этих школьных системах и вопросы народного хозяйства. К сожалению, они рассматривались лишь мимоходом в связи с эстетическими и богословскими задачами. Наиболее последовательное рассмотрение находим мы в данном случае, как и во многих других, у "Ангельского ученого" Фомы Аквинского, но заслуживают также внимания некоторые замечания германца Альберта Великого, каталонца Раймунда де Пеннафорта, а в особенности оригинальные экскурсы фламандца Генриха Гетгальса из Гента. Этот интересный противник школы Фомы Аквинского в Парижском университете был первым провозвестником платонизма в схоластической среде.

Было бы невозможно построить изложение хронологически или по авторам. Наличный материал допускает лишь систематическую характеристику.

Основу экономических теорий схоластиков составляет теория ценности. Они опирались в данном случае на "Философа", то есть на Аристотеля, который, в свою очередь, резюмировал взгляды греческого мира. Известно, что он принадлежал к направлению, осуждавшему крайнюю демократию и идеализировавшему господство "средних" в гражданской общине. Одним из последствий этой точки зрения было враждебное отношение и к торговому стяжанию26. В Третьей главе первой книги Политики Аристотель совершенно определенно высказывается против торговой экономики: "Приобретательная деятельность бывает двоякая - торговая и домохозяйственная, и лишь последняя вытекает из необходимости и заслуживает одобрения, так как первая, коренящаяся в обмене, справедливо осуждается". В связи с этим отрицательным отношением стоит известная доктрина, по которой ценность предметов сводится к потребности лиц, которые в них нуждаются. Чем существеннее потребность, тем выше ценность продукта. Из этого отправного пункта могло бы развиться учение о меновой ценности, зависящее от отношения между спросом и предложением. Рассуждения Аристотеля направлялись, однако, в другую сторону под влиянием между продуктивной деятельностью и непроизводительной стяжательностью лиц, занятых обменом продуктов. С точки зрения "учителя" обмен, конечно, необходим, потому что каждый отдельный член общества производит не все то, что ему нужно, и принужден обращаться к помощи соседей, чтобы обеспечить себя всеми желательными благами, но справедливая торговля по существу меновая, купля-продажа должна быть лишь формой мены и роль денег в торговом обороте, собственно говоря, ограничивается приведением к одному знаменателю разнородных благ и продуктов, которыми люди обмениваются.

Эти мысли Аристотеля пришлись как нельзя более кстати для схоластиков. Они дали возможность обосновать теоретически враждебность представителей аскетического миросозерцания к любостяжанию купцов.