Но советы и средства для достижения этой цели были столь же разнообразны, сколь ненадежны. Одни говорили, что следует обеспечить стране возможно больше золота и серебра, - их называют биллонистами. Другие говорили, что нужно много продавать иностранным народам, чтобы много приобретать, - это были меркантилисты. Иные заявляли, что прежде всего следует "найти такую форму ассоциации, с помощью которой каждый, объединяясь со всеми, повиновался бы только самому себе и оставался бы так же свободен, как раньше", - это был общественный договор. Наконец, иные отсрочивали осуществление счастья народа до времени основания царства Утопии.
Тогда появился один человек, врач по профессии, который, уже на пороге старости обратившись к изучению того, что мы ныне называем сельскохозяйственной экономией, к изучению почвы и продуктов ее, которые дают жизнь людям, заявил, что нечего ни исследовать, ни изобретать, ибо все отношения между людьми управляются удивительными законами, очевидность которых непреложна для всякого, имеющего глаза, и власть которых не может оспаривать никакой здравый ум; они не уступают законам геометрии: достаточно понять их, чтобы повиноваться им [1]. Очевидно, Дюпон де Немур не преувеличивает, когда пишет, что это было "совершенно новое учение".
Это недостаточно сказано: это было поистине создание экономической и социальной науки. Эпоха предтеч закончилась, с Кенэ и его учениками начинается эпоха основателей науки. Репутация физиократов как основателей, которую неблагодарность французских экономистов, прямых наследников их, не признавала и прозевала, чтобы приписать ее Адаму Смиту, была восстановлена иностранными экономистами и, без сомнения, останется за ними навсегда. Можно даже сказать, что в истории наук редко встречается такая точность в указании происхождения науки и даты ее рождения. Физиократы первые имели цельное представление о социальной науке в полном смысле этого слова, иначе говоря, они первые утверждали, что социальным лицам и правительствам остается только понять их, чтобы сообразовать с ними свое поведение. Пусть после этого говорят, что физиократы слишком часто видели в природе отношения, существовавшие только в их воображении;
что Адам Смит был значительно выше их как способностью наблюдения, так и талантом изложения и сделанным им в науку вкладом; это не противоречит тому положению, что физиократы проложили путь, по которому потом шли сам А. Смит и за ним весь век. Между прочим, А. Смит, как известно, говорил, что он посвятил бы свою книгу д-ру Кенэ, если бы последний не умер тремя годами раньше ее опубликования.
Физиократы же образовали первую "школу" экономистов в самом полном смысле этого слова. И почти единственный и трогательный факт - это маленькая группа людей, вступающая в историю под коллективным и анонимным названием, в котором почти стираются их личности и имена, - так были они объединены полной общностью учения.
На протяжении каких-нибудь двух десятков лет - с 1756 по 1778 г. - их произведения выходят в свет одно за другим.
Ни один из физиократов, за исключением Тюрго, не обладал истинным талантом писателя, и ни один из них, не исключая и Тюрго, не обладал остроумием в век, богатый остроумием. Они были важными, напыщенными, фанатичными, несколько скучноватыми и нудными благодаря своей манере говорить постоянно об очевидности, как будто бы они были глашатаями вечной истины, почему и вызывали насмешки, между прочим, со стороны Вольтера. Но несмотря на все это, они пользовались большим доверием у всех важных особ своего времени, у государственных людей, у посланников и даже у целой аудитории суверенов, у маркграфа Баденского, который сделал попытку применить систему в своих владениях, у великого князя Тосканского Леопольда, у императора австрийского Иосифа II, у Великой Екатерины Российской, польского короля Станислава, короля шведского Густава III, и, наконец, что особенно неожиданно, к ним очень прислушивались прекрасные дамы Версальского дворца. Словом, они были в такой моде, какая не выпадает на долю современных экономистов. Это кажется довольно странным. Однако можно подыскать различные основания для этого. Может быть, утонченное и распущенное общество этого времени находило в сельской экономии физиократов ту же прелесть, что и в пастушеских песнях Трианона и пасторалях Ватто; может быть, в эпоху, когда оно чувствовало, как трещит под ним политический и социальный строй, оно находило некоторое подкрепление в мысли о несокрушимости естественного порядка. А может быть, и наоборот, оно интересовалось ими потому, что в декларации этих, как их называли, "сектантов" (например, в эпиграфе, который Кенэ поставил во главе своей "Таблицы": "Бедные крестьяне - бедное королевство, бедное королевство - бедный король!") оно предчувствовало новое веяние, не особенно еще грозное, но уже предвещавшее грядущую бурю.
Сначала рассмотрим доктрину, т.е. принципы, по их мнению, необходимые; затем обратимся к системе, т.е. к приложению этих принципов.
СИСТЕМА
§ 1. Естественный порядок
Основная концепция системы физиократов - естественный порядок. Естественный и основной порядок политических обществ - такое заглавие дает Мерсье де ла Ривьер своей книге, и Дюпон де Немур определяет физиократию как "науку естественного порядка".
Но что следует понимать под этим?
Можно понимать эти слова различно, и действительно, им придавали весьма различный,смысл.
Прежде всего можно было бы принять естественный порядок в смысле естественного состояния, противополагая его культурному состоянию как искусственному. В таком смысле человек должен был бы вернуться к своему началу, чтобы найти естественный порядок.
Такое толкование могло бы опереться не только на известные места у физиократов, но и на очень сильное в конце XVIII века идейное течение, которое возносило до небес "доброго дикаря", которое заполняло всю литературу, начиная с рассказов Вольтера, Дидро и Мармонтеля, и которое мы наблюдаем воскресшим в анархистской литературе наших дней. Тем не менее оно должно быть отвергнуто. Физиократ менее всего походил на дикаря. Это были все люди весьма культурные, судьи, ревизоры, аббаты, лейб-медики, восторженные поклонники цивилизации, порядка, власти, самодержавия и особенно собственности, которая почти несовместима с диким состоянием. "Собственность, безопасность, свобода - вот общественный порядок в целом". Они, безусловно, отрицают мысль Руссо, что люди свободны в естественном состоянии и что, если слабость вынуждает их вступить в общественный договор, они все-таки многим жертвуют ради этого и даже в случае, когда договор кабальный, что бывает чаще, рискуют не найти эквивалента того, чем они пожертвовали. Вздор, отвечают физиократы: переходя из естественного состояния в культурное, люди ничем не жертвуют, а приобретают все.
Не означает ли естественный порядок того, что человеческие общества управляются естественными законами, теми самыми, которые управляют физическим миром, или, еще лучше, теми самыми, которые управляют обществами животных или внутренней жизнью всякого организма? В таком случае физиократов следовало бы рассматривать как предшественников социологов органической школы. Необходимо признать, что такое объяснение является тем более вероятным, что д-р Кенэ благодаря своим медицинским исследованиям по "животной экономии" (1'есопоmiе апiта1е - таково даже заглавие одной из его книг) и по обращению крови должен был быть ориентированным на этом пути; социальная экономия подобно животной могла показаться ему отраслью физиологии; к тому же от "физиологии" до "физиократии" недалеко. И Дюпон де Немур, кажется, подтверждает этот взгляд. Они, несомненно, очень выпукло представили взаимную зависимость классов и зависимость их всех от земли, а это и значит из социальной науки делать естественную.
Все-таки такое объяснение недостаточно. Необходимо отметить, что Дюпон (в тексте, приводимом в примечании), говоря о законах обществ муравьев и пчел, предполагает, что последние "подчиняются с общего согласия и ради собственного интереса". Пожалуй, и для этих насекомых дело идет об "общественном договоре"! Во всяком случае тут далеко до концепции законов в том виде, как их представляют себе натуралисты, физики, биологи. Физиократы отнюдь не детерминисты. Они не только не думают, что естественный порядок непреложен подобно закону притяжения, но и вовсе не верят, что он осуществляется в настоящее время в человеческих обществах, как в улье или муравейнике: насекомые устраивают закономерные общества, между тем как человеческие общества в настоящем их состоянии не закономерны, потому что люди - свободные существа, а животные - несвободные.
Но тогда что же такое естественный порядок? Порядок, угодный Богу ради счастья людей, - провиденциальный порядок. Но сначала нужно научиться познавать его, а после познания научиться сообразоваться с ним.
Каким образом он будет познан нами? Признаком, по которому узнают естественный порядок, является "очевидность", - выражение, встречающееся в писаниях физиократов на каждом шагу. Но есть ли необходимость воспринимать очевидность? Самый яркий свет может быть увиден только глазом, - каким же органом будет воспринята она? Инстинктом? Сознанием? Разумом? Голос ли Бога в сверхъестественном откровении скажет, где истина? Или голос Природы укажет надежный путь? Физиократы, по-видимому, не смущаются этой проблемой (хотя эти голоса могут быть противоречивыми), ибо они беспорядочно отвечают на все эти вопросы. Мерсье де ла Ривьер напоминает слова св. Иоанна о свете, "который светит во тьме и освещает всякого человека, грядущего в мир", что, по-видимому, предполагает внутренний свет, возжженный Богом в сердце каждого человека, чтобы облегчить ему найти свой путь. Кенэ, по Дюпону, видел, что "стоит только человеку вникнуть в самого себя, чтобы обресть неизреченное познание этих законов", или что "до познания его люди естественно руководились смутным сознанием физиократии". Но, судя по многим другим местам, этого интуитивного восприятия, кажется, недостаточно для открытия естественного порядка, и доказательством служит то, что Кенэ заявляет, что законы естественного порядка должны быть "преподаваемы", что это является даже основным мотивом, оправдывающим существование образования, и, как мы увидим позже, одной из существенных функций государства.
Вообще, следовательно, можно сказать, что естественным порядком был такой порядок, который "очевидно" представлялся лучшим не первому встречному, а умам рассудительным, цивилизованным, либеральным, таким, какими были физиократы. Это не тот естественный порядок, который мог бы им открыть наблюдение над фактами, а тот, который они носили в самих себе. И вот почему между прочими законами уважение к собственности и власти им представлялось очевидной основой естественного порядка.
И именно потому, что этот естественный порядок был таким сверхъестественным, т.е. вознесенным выше случайностей жизни, он представлялся им во всем величии геометрического порядка с обоими своими атрибутами - универсальностью и непреложностью. Он одинаков для всех людей и для всех времен. Это - "законодательство, единственное в своем роде, вечное, неизменное, универсальное; очевидно, оно является божественным и основным". Словно слышишь гимн Ave Maria! Что же касается универсальности, послушайте Тюрго: "Тот, кто не забывает, что существуют политические государства, отделенные друг от друга и организованные различным образом, ни когда не будет хорошо трактовать любой вопрос политической экономии". А что касается непреложности, тот же Тюрго говорит: "Дело идет не о том, чтобы знать, что есть или что было, а о том, что должно быть. Права людей основаны не на их истории, а на их природе".
Эта догматическая и оптимистическая концепция должна была господствовать над всей классической и особенно французской школой тогда, когда Провидение уступило место естественным законам. Ныне она сильно дискредитирована, но она ослепила всем глаза в тот день, когда занялась на горизонте. Отсюда столько похвальных эпитетов по ее адресу, которые ныне кажутся нам преувеличенными и почти смешными, но указать новой науке цель и найти кадры последователей для ее достижения - дело непростое.
Концепция естественного порядка была в особенности важна своими практическими последствиями. Она ниспровергла все здание регламентации старого политического и экономического режима. И вот каким образом.
Недостаточно знать естественный порядок, нужно сообразоваться с ним. Как сделать это? Нет ничего проще, потому что естественный порядок "очевидно наиболее выгодный для человеческого рода". Но ведь каждый индивид сумеет легко отыскать наиболее выгодный для него путь. Он свободно найдет его, и для этого не будет необходимости в какой бы то ни было принудительной силе или в том, чтобы подгонять его к этому палкой.
Присущая каждому человеку склонность к психологическому взвешиванию, которую много позже назовут гедонистическим принципом и которая станет основой неоклассической школы, находит себе удивительное объяснение уже у Кенэ: "Совершенство хозяйственной деятельности состоит в том, чтобы при наибольшем сокращении расходов получить наибольшее приращение выгоды". Это тоже естественный порядок. А когда каждый будет делать то же самое, этот порядок будет только наилучшим образом упрочен, вместо того чтобы быть нарушенным. "Сущность порядка такова, что частный интерес одного никогда не может быть отделен от общего интереса всех, а это бывает при господстве свободы. Мир идет тогда сам собой. Желание наслаждаться сообщает обществу движение, которое становится постоянной тенденцией к возможно лучшему состоянию". Вообще остается только lasser faire [2] (предоставить свободу деятельности).
В продолжение полутора веков эти знаменитые формулы столько раз повторялись или критиковались, что они кажутся банальными; тогда они не были, конечно, таковыми. Ныне легко подсмеиваться над этой социальной политикой как над слишком легкой и слишком упрощенной и показать, что ни эта взаимная гармония индивидуальных интересов между собой и с естественным порядком, ни даже это знание собственных интересов, которое будто бы имеется у каждого человека, не подтверждаются фактами. Нужды нет, - может быть, необходимо, чтобы этот оптимизм был у колыбели науки. Нельзя построить науку, если не веришь в известный предустановленный порядок.
Впрочем, laisser faire не означало, что нечего было делать: формула не заключала в себе принципа пассивности и фатализма. Отдельным лицам предстоит все делать, потому что как раз о том и идет речь, чтобы оставить для каждого поле свободным, не опасаясь, что частные интересы будут сталкиваться между собой или наносить вред общему интересу. Правительству остается только, как мы увидим ниже по поводу роли государства, устранять искусственно создаваемые путы, обеспечивать охрану собственности и свободы, наказывать тех, которые будут покушаться на них, и наставлять в законах естественного порядка.
§ 2. Чистый продукт
Естественный порядок физиократов обнимал все социальные факты. Если бы физиократы остались в области обобщения их, они заслужили бы скорее титул основателей социологии, чем основателей политической экономии. Но в этом естественном порядке есть один чисто экономического характера феномен, который обратил на себя их особенное внимание и загипнотизировал их до такой степени, что увлек на ложный путь, - это роль земли в производстве. В ней заключается самая ошибочная, но вместе с тем и самая характерная для физиократического учения концепция.
Всякая производительная операция необходимо сопровождается известными расходами, известными издержками, другими словами, известным потреблением богатств, что, очевидно, уменьшает созданное в процессе производительной операции богатство. И, очевидно, только разница между последним и первыми, и только получающийся при сравнении их излишек могут составлять действительное приращение богатств - это то, что они называют и что все с того времени действительно называли "чистым продуктом".
Но физиократы думали сделать открытие, что чистый продукт существует только в одной категории производительных операций, а именно в земледелии. Только там, говорят они, созданное богатство превышает потребление: землевладелец собирает, исключая случаи недорода, больше хлеба, чем он потребил, включая не только потребление на посев, но и личное его потребление за год. И сбережение могла образоваться и цивилизация народиться только потому, что земледелию свойственна эта единственная и удивительная способность давать чистый продукт. Ничего подобного не происходит ни в какой другой категории производства, ни в торговле и обращении товаров, где, очевидно, человеческий труд ничего не создает, потому что он только перемещает или обменивает уже созданные продукты, ни даже в мануфактурной промышленности, ибо ремесленник только изменяет, смешивает, складывает сырые материалы. Но, скажут, он увеличивает стоимость. Да, но только в размере стоимостей, которые он сам потребляет, ибо цена ручного труда ничего больше не представляет, кроме цены необходимых для поддержания рабочего средств потребления. Происходит лишь сложение налагаемых одна на другую стоимостей одновременно со сложением смешиваемых сырых материалов. Но, говорит Мерсье де ла Ривьер, "складывать не значит умножать".
Вследствие этого они называли промышленников "бесплодным классом". Не следует, однако, думать, что с таким определением совмещалось у них презрение к промышленникам и купцам. "Далекие от того, чтобы быть бесполезными, эти ремесла составляют прелесть и опору жизни, служат сохранению и благоденствию человеческого рода".
Они непроизводительны только в том смысле, что они не создают новых богатств.
Однако скажут, что промышленники и купцы получают большой барыш и даже много больший, чем земледельцы. "Что же из этого?" - возражают физиократы. Ремесленники "не производят этого барыша, они приобретают его", иначе говоря, просто передается им другими некоторое богатство. Кем? Именно земледельцами. Земледельцы доставляют ремесленникам не только весь сырой материал для их продуктов, но также (что становится после небольшого размышления не менее очевидным) и все то, что они будут в какой бы то ни было форме потреблять. Ремесленники - слуги, или, как их называет Тюрго, наемники земледельческого класса. Последний, строго говоря, мог бы управиться собственными силами и таким образом сохранить себе весь чистый продукт, но так как для него это выгоднее, то он поручает ремесленникам изготовлять для него платья, дома, утварь и, вполне естественно, отдает им в форме вознаграждения более или менее значительную часть чистого продукта. Возможно, что за счет своих хозяев ремесленники приобретут огромные барыши, как это бывает у многих слуг в хороших домах.
Таким образом, на языке физиократов под бесплодными классами попросту разумеются те классы, которые получают свои доходы из вторых рук. Тем не менее, сколько ни трудились они над объяснением этого несчастного слова, - в применении к целой категории работ, обогащавших нации, по-видимому, больше, чем все другие категории, - система физиократов оказалась столь несправедливой, что престиж ее стал бесповоротно падать.
Спорный вопрос: признавали ли физиократы способность производить чистый продукт только за земледелием или также и за индустрией добывающей, горно-заводской, рыбной? Относительно горно-заводской до некоторой степени подтверждается это, но нет бесспорных доказательств такого положения, ибо указания на это в сочинениях физиократов редки и противоречивы. Тут возможны колебания, ибо, с одной стороны, копи, бесспорно, доставляют человеку новые богатства, сырые материалы совершенно так же, как земля и море. Но с другой стороны, если земля и море - беспрестанно возобновляющиеся источники жизни, то у копей нет такого свойства. Очень хорошо говорит Тюрго: "Поле ежегодно производит плоды... Не то руда: она не производит плодов, она сама созревший для сбора плод". И отсюда он сделал вывод, что горные предприятия приносят чистого продукта не больше, чем индустриальные. "Если кто и извлекает из руды чистый продукт, так это собственник поверхности", но, прибавляет он, этот продукт незначителен.
Существенная установленная физиократами разница между земледелием и индустрией была теологического происхождения. Возделывание земли было Божьим делом, один Бог - творец, между тем как занятие ремеслами было делом людей, а потому не во власти человека что-нибудь создать. Легко ответить им, что, если один Бог - творец, он одинаково может им быть как тогда, когда дает одежду, так и тогда, когда дает ежедневно хлеб, и что если человек может только видоизменять, а не создавать, то это одинаково верно как относительно его работы на земле, так и относительно его труда над железом или деревом. Очевидно, агрикультура, как и всякая индустрия, является лишь трансформирующей индустрией и иной индустрии не существует. Они не могли заметить (может быть, потому, что Лавуазье еще не научил их этому), что в природе ничто не создается и ничто не пропадает и что посеянное в землю хлебное зерно строит свой колос из материалов, заимствованных из почвы или атмосферы, точно так же, как булочник делает хлеб из того же зерна, из воды, соли и дрожжей.
И все-таки физиократы не были так слепы, чтобы не заметить, что естественные блага и даже хлеб подобно индустриальным продуктам подчиняются на рынке закону цен и что чистый продукт исчезает, когда цены падают слишком низко. Как в таком случае земля производит ценность и чем ценность земледельческих продуктов отличается от таковой индустриальных? Непонятно.
Вероятно, мысль физиократов была такова, что "хорошая цена", т.е. цена, превышающая издержки производства, была нормальным явлением естественного порядка. В том случае, если цена падала до уровня стоимости производства, естественный порядок нарушался и в таком случае ничего не было удивительного, что естественная ценность исчезала. Таков, несомненно, смысл следующей довольно загадочной сентенции Кенэ: "Изобилие и дешевизна не составляют богатства. Недостаток и дороговизна означают бедность. Изобилие и дороговизна создают богатство".
Но если хорошая цена есть только излишек ценности продукта над стоимостью производства, в земледелии он появится не реже и не чаще, чем в индустриальном производстве. Везде, где эти производства будут подчиняться закону конкуренции, он не появится ни там, ни здесь, ни в том, ни в другом; наоборот, там, где будет недостаток, он появится в обоих производствах. Остается, следовательно, только узнать, чаще ли в земледелии встречаются монопольные ценности, чем в индустрии. Вообще говоря, можно утверждать, что это так, поскольку земля по природе своей ограничена в количестве, и тем признать некоторую долю истины за теорией физиократов, хотя установление во всех странах покровительственных пошлин и земледельческие кризисы достаточно показывают, что земля тоже строго подвержена действию конкуренции, но это, во всяком случае, вопрос факта.
Таким образом, чистый продукт в смысле учения физиократов - иллюзия: его нельзя найти ни при создании материи, ни при создании ценности. Но эту иллюзию можно объяснить исторической средой, в которой жили физиократы. Что они видели? Целый класс людей, дворянство и духовенство, живущих на доходы от своих земель. Как же они могли бы жить, если бы земля не обладала свойством производить сверх потребляемых крестьянами продуктов излишек, необходимый для благородного существования собственников? Если бы в их время был многочисленный класс акционеров, также "благородно" существовавших от своих рент, физиократы, вероятно, сделали бы вывод о существовании чистого продукта в индустриальных предприятиях. Но любопытно отметить, что, видя в ремесленниках наемников, живущих за счет земледельцев, физиократы в то же время не догадывались, что праздных собственников точно так же можно было бы считать наемниками их фермеров.
Мысль, что Природа или Бог при посредстве земли создает ценность, достаточно сильно укоренилась: мы встретим ее у А. Смита, который считал ее до некоторой степени своей. И мы также увидим, как со времени Рикардо чистый продуктстали называть рентойи как тогда, при полной перемене роли, она уже" перестала быть благословением природы и земли. А1та Раrens ("питающие родители"), предназначенной расти по мере того, как укрепляется естественный порядок, и представлялась как следствие растущего безземелия и бесплодия почвы; на нее уже смотрели не как на Божий дар, а как на налог, взимаемый собственником с потребителя.
Что касается определения "бесплодный", относящегося ко всем родам труда, кроме земледельческого, то мы увидим, как оно исчезло и как атрибут производительности был последовательно признан за каждой категорией труда - сначала за индустрией, потом за торговлей, наконец, за либеральными профессиями. Чтобы ограничиться вопросом об индустриальной промышленности, достаточно заметить, что если бы даже она производила только эквивалент потребленных ценностей, то и тогда эпитет "бесплодный" был бы к ней неприменим, в противном случае, по остроумному замечанию Адама Смита, следовало бы сказать, что брак бесплоден всякий раз, когда он дает только двух детей. Сказать, что складывать не значит умножать, бессмыслица, ибо мы уже отмечали, что агрикультура тоже может только складывать. Да, впрочем, арифметика учит, что умножение не что иное, как сокращенное сложение.
Следует ли, однако, сделать вывод, что земледельческая теория физиократов о чистом продукте была совершенно "бесплодной"? Нет.
С точки зрения исторической благотворное действие ее прежде всего заключалось в том, что она вызвала реакцию против господствовавших в то время экономических доктрин, против меркантилизма, который видел рост богатств только в торговле, а рост чистого продукта только в эксплуатации соседних народов или колоний. Через голову меркантилистов и кольбертистов физиократы протянули руку Сюлли* и окончательно реабилитировали агрикультуру. Заметьте, что с того времени она действительно больше не утрачивала положения, в которое они поставили ее; больше того, это сообщенное агрикультуре жизненное значение ее по совершенно непредвиденному повороту было одним из самых могущественных факторов пробуждения протекционизма, так что физиократы, сторонники свободы торговли, оказались изменниками себе благодаря успеху собственной же идеи... Но еще вопрос: не были бы они аграрными протекционистами, если бы жили в наше время? Таково, впрочем, мнение экономиста Онкена, лучшего знатока их.
Если разница между земледелием и индустрией, которую думали констатировать физиократы, в значительной степени и воображаемая, то все-таки верно, что земледелие имеет ту особенность, что оно одно приводит в действие силы растительной и животной жизни; эта таинственная сила (ее физиократы смутно предчувствовали, может быть, в том, что они обозначали именем природы), хотя и уподобляют ее физико-химическим силам, поистине обладает особенностями, в силу которых земледелие отличается от индустрии; иногда благодаря ей земледелие бывает ниже индустрии, потому что продукт его ограничивается требованиями времени и пространства, но часто оно выше ее, потому что ему одному присуще свойство производить средства пропитания, которыми живы люди. Так ставится грозная проблема, уже предвещающая возникновение теории Мальтуса.
§ 3. Обращение богатств
Физиократы первые дали синтетическую теорию распределения дохода. Они хотели показать (и это, бесспорно, была гениальная мысль), что богатства сами собой обращаются между общественными классами, что они уходят и возвращаются всегда по одним и тем же каналам, излучины которых им удалось проложить, и что, по словам Тюрго, "беспрерывность этого обращения дает жизнь политическому телу, подобно тому как обращение крови сообщает жизнь телу животного".
Мы уже видели, что такой ученый, как д-р Кенэ, написавший книгу по животной экономии и уже знавший тогда новое открытие Гарвея, был человеком, точно нарочито предназначенным для перенесения этой идеи из биологии в социологию. Он провел ее в своей "Экономической таблице", которая есть не что иное, как изображение того, каким образом совершается обращение доходов; появление ее повергло современников в невероятное изумление, которое ныне вызывает только улыбку [3]. Однако проф. Гектор Дени заявляет, "что он готов разделить удивление Мирабо".
Хотя с того времени это обращение было признано более сложным, чем думали физиократы, однако стоит указать здесь его первоначальное изображение4.
Кенэ различает три крупных общественных класса:
1. Производительныйкласс, состоящий исключительно из земледельцев (и, может быть, также из рыболовов, рудокопов и пр.) 5.
2. Класс собственников, в который входят не только собственники земли, но и все те, которые по тому или другому феодальному титулу владели землей; в этом виден пережиток той феодальной идеи, согласно которой господство связывается с собственностью.
3. Бесплодныйкласс, включающий представителей индустрии, торговли, либеральных профессий и частнослужебного труда,
Где источник богатства? Естественно, в первом классе, потому что он один производит. Предположим (возьмем цифру Кенэ, она, по-видимому, довольно близка к тогдашней действительности), что он производит на 5 миллиардов франков. Прежде всего он удерживает 2 миллиарда на свое содержание и на содержание скота, на обсеменение и удобрение; эта часть дохода не идет в обращение, она остается у своего источника.
Остаток продукта земледельческий класс продает и получает за него 3 миллиарда франков. Но так как для его содержания недостаточно одних сельских продуктов и ему нужны еще мануфактурные продукты, одежда, инструменты и пр., то он спрашивает их у индивидуального класса и платит последнему 1 миллиард.
У него остается, таким образом, только 2 миллиарда, которые он отдает классу собственников и феодалов в форме арендной платы и податей. Дальше мы увидим, как физиократы оправдывают этот явный паразитизм.
Перейдем к классу собственников. Два миллиарда, полученных им в форме арендной платы, он, естественно, употребляет на то, чтобы жить, и хорошо жить; для этого ему нужны, во-первых, средства потребления, которые он покупает у земледельческого класса (если только не получил от него натурой) и уплачивает ему, скажем, 1 миллиард, а во-вторых, мануфактурные продукты, которые он покупает у бесплодного класса и уплачивает ему тоже, скажем, 1 миллиард. И счет его завершен.
Что касается бесплодного класса, то он, ничего сам не производя, может получить необходимое ему только из вторых рук - из рук производительного класса. Только получает он это двумя различными путями: 1 миллиард от земледельческого класса в уплату за мануфактурные продукты такой же ценности и 1 миллиард от класса собственников тоже в уплату за мануфактурные продукты. Заметьте, что последний миллиард - один из тех двух, которые класс собственников получил от земледельческого класса; он, таким образом, сделал полный оборот.
Бесплодный класс, получив эти 2 миллиарда в уплату за свой продукт, употребляет их, конечно, на прожитие и на покупку сырых материалов для своей промышленности. И так как только производительный класс может снабдить его средствами потребления и сырыми материалами, то он возвращает их земледельческому классу в форме платы за эти продукты. Таким образом, эти 2 миллиарда возвращаются к своему источнику. Вместе с миллиардом, уже уплаченным классом собственников, и 2 миллиардами продуктов, в натуре непроданных, они составляют общий итог в 5 миллиардов, которые вновь появляются на руках у производительного класса, и кругообращение снова возобновляется до бесконечности6.
Эта сводка дает лишь несовершенное представление о скрещиваниях и отражениях доходов, за рикошетом которых физиократы следят с детской радостью. Они воображают, что они видят здесь самою действительность. Их опьяняет тот факт, что они всегда находят точное количество своих миллиардов, и, как многие экономисты современной математической школы, они не замечают, что в конце своего вычисления находят лишь то, что сами же раньше ввели в свой расчет. Совершенно очевидно, что эта таблица ничего не доказывает относительно основного пункта их системы, а именно относительно того, что существует класс производительный и бесплодный.
В системе распределения физиократов интересен, следовательно, не тот особый способ, каким они представляли себе это распределение, а интересна мысль, что обращение богатств подчинено известным законам и что от этого обращения находится в зависимости доход каждого отдельного лица.
Читатель заметит, что в этой классификации общества особое место отводится классу собственников. Это одна из самых интересных черт физиократического учения.
Всякий, кто посмотрит предыдущую таблицу, придавая ей не физиократический, а современный смысл, будет поражен и возмущен существованием класса, который, ничего не давая в обмен, взимает 2/5 национального дохода, и подумает, что, бросая яркий свет на паразитизм этого класса, Кенэ и его последователи тенденциозно, если не открыто, делали социалистическое дело. И все-таки они были совсем неповинны в такой тенденции! Они даже не подозревали, до какой степени компрометирующее положение они отводили этим собственникам. Они, наоборот, полны почтения к ним; не для них, а для промышленников и промышленных рабочих сохраняют они эпитет "бесплодный". Они ставят их в первый ряд, даже выше производительного класса. Они видят в них жрецов хозяйства: собственник облечен властью наделять людей хлебом, хлебом жизни. Через его руки все приобщаются этого хлеба жизни. Он - представитель божественного института - подлинное выражение. Следует объяснить то, что нам ныне представляется такой аберрацией.
Нужно прежде всего заметить, что физиократы не могли приписывать труду того достоинства, которое мы приписываем ему в настоящее время, потому что для них труд ни в коем случае не был создателем, и это относилось как к труду земледельческого, так равно и к труду промышленного рабочего. Если они квалифицировали первый производительным, то только потому, что природа содействовала ему создавать богатства, но не труд сам по себе, а именно она с помощью труда создавала их. Отсюда все дело сводилось к тому, чтобы узнать, какой класс является наиболее подходящим для роли покровителя и распределителя этих богатств. И у физиократов ни на минуту не возникало сомнения, что не класс собственников должен быть таким классом. Класс собственников был в их глазах главной основой естественного порядка. Живя при старом режиме и видя, что во главе общества в качестве правителей и руководителей всегда стоит класс нетрудящихся, они поддались в отношении необходимости существования земельной собственности точно такой же иллюзии, как Аристотель в отношении необходимости существования рабства.
Хотя физиократы и не предвидели возражений, которые потом градом посыпались на земельную собственность, однако они (особенно один из них, аббат Бодо) не прекращали попыток разъяснить и оправдать ее существование. И тем более полезно зарегистрировать мотивы, которым они придают значение, что к ним впоследствии в течение целого века будут прибегать все экономисты консервативного лагеря.
Наиболее основательным в их глазах или по крайней мере одним из тех, которому они чаще всего придают значение, является следующий мотив: собственники суть те лица, которые первыми распахали землю или получили преемственное право от первых возделывателей. И потому сам производительный класс обязан им тем, что имеет в своих руках орудие производства. Это они производили и ежедневно производят то, что физиократы называют на своем языке земельные затраты (1еs аvапсеs fопcieres), т.е. расходы по распашке, огораживанию, возведению построек и пр. Земельный собственник ни в коем случае не является для них ни паразитом, ни даже лицом, получающим доход из вторых рук, как промышленник; он берет свою часть орtimo jare в силу раньше возникшего права и высшего, чем право земледельца, ибо если земледелец создает продукт, то собственник создал землю. Три общественных класса физиократов можно сравнить с тремя лицами, которым предстоит поделиться между собой взятой из колодца водой. Производительный класс - это лицо, ведром доставшее воду из колодца. Класс собственников получает ее из рук, но у него ничего нет в обмен за нее, ибо он сам создал колодец. Бесплодный класс держится на почтительном расстоянии, он должен купить воду и заплатить за нее своим трудом.
Но здесь есть противоречие, в котором физиократы, по-видимому, не отдавали себе отчета. Если доход, полученный собственником, не что иное, как вознаграждение за его затраты7, за его издержки, то он уже не дар природы, и чистый продукт исчезает, так как согласно определению он представляет собой то, что остается от валового продукта после того, как возмещены расходы, т.е. излишек над стоимостью производства. Но при таком объяснении нет излишка! Следовательно, собственники получают свою аренду как капиталисты, а не как представители Бога?
Следует ли предположить, что если затраты - основание права собственности, то они не являются мерой его и не ограничивают его, что земельный доход не стоит в необходимой связи с ними?
Или следует разложить доход класса собственников на две части: на первую, которой они могут не распоряжаться как представляющей для них лишь возмещение их затрат наподобие дохода фермеров, и на вторую, которая как излишек одна и будет чистым доходом? Но тогда как же оправдать присвоение этой последней части?
Подождите, ибо у них есть в запасе другой аргумент - социальная полезность: обращение земель под земледельческую культуру приостановилось бы, говорят они, и, следовательно, единственный источник всякого богатства иссяк бы, если бы за тем, кто распахал землю, не признавали бы права собирать с нее плоды.
Нужно ли указывать на противоречие, существующее между этим и предыдущим доводом? Только что они говорили: земля должна быть присвоена, потому что она была возделана. А теперь они говорят: земля должна быть присвоена для того, чтобы она могла быть возделана. В первом случае труд принимается за начальный, а во втором - за конечный фазис производства.
Наконец, физиократы говорят, что земельная собственность является просто следствием того, что они называют личной собственностью, т.е. правом каждого человека заботиться о своем сохранении, ибо право заботиться о своем сохранении заключает в себе право движимой собственности, а последнее в свою очередь - правo земельной собственности. "Три вида собственности так между собой соединены, что их нужно рассматривать как одно целое, из которого нельзя изъять одной, не приведя в расстройство две другие". Действительно, не к земельной только собственности физиократы питали такое большое уважение, а ко всякой вообще. "Охрана собственности - необходимая основа экономического строя общества", - говорит Кенэ. "Вы можете, - пишет Мерсье де ла Ривьер, - рассматривать право собственности как дерево, у которого все социальные институты являются произрастающими от него ветвями". Этот культ собственности остается непоколебленным в самые бурные дни Французской революции и Террора: уважение к собственности осталось даже и тогда, когда исчезло всякое уважение к человеческой жизни.
Ясно, что арсенал, в который впоследствии защитники земельной собственности придут запасаться оружием, был уже почти полон8.
Упорно защищая земельную собственность, физиократы в то же время не забывали возлагать на нее многочисленные и трудные обязанности, которые составляют оборотную сторону ее высокого достоинства. Правда, "не власть должна регламентировать их, а разум и добрые нравы".Обязанности землевладельцев таковы: 1) беспрерывно продолжать свое дело не возделывания, которое на них не лежит, а введения новых земель в круг возделываемых, т.е. продолжать вкладывать в землю капитал; 2) быть распределителями произведенных природой богатств, экономами общества в интересах общего блага; 3) пользоваться досугами своей жизни, чтобы оказывать обществу всяческие услуги, без которых общество не может обойтись; 4) уплачивать, как мы увидим, все налоги; 5) в особенности же защищать земледельцев, своих фермеров и не вымогать с них свыше того, что составляет чистый продукт. Несмотря на это, требования физиократов не идут так далеко, чтобы собственники, оставляли своим фермерам часть чистого продукта, но они предписывают им в строгих выражениях оставлять фермерам по крайней мере общую сумму их годовых и первоначальных затрат и отсчитывать их щедро. "Смело скажите: горе собственникам, горе суверенам, горе всем империям, если эти расходы отняты у земледельцев, иначе говоря, у самой земли, плодородие которой зависит от них!.. Поймите, что судьба этих драгоценных людей, возделывающих свою или чужую землю, ни для кого не безразлична... что все, что стесняет, унижает, отягчает, разоряет их, причиняет обществу жесточайшие раны, что все, что их облагораживает, что все, что может способствовать их благополучию, довольству, богатству, является обильным источником благосостояния для всех классов общества". Эти благородные слова, которые были в то время далеко не обычными, несколько искупают благоволение, которое физиократы свидетельствовали классу собственников, ограничиваясь требованием от них некоторых общественных услуг, лишенных, впрочем, санкции.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ
До сего времени мы остаемся с физиократами в области теории, но влияние их особенно сказывается в области прикладной политической экономии, регламентации торговли, роли государства, раскладки налогов9.
§1. Торговля
По учению физиократов, обмен сам по себе, сведенный к единственному и основному акту do ut des ("даю, чтобы и ты мне дал"), ровно ничего не производит, ибо по самому определению он заключает в себе эквивалент обмениваемых ценностей. Но где же вновь созданное богатство, если каждая сторона при обмене получает точный эквивалент того, что она отдает? Правда обмен может быть львиным и обогатить одну из сторон за счет другой, но в таком случае не будет создания богатства, потому что одна сторона теряет то, что другая приобретает. В таком случае можно было бы спросить физиократов, почему же люди во все времена практиковали и, несомненно, долго еще будут практиковать обмен, если они ничего не должны приобретать и рискуют потерять при обмене? Физиократы предвидели такое возражение и ответили: потому что это полезно каждой стороне. Но, по их мнению, полезность всегда существует до обмена и, следовательно, не может быть создана им;
наоборот, она создает обмен. И, однако, если я, голодный, обменяюсь своей бутылкой с вами, чувствующим жажду, на ваш хлеб, то обе вещи, относительно излишние, становятся полезными, потому что они удовлетворяли крайней нужде двух лиц. Создалась ли таким образом из факта обмена двойная полезность? Но такое рассуждение казалось физиократам абсурдным, потому что, представляя себе богатство только в материальной форме, они не могли понять, что уже создание одной полезности может быть квалифицировано продуктивным.
Что касается торговли, то мы уже знаем, что они относили купцов вместе с промышленниками к бесплодному классу. Это уже достаточно знаменательно. Отсюда явствует, как рушатся все в течение двух столетий исповедовавшиеся меркантилизмом теории относительно того, что внешняя торговля есть истинный источник для обогащения страны. Меркантилисту страна представлялась в образе богатого купца наподобие амстердамского, для физиократов же она была воплощением сельского дворянина, живущего на своей земле и плодами ее.
Внешняя торговля, равно как и внутренняя, никакого реального богатства не производит; она может дать только барыш, что представляет существенную разницу, ибо то, что выручает один, теряет другой. "Все торговые нации одинаково обольщаются тем, что они обогащаются от торговли, но - удивительная вещь - они все воображают, что они обогащаются за счет других. Приходится согласиться, что этот мнимый барыш в том виде, как они себе его представляют, должен быть весьма чудодейственной вещью, ибо, по их мнению, каждый выручает и никто не теряет". Несомненно, страна может быть поставлена в необходимость ввозить из-за границы блага, которых она не в состоянии произвести, или отдавать за границу те, которых она не может потребить, и вследствие этого внешняя торговля необходима, но, говорит Мерсье де ла Ривьер и подчеркивает это слово: она необходимое зло. Кенэ называет ее просто терпимым злом. Истинно полезен только такой обмен, при котором продукты переходят из рук земледельцев прямо в руки потребителей, ибо иначе продукты не достигнут своей цели и погибнут в руках производителей, но обмен, заключающийся в покупке этих продуктов с целью перепродажи их (то, что называется "купля-продажа", - термин, обозначающий акт продажи в юридическом смысле слова), не что иное, как расхищение богатств: действительно, часть их оказывается поглощенной торговцами. Впоследствии мы встретимся с этой мыслью у Кэри. Мерсье де ла Ривьер остроумно сравнивает коммерсантов "с зеркалами, отражающими одни и те же предметы одновременно в разных видах. Подобно зеркалам, они как будто умножают предметы и таким образом обманывают глаз при поверхностном рассмотрении их".
Хорошо! Но если допустить такое пренебрежительное отношение к торговле, то что следует из этого? Надо ли ее запретить, регламентировать или оставить свободной? Указанными посылками ни одно из этих заключений не определяется. Первое решение кажется даже более подходящим, если торговля бесполезна. Однако физиократы проповедуют третье. Почему же?
Вполне понятно, что физиократы осуждали систему меркантилистов или кольбертистов, имевшую цель создать стране благоприятный торговый баланс, так как физиократы считали такую цель химерической и даже безнравственной. Но неясно, почему они хотели предоставить свободу торговле, которая, по их мнению, не приносит никакой пользы? 10. Современные экономисты превозносят свободу торговли на том основании, что свободная торговля - огромное благодеяние для всех стран, и чем более она будет развиваться, тем более будут богатеть введшие ее у себя государства. Но не таково было мнение физиократов. Если они были основателями свободы торговли, то вовсе - и это особенно достойно примечания - не из желания покровительствовать ей, а скорее для того, чтобы таким образом сделать ее ненавистной для всех. Может быть, даже им не чужда была мысль, что благодаря 1аisser faire она вовсе исчезнет! Если физиократы были сторонниками свободы торговли, то прежде всего потому, что они думали главным образом о свободе внутренней торговли; нужно ведь знать, какие путы были наложены на нее внутри в эту эпоху; во-вторых, потому, что естественный порядок предполагает для каждого свободу продавать или покупать, как ему угодно и не соображаясь с тем, внутри или вне страны, так как сам естественный порядок не признает границ; наконец, потому, что свобода обеспечивает хорошую цену. Но что следует подразумевать под этими словами? Дешевую цену? Ничуть не бывало. "Только свободная конкуренция иностранных купцов может обеспечить наилучшую цену, и только высокая цена может обеспечить и поддерживать богатство и население королевства, живущего милостями земледелия". Это скорее рассуждение аграриев, а не сторонников свободной торговли, но ведь физиократы только и интересовались земледельческими продуктами, и главным образом зерновыми; и так как в то время нечего было опасаться ввоза хлеба из чужих стран, то свобода торговли для них сводилась к свободе вывоза. По мнению Онкена, Кенэ хотел для своей страны таких же коммерческих порядков, какие практиковались тогда в Англии: покровительствовать вывозу зерна для того, чтобы поддерживать курс и сохранять хорошую цену в момент избытка хлеба, и разрешать ввоз только в случаях недостатка, чтобы избежать слишком большой дороговизны 11.
Словом, свобода торговли сводилась у физиократов главным образом к уничтожению весьма прославленных при старом режиме мер, сводившихся к запрещению вывоза хлеба за границу и свободной торговли внутри 12. Но если это первоначальное представление о свободе торговли было узко, то оно не замедлило перерасти породившие его условия и превратиться в основной принцип абсолютной свободы конкуренции в том виде, как ее в наше время формулирует Вальрас: "Свободная конкуренция при обмене обеспечивает в конце концов максимум полезности для каждой стороны, или, что то же, максимальное удовлетворение потребностей".
Ныне мы, очевидно, уже не предполагаем, что международный обмен не больше как терпимое зло. Но почти все доводы, которые в течение целого века будут на службе у сторонников свободной торговли, были уже сформулированы физиократами. Отметим лишь главнейшие:
1. С совершенной ясностью доказана Мерсье де ла Ривьером не- состоятельность довода торгового баланса. "Ну, слепой и глупый , политик, я исполню ваши желания. Я дам вам всю массу денег, находящихся в обращении у наций, с которыми вы ведете торговлю; вот они все у вас, - что же вы сделаете с ними?" И он, во-первых, показывает, что ни одна чужая страна не сможет в таком случае покупать и что, следовательно, прекратится всякий вывоз, а во-вторых, что чрезмерная дороговизна приведет к необходимости покупать вовне и вывозить деньги, "что, впрочем, будет единственной мерой спасения".
2. Отвергнуто положение, что таможенные пошлины оплачиваются иностранцами. "Иностранец ничего не продаст вам, если вы не заплатите ему той цены, какую дали бы ему другие нации. Если вы наложите пошлину на его товар, то она будет надбавкой на истинную цену товара и иностранец вернет ее; эта пошлина на ввоз будет выплачена вам вашими отечественными покупателями".
3. Отвергнута политика так называемой взаимности. "Установленная у соседней нации пошлина на ввоз вредит продающей нации постольку, поскольку уменьшается возможное потребление ее продуктов. Такое косвенное последствие неизбежно, но можно ли вызвать его ответными пошлинами? Англия наложила на французские вина чрезмерные пошлины, сильно тормозящие у нее сбыт вина; но если вы со своей стороны обложите пошлиной ее товары, будет ли она в состоянии больше покупать ваших вин? Вредом, который вы причините ей, устранится ли вред, который она причиняет вам?"
Мы привели многочисленные ссылки, ибо какие же более убедительные доводы приводились за последние сто лет?
Эти теории непосредственно получили свое законное признание в эдиктах 1763 и 1766 гг., устанавливающих свободу торговли хлебом, сначала внутренней, а потом и внешней, с некоторыми, правда, значительными ограничениями. К несчастью, природа оказалась неблагодарной к своим ревностным почитателям - физиократам: четыре или пять лет подряд она посылала недород, и народ, как само собой понятно, возложил ответственность за него на новые законы и вдохновителей их - физиократов. Несмотря на их протесты, либеральный закон был в 1770 г. отменен, чтобы вновь быть введенным в 1774 г. Тюрго и вновь быть отмененным в 1777 г. Неккером, - чередующиеся отмены и введения, ясно свидетельствующие о колебаниях общественного мнения.
Это новое законодательство и вообще вся система физиократов нашли, впрочем, пламенного противника в лице аббата Галиани, неапольского монсеньора при французском дворе, который, имея 21 год от роду, написал по-итальянски замечательную книгу о деньгах и в 1770 г. на великолепном французском языке "Dialogues sur 1е Соттеrсе dеs В1еs" ("Диалоги по поводу торговли хлебом"). Эта книга пользовалась величайшим успехом, и Вольтер превозносил ее до небес. Однако она блистала больше формой, чем содержанием. Галиани не был, строго говоря, врагом раз, lаissеr faire: "По возможности ничего не надо запрещать, - говорил он. - Всякий раз, как представляется случай, нужно становиться на сторону свободы". Но он высказывался против всякой общей системы, и особенно против отдачи себя в руки госпожи природы. "Она слишком gгаnde dame, чтобы заниматься нашими лохмотьями". Подобно реалистической школе нашего времени, он говорил, что следует "сообразовать принципы со временем, местом и обстоятельствами. О каком королевстве хотите говорить? Как оно расположено? И т.д."
Рядом с Галиани можно поставить великого финансиста Неккера, который в большой книге "Lа Lеgislation еt 1е Соттеrсе dеs grаins" ("Законодательство и торговля хлебом"), вышедшей в 1775 г., отстаивал почти те же оппортунистические мнения и в качестве министра (1776 - 1781 гг., затем 1788 - 1790 гг.) отменил свободную торговлю хлебом.
Однако следует отметить, что для одного рода торговли, - единственного, но не самого незначительного, - физиократы требовали регламентации - для торговли деньгами, т.е. для ссуды. Маркиз Мирабо допускал ссуды только в сельском хозяйстве, ибо только там процент был выражением действительного роста богатств, чистого продукта, но он хотел запретить или по крайней мере ограничить его в торговле. Он отзывался о нем даже весьма оскорбительно, называя его данью, взимаемой "паразитическим сословием рантье". Д-р Кенэ, так же как и Мирабо, основанием для процента считал только чистый продукт земли, ибо всякий капитал, говорил он, может быть употреблен на приобретение земли, но, будучи менее строгим, он требовал для него лишь законного ограничения. В этом физиократы, по-видимому, последовательны, ибо если не осуществится предвидимый ими случай, узаконивающий процент, т.е. если капитал вкладывается не в землю, а в индустрию или торговлю, которые, по их определению, "бесплодны", то, очевидно, процент можно будет взять только из кармана заемщика и, следовательно, физиократы должны осудить его точно так же, как они осуждают налог на промышленные и торговые классы, что мы увидим ниже.
Один Тюрго откровенно допускает ссуду под процент и в основание этого он прежде всего приводит тот физиократический довод, что обладатель капитала может поместить его в землю, но он также может стать предпринимателем в любой области производства, раз капитал "служит необходимой базой для всяческого предприятия", и что, следовательно, он отдаст свой капитал только тому, кто предложит ему по крайней мере эквивалент того, что он мог бы получить сам, непосредственно участвуя в производстве. Но в этом доводе, по-видимому, сквозит предположение о том, что всякое предприятие заранее предполагается производительным. И действительно, Тюрго не в такой полной мере, как физиократы, допускал "бесплодность" торговли и промышленности.
§ 2. О роли государства
Так как физиократы думают, что в человеческих обществах существует самопроизвольный естественный порядок и что, следовательно, нет необходимости для установления его в писаном законе, гак как они думают, что голос природы указует человеку "то, что наиболее для него выгодно", и что, следовательно, нет необходимости в принудительных мерах для того, чтобы заставить каждого искать свою выгоду, то казалось бы, что они должны были бы прийти к отрицанию всякого законодательства, всякой власти, словом, к упразднению государства.
Правда, физиократы склонны свести деятельность законодательной машины до минимума, и они даже заявляли (а после них это часто будут повторять противники государственного вмешательства), что отмена бесполезных законов была бы самым полезным делом законодателя. Верно, что, по их мнению, новые законы должны быть лишь писаной передачей неписаных законов природы, если вообще необходимо прибегать к их помощи. "Ни люди, ни их правительства не создают и не могут создать законов. Они признают, соответствуют ли законы высшему управляющему вселенной разуму, и несут их в общество... Поэтому говорят: носители закона, законодатели, и никогда не осмеливались говорить: творцы закона, законосоздатели". Отсюда столько более или менее достоверных анекдотов; к числу их относится так часто повторяемый анекдот о том, как Мерсье де ла Ривьер был вызван Екатериной Великой в С.-Петербург для составления конституции, как он ответил ей, что он воздержался бы от этого, ибо нужно лишь "предоставить природе вещей свободу деятельности", и как в ответ на это императрица пожелала ему доброго пути.
Тем не менее было бы грубой ошибкой видеть в физиократах предшественников анархистов. Они хотят как можно меньше законодательства, но как можно больше власти, а это не одно и то же. Но они не хотят ограниченной и строго контролируемой власти по образцу современных либералов. Их идеал правления ни самостоятельно управляющаяся демократия наподобие демократий греческих республик, ни даже парламентский режим Англии. Нет, они все это отвергают.
Они относятся с большим уважением ко всей социальной иерархии вплоть до самой вершины ее. Они протестуют против всякой мысли, направленной против дворянства и монархии. Они хотят правления в форме наследственно-монархической, централизованной, единой, всемогущественной, без всякого противовеса в форме другой власти. Они не боятся назвать своим именем, чего они хотят, - они хотят "деспотизма".
"Пусть суверенная власть будет единой и выше всех составляющих общество личностей и всех несправедливых притязаний частных интересов, ибо единственная цель господства и повиновения заключается в законной охране и защите общественных интересов. Пагубна мысль о системе равновесия властей в правительстве" (Quesnay, Maximеs, 1) 13.
Отсюда далеко до разделения властей Монтескье, а также до де-централизма, до областного управления, до полезности местных властей и т.д. Тут нет даже вопроса о вотировании налогов. Но нужно сказать, что эта гарантия, бывшая исходным пунктом парламентского режима, не имела никакого смысла в глазах физиократов, ибо для них, как мы увидим ниже, налог является лишь правом на собственность суверена, на доход с государственных имуществ, которое нисколько не зависит от воли народа.
Когда все это читаешь, да еще под пером будущего президента Конституанты, невольно отдаешься изумлению. Как объяснить такое совершенно очевидное противоречие и такую любовь к деспотизму у этих апостолов 1аisser faire?
Под этим словом они подразумевали не то, что обычно оно означает, а нечто иное. Оно не было для них синонимом тирании, но наоборот. Оно не обозначало также того, что впоследствии называли режимом доброго деспота, который благодаря превосходству своего ума должен сделать людей счастливыми вопреки их воле. Деспотизм физиократов не что иное, как деспотизм естественного порядка, с которым всякому благоразумному человеку приходится только сообразовываться. Это не что иное, как деспотизм истины, которая непреложна.
Таким образом, в основе этого деспотизма лежит не тот принцип, который лежал в основе абсолютной власти старых законоведов, - sicut Ргincipi р1асuit 1еgis hаbet vigorem (законы действуют, если это угодно повелителю). Они безусловно отрицают мысль, что воля монарха творит законы, но заметьте, что они не менее энергично отрицают такое творчество и за народной волей. И благодаря этому они так же далеки от современного демократизма, как и от монархического абсолютизма.
Несомненно, деспотизм естественного порядка воплощается в одной личности, в личности суверена, короля, но роль его сводится лишь к тому, чтобы служить органом для тех высших законов, которые не он создал. Его следовало бы, по мысли физиократов, сравнить с дирижером оркестра: своим скипетром он пользуется, как палочкой, чтобы выбивать такт. Правда, деспотизм дирижера оркестра суровее, чем даже власть абсолютного монарха, ибо каждый музыкант должен повиноваться каждому жесту его руки, не отставая ни на одну десятую секунды, но все-таки этот деспотизм не похож на тиранию, так как каждый из исполнителей в оркестре повинуется свободно, и тот, который из упрямства вздумал бы взять фальшивую ноту, был бы не бунтовщиком, а просто дураком.
И если, по мысли физиократов, верховная власть представлялась в форме наследственной монархии, то это потому, что, как мы заметили в другом месте, верховная власть была связана у них с собственностью, как при феодальном строе, и подобно тому, как право наследования связано с земельной собственностью, оно должно быть также связано с королевскими функциями властью. Идеальным типом деспота, о котором мечтают физиократы, является китайский император: у последнего в наличии все качества для этого. В качестве сына неба он представляет естественный порядок, который в то же время является божественным порядком. Он также и землевладельческий монарх, который раз в год торжественно прикладывается рукой к сохе. Своему народу он предоставляет управляться самостоятельно или по меньшей мере сообразно со своими обычаями и обрядами.
В чем же практически выразится деятельность деспота? В немногом, конечно: "Вы (короли и правители) увидите, как несложно отправление ваших священных функций, которые состоят главным образом в том, чтобы не мешать существованию блага, возникающему непроизвольно, и наказывать тех немногих людей, которые покушаются на частную собственность".
Действительно, первая и важнейшая функция суверена - хранить естественный порядокот святотатственных и невежественных рук, которые захотели бы покуситься на него, и особенно хранить то, что лежит в основе его, - собственность. "Законный порядок состоит в праве на владение, обеспеченное и гарантированное силой наследственной и суверенной власти над соединившимися в общество людьми".
Образование- вторая функция, и физиократы особенно настаивают на этом пункте. "Всеобщее образование является первой истинной социальной связью", - говорит Бодо. И Кенэ настоятельно рекомендует просвещение относительно существования естественного порядка и способов познания его. Необходимость его они, между прочим, мотивируют тем, что образование, распространенное на всех граждан, просвещенное общественное мнение - единственное средство воспрепятствовать физиократическому деспотизму выродиться в личный. Мнение, как говорил Кенэ, направляет алебарды, поэтому нужно его просветить.
Предприятия общественного характера также указаны физиократами в числе функций государства - разве хороший хозяин-собственник не должен прежде всего провести дороги в своих владениях, потому что хорошие пути и каналы очень полезны для установления связи между отдельными областями. Это своего рода земельные затраты, подобные затратам собственников.
И это почти все. Таковы функции государства. С небольшими поправками они будут приняты всей либеральной экономической школой вплоть до Бастия и Молинари.
Прибавим последнюю черту: физиократы - безусловные интернационалисты, каковыми впоследствии будут и экономисты либеральной школы. Ксенофобией (боязнью чужестранцев) своих китайских друзей" они не заражены. Они заявляют: "необходимо устранить всякое различие между народами", и разумеют тут не только экономическую, но и политическую сторону. Наоборот, патриотизма они боятся. Странно, что нынешние пацифисты не думают объявить себя потомками этих славных предшественников.
§ 3.О налоге
Известно, что теория налога у физиократов составляет одну из самых характерных частей их системы. Это неразрывная часть ее, она неотделима от концепции чистого продукта и земельной собственности, и несмотря на это, - удивительная вещь, - она ожила на развалинах их системы и воскресла недавно для новой жизни.
В таблице распределения доходов мы говорили о трех только соучастниках: о землевладельце, о фермере и ремесленнике. Но есть еще четвертый, который во все времена взимал свою часть и который требует ее также и в системе физиократов, - это суверен, государство. Несомненно, государство-физиократ, добрый деспот, образ которого мы только что набросали, не требовательно: не имея много дела, оно и не требует многого. Однако мы видели, что в придачу к своей двойной миссии: обеспечить законную охрану и просвещение, оно должно производить настоящие земельные затраты в форме общественных предприятий, и главным образом дорог для установления связи между отдельными областями. Для этого ему нужны ресурсы, и физиократы думают, что таковые следует щедро отпускать ему и не торговаться из-за них ворчливо, как это делается в парламентских государствах. Где же оно возьмет их?
Ответ сам собой напрашивается, раз известна физиократическая система. Их можно взять только из чистого продукта, ибо это единственная часть богатства действительно новая, действительно свободная, все остальные части его богатства поглощаются на возмещение затрат или на содержание земледельческих и промышленных классов. Если бы налог поглощал некоторую часть этих доходов, назначение коих священно, то мало-помалу истощился бы источник богатства. Наоборот, если будет взиматься лишь то, что составляет излишек, каковым бывает чистый продукт, и если по весьма основательному поводу будет взиматься только часть этого излишка, то не будет причинено никакого вреда будущему производству.
Это весьма ясно. Но из чьих рук возьмет государство этот чистый продукт? Из рук тех, кто получает его, т.е. класса землевладельцев, и таким образом, мы приходим к тому замечательному выводу, что налог должен быть целиком уплачиваем землевладельцами. Мы только что возмущались привилегиями, которые физиократы так легко признавали за ними, но вот и выкуп за них, и не малый. Как определить высоту его, по какой таксе?
Конечно, физиократы не думают отнимать у землевладельцев их дохода: как мы видели, они прилагают много старания, чтобы многочисленными доводами оправдать доход собственников. Они хотят оставить им не только все то, что будет необходимо для возмещения их земельных затрат и расходов по содержанию, но и все то, что будет необходимо для того, чтобы положение собственника было "по возможности лучшим". Такая заботливость, по нашему мнению, поистине странная, диктуется физиократам мыслью о важности социальной роли класса землевладельцев. "Если бы, - говорит Дюпон де Немур, - какое-нибудь другое состояние было бы предпочтительнее состояния землевладельца, то все люди стремились бы к этому состоянию и уклонились бы от того, чтобы употреблять свои движимые богатства на создание, улучшение и поддержание земельной собственности". Но в таком случае не следует ли бояться, что все люди превратятся в землевладельцев и пренебрегут всякой другой индустрией? Нет, у физиократов нет такой боязни - потому ли, что ни в какой стране, по их мнению, не может быть слишком много землевладельцев, или потому, что раз природой количество земли ограничено, то и количество землевладельцев тоже будет ограничено.
В конце концов, размер налога физиократы определяют в 1/3 чистого продукта, и даже только в 6/20, говорит Бодо (или 30 %). Предполагая количество чистого продукта в 2 миллиарда, данных в "Ехрliсation du Таblеаи Есопотiquе" ("Объяснение Экономической таблицы"), земельный налог14 выразится ровно в 600 миллионах.
Конечно, землевладельцы того времени, которые в качестве дворян в большинстве своем были свободны от платежа налогов, нашли бы, что такое обложение высоко и что физиократы заставляют их дорого платить за уготованный им высокий ранг. Даже современные землевладельцы, несомненно, подняли бы вой по поводу 30 %-го налога с валового дохода. Физиократы заранее отвечают на эти вопли рассуждением, ныне сделавшимся банальным, но по тому времени обнаруживавшим у них необыкновенно тонкое понимание экономических условий; рассуждение сводится к тому, что никто не будет чувствовать этого налога, ибо в действительности никто не будет его платить. Действительно, при покупке земли из стоимости ее вычитается сумма налога, т.е. 30 % ее стоимости, и следовательно, собственник в действительности не уплачивает налога, хотя номинально он платил его. Возьмем, например, землю, арендованную за 10 000 ливров; стоимость ее, следовательно, будет, из расчета в 5 %. 200 000 ливров. Но 3000 ливров составят налог;
земля в таком случае приносит только 7000 ливров и стоит 140 000 ливров. Покупатель, который уплатит эту цену, получит весь до ход, на который он имеет право, хотя ом внесет налог в 3000 ливров, потому что он может претендовать только на то, за что он заплатил, а он в действительности не платил части дохода, превратившегося в налог. Дело происходит точно так же, как если бы он купил лишь 7/10 имения, а 3/10 оставил бы в собственности государства. И доказательством служит то, что если бы впоследствии закон отменил налог, он сделал бы собственнику ничем не оправдываемый подарок в 3000 ливров дохода или 60 000 ливров капитала15.
Но если это рассуждение превосходно по отношению к собственникам, которые купят землю после введения налога (впрочем, оно имеет более широкое значение, чем предполагали физиократы, так как оно применимо не только к налогу на землю, но и ко всякому налогу на капитал), то оно не коснется землевладельцев, которым выпала бы честь насадить физиократический строй; ясно, что следовало бы сначала убедить первых.
В сущности ясно, что часть суверена сводится к определенной части его в общей с землевладельцами собственности. И это вполне соответствует представлению физиократов о суверене. В действительности собственники и суверен составляют один класс, которому принадлежит право собственности на всю территорию, с одними и теми же правами, обязанностями и с одним и тем же доходом. И вследствие этого интересы суверена вполне совпадают с интересами страны.
Физиократы придавали весьма большое практическое значение своей фискальной системе, так как они были убеждены, что распределение налога между всеми классами было главной причиной бедности народа в их время, истинным проявлением несправедливости, словом, социальным вопросом тогдашнего времени. Хотя ныне мы приписываем бедность скорее плохому распределению богатств, чем какой-либо фискальной системе, и, следовательно, это мнение физиократов нам кажется преувеличенным, все-таки оно может быть оправдано ужасной фискальной организацией старого режима.
Физиократы предвидели возражения против единого налога на землевладельцев, сводящиеся к тому, что он должен был вызвать возмущение среди них, и старались опровергнуть их.
1. Несправедливо отягчать налогом один только класс нации, вместо того чтобы равномерно распределить его между всеми.
На это физиократы отвечали, что цель, которую ставит себе государственный деятель, заключается не в том, чтобы облагать налогами всех, а в том, чтобы по возможности никого не облагать, и что они имеют в виду как раз именно такой результат предлагаемого ими налога на чистый продукт.
Впрочем, если даже рассматривать его как налог, ничего не вышло бы из попытки заставить все другие классы общества уплачивать его, ибо к какому классу обратились бы?
К сельскохозяйственному? И его заставили бы платить налог? Но мы видели, что часть, остающаяся земледельцам, за вычетом чистого продукта, представляет полное возмещение годовых и первоначальных затрат. Если же у них взять сверх того еще 600 миллионов налога, то на такую сумму меньше будет вложено капитала и на столько же уменьшится валовой продукт следующего года, разве только земледельцам удастся добиться уменьшения арендной платы на 600 миллионов франков, а в таком случае конечный результат для собственников будет тот же, какой был бы, если бы они уплатили налог, да, сверх того, все потери и убытки, связанные со всяким неправильным движением, уклоняющимся от естественного порядка.
Или бесплодный класс заставили бы платить? Но поскольку он, согласно определению, бесплоден, т.е. поскольку он воспроизводит лишь эквивалент того, что он потребляет, постольку взять у него 600 миллионов - значит принудить его уменьшить на такую сумму свои продовольственные средства или покупки сырья и вследствие этого уменьшить на будущее время земледельческое производство, - разве только промышленникам удастся увеличить цену своих продуктов на 600 миллионов, а в таком случае последствия опять-таки лягут на класс землевладельцев прямо, т.е. на продукты его потребления, и косвенно, т.е. на продукты потребления его фермеров.
Это рассуждение, по-видимому, таит в себе ту мысль, что доходы земледельческих и промышленных классов несжимаемы, так как они представляют необходимый минимум издержек производства, и следовательно, в основе этого рассуждения лежит также тот закон заработной платы, который впоследствии назвали железным законом. Действительно, все знают неумолимую формулу, в которой Тюрго выразил этот закон, не намереваясь, впрочем, оправдывать его. Но гораздо раньше него Кенэ указал на тот же закон в выражениях не менее ясных, хотя и менее известных: "Напрасно стали бы возражать, что наемники могут платить налоги, которые от них потребуют, не ограничивая себя в средствах пропитания и продовольствия, и что эти налоги не перекладываются на первоначальных носителей расходов... Но наемная плата и, следовательно, средства продовольствия, которые могут себе добыть наемники, устанавливаются и низводятся жестокой между ними конкуренцией до весьма низкого уровня". Очень характерно, что изобретатель естественного порядка допускал, что рабочие, живя своим трудом, ничего больше, кроме необходимого, не имеют, и не удивился этому обстоятельству, считая его вполне нормальным и соответствующим естественному порядку.
Замечательно также и то, что физиократы, оперируя со всем промышленным классом в целом, имели в виду лишь наемников и не замечали предпринимателей, барыши которых были, однако, громадными даже по тому времени и не столь несжимаемыми. Пример крупного финансиста из Вольтера мог бы привести их в замешательство, ибо им трудно было бы доказать, что этот последний не мог бы сократить своего потребления без вреда для своего производства. Но, может быть, они ответили бы, что так как этот финансист, по словам Вольтера, сумел выжать 400 тысяч ливров из государства и своих сограждан, то для него также не составило бы труда вернуть от них весь налог, если бы его заставили уплатить его.
2. Другое возражение касается недостаточности единого налога для покрытия нужд государства. "Во многих государствах, говорят, не хватило бы на покрытие годовых расходов государственной казны трети, половины и даже трех четвертей чистого дохода со всех производительных фондов... каковое обстоятельство заставляет обратиться к другим формам обложения".
На это физиократы отвечали, что следствием применения их фискальной системы было бы значительное увеличение чистого продукта и от этого прогрессивно росла бы и вся сумма налога; что следовало бы также отдавать себе отчет в экономии, которая получилась бы вследствие почти полного уничтожения расходов по взиманию налога благодаря его простоте, и, наконец, - и "это особенно интересно", - что не налог должен сообразоваться с потребностями государства, а, наоборот, государство должно сообразовать свои потребности с ресурсами страны. Но преимущество физиократического налога состоит в том, что он регулируется нормой, данной самой природой, а именно чистым продуктом, и без этой нормы был бы полный произвол в определении его. По существу налог представляет барьер, воздвигнутый против всемогущества суверена, причем более действенный, чем прихотливое голосование парламента.
Известно, что система физиократов, и главным образом их фискальная система, была проведена в жизнь одним из учеников их, который в качестве правителя страны имел власть производить опыты над своими подданными, а именно маркграф Баденский ввел ее в трех коммунах своего княжества. Подобно всем опытам с социальными системами и этот не удался. В двух коммунах пришлось отказаться от него по истечении четырех лет (1772 - 1776). В третьей - худо ли, хорошо ли - он продолжался до 1802 г. Рост налога на земли вызвал резкое падение их ценности, а в то же время отмена налогов на потребление способствовала размножению кабаков. Нечего говорить, что ни вера маркграфа Баденского, ни вера его учителей-физиократов не были поколеблены этой неудачей:
они заявили, что не считают решающим опыт, произведенный в таком малом масштабе. Все изобретатели систем говорят то же после неудач с произведенными опытами, и нужно признаться, что у них есть некоторые основания говорить так.
Не в этом коротком опыте княжеского времяпрепровождения нужно видеть применение фискальной системы физиократов: влияние ее распространяется на значительно более долгий период.
Прежде всего французская революция в своей фискальной системе прямо вдохновлялась физиократическими идеями: на бюджет, не превышавший 500 миллионов. Конституанта потребовала почти половину - 240 миллионов с земельного налога. <...> И, кроме того, значительнейшая часть расходных статей бюджета покрывалась прямыми налогами.
Прогрессирующее в демократических обществах дискредитирование косвенного налога и налога на потребление является также последствием физиократической системы. Большая часть аргументов против этого рода налогов уже находится у физиократов. Но из-под их пера почти не появляется главный ныне приводимый аргумент, а именно тот, что косвенные налоги не пропорциональны доходам или даже, как говорили, прогрессивны навыворот. Им была чужда забота о пропорциональности, которая есть лишь выражение равенства.
Наконец, мы увидим дальше, что система единого налога с большим блеском возрождается под пером одного американского экономиста, питавшего, между прочим, изумительное почтение к физиократам, хотя по отношению к землевладельцам он был проникнут совершенно противоположными чувствами; эта система еще и поныне проповедуется в Соединенных Штатах под тем же именем "единого налога на землю" (Single Tax System).
§4. Итоги учения физиократов
Критики и диссиденты
Если мы подведем теперь итог вкладу физиократов в экономическую науку, то мы увидим, что он довольно значителен. С точки зрения теоретической:
1. Мысль, что все социальные феномены закономерны и, следовательно, связаны взаимоотношениями, которые нужно открыть.
2. Мысль, что личный интерес, предоставленный самому себе, находит то, что ему наиболее выгодно, и в то же время то, что наиболее выгодно для всех, хотя, впрочем, эта либеральная доктрина насчитывала многих предшественников раньше физиократов.
3. Мысль, что свободная конкуренция устанавливает хорошую цену, т.е. цену, наиболее выгодную для обеих сторон, и конкуренция же уничтожает ростовщический барыш.
4. Неточный, но очень кропотливый анализ производства и различных категорий капиталов; первая классификация доходов и законов их распределения.
5. Сделавшиеся классическими доводы в пользу земельной собственности.
С точки зрения практической:
1. Свобода труда.
2. Свобода торговли внутренней и сделавшиеся классическими доводы в пользу свободы торговли внешней.
3. Ограничение функций государства.
4. Впервые приведенное доказательство превосходства прямых налогов над косвенными.
Было бы несправедливо упрекать их, как это иногда делали, в том, что они занимались социальной метафизикой. Немного больше систематизации даже полезно для науки в период ее зарождения: систематизация приносит ей пользу даже своими ошибками. Следует только сказать, что если их концепция естественного порядка служила основанием или по крайней мере опорой для всей политической экономии, то она была несколько отмечена оптимизмом, который впоследствии загипнотизировал и отчасти обесплодил либеральную школу, особенно во Франции.
Большим промахом физиократов было полное непонимание ценности, чему они обязаны своей грубоматериалистической и аграрной концепции производства. Они редко говорят о ней, и то немногое, что они говорят, плохо и неясно. Именно отсюда вытекают все их ошибки насчет непроизводительности торговли и промышленности. Промах их тем более непонятен, что вопрос о ценности блестяще разобран многими их современниками. Например, Р.Кантильон, которого они считали во многих отношениях своим, рассматривает его в своем "Essai sur la nature du commerce en generaf ("Опыт о природе торговли вообще"), опубликованном в 1755 г., аббат Галиани - в своей книге "О деньгах" ("Delia Moneta", 1750 г.), аббат Морелли - в "Prospectus d'un Nouveau Dictionnaire du Commerce" ("Проспект нового словаря по торговле", 1769) и особенно Кондильяк, книга которого "Le Commerce et le Gouvemement" ("Торговля и правительство") появилась в 1776 г., правда, после того, как их система была опубликована и воззрения их установились.
Сам Тюрго, бывший, правда, лишь наполовину физиократом, высказал на счет ценности более научные взгляды. Он определил ценность как "выражение степени оценки, которую человек дает различным предметам своих желаний". Это определение хорошо выражает субъективную сторону ценности и заключает в себе два понятия: "степень оценки" и "желание", которые еще точнее определяют ее. Правда, в другом месте он говорит, что ценность, несмотря на свою относительность, всегда содержит в себе "некоторое реальное, присущее предмету качество", но этими словами, которые так часто ставились ему в упрек, он хочет, по нашему мнению, сказать просто то, что наше желание предполагает у вещей наличие определенного качества, что неоспоримо, однако, при предположении, что это качество может быть также и воображаемым, - случай, о котором, кажется, Тюрго не думал.
Возможно, что Тюрго подал мысль Кондильяку, но возможно, что сам он заимствовал ее у Галиани, книга которого, появившаяся
20 годами раньше книги Тюрго (последний, правда, цитирует ее), уже содержит в себе очень тонкий психологический анализ ценности, в основу которой он кладет полезность и редкость.
Но Тюрго отличается от школы физиократов не только своими взглядами на ценность; есть между ними много других точек расхождения, и притом таких, что было бы более правильным и справедливым посвятить этому особую главу. Вообще его взгляды более современные, более близкие ко взглядам Адама Смита. За недостатком места ограничимся упоминанием некоторых основных положений учения Тюрго, которые отделяют его от физиократов.
1. Основная противоположность между производительностью земледелия и бесплодностью промышленности, если не совсем оставлена, то весьма умалена в своем значении.
2. Земельная собственность удалена из сонма институтов божественного происхождения. Она отказывается даже ссылаться на так называемые земельные затраты: она покоится лишь на факте, на завладении и на общественной полезности.
3. Напротив, движимая собственность, т.е. продукт труда, занимает обширное место; весьма тщательно анализируется роль капитала и исчерпывающе доказывается законность процента.
Но преимущественно в книге Кондильяка следует искать восполнение промахов и исправление ошибок физиократов. Книга "Торговля и правительство", которую аббат Кондильяк опубликовал в 1776 г., когда ему было 60 лет и он был уже знаменитым философом, - удивительная книга: она в зародыше содержит самые современные теории; своим, может быть, отчасти несправедливым, забвением, которому она теперь предана, она обязана своему неудачному заглавию, которое нисколько не выражает ее сущности.
Это настоящий трактат по политической экономии, и не больше; это не трактат по социальной науке, как это было в книгах физиократов, где экономические понятия излагаются вперемешку с политикой, правом и моралью. С самого начала автор кладет ценность в основу политической экономии и с первого же шага становится выше многих физиократов. Он основывает ценность на "полезности", но он тотчас же отбрасывает вульгарное значение этого термина и придает ему чисто научное, которое отныне останется за ним навсегда: полезность не есть выражение физического качества, присущего вещам, а выражение определенного соответствия между вещью и потребностью человека. "Ценность заключается не столько в вещи, сколько в оценке, которую мы даем ей, а эта оценка соответствует нашей потребности: она увеличивается и уменьшается в зависимости от того, как увеличивается и уменьшается наша потребность". Вот и основание психологической теории ценности.
Но это не все, хотя это было уже много. Вслед за этим Кондильяк замечает, что полезность не является единственным конституирующим ценность элементом и что количество, т.е. редкость или изобилие, тоже оказывает на нее решающее воздействие. Но он удивительно схватывает связь между этими двумя элементами и показывает, как они составляют одно целое: количество действует на ценность тем, что заставляет более или менее чувствовать остроту потребности. "Но поскольку ценность вещей основывается на потребности, постольку естественно, что более насущная потребность придает вещам большую ценность и менее насущная - придает им меньшую. Ценность вещей растет, таким образом, с редкостью и падает с изобилием. С изобилием она может даже свестись к нулю. Например, какое-нибудь благо не будет иметь ценности всякий раз, как из него нельзя будет сделать никакого употребления, так как тогда оно будет совершенно бесполезным". Лучше сказать нельзя даже в настоящее время. Вся теория ценности Джевонса и австрийцев тут была в зародыше, но распустилась она только много времени спустя.
Такая концепция ценности должна была привести его к иной, более высокой, чем у физиократов, концепции обмена. Поскольку ценность - лишь удовлетворение потребности; обмен, удовлетворяя сразу две потребности, создает две ценности. Действительно, характерной чертой обмена является то, что каждая из двух сторон уступает то, чего у нее много, чтобы получить то, чего ей недостает; но то, что уступающий имеет много, не имеет для него полезности и, следовательно, ценности, тогда как то, что ему недостает, имеет для него большую полезность и большую ценность. Таким образом, каждый приходит на рынок с бесполезной вещью, а возвращается с полезной16. А потому представляется безусловно ложным утверждением физиократов, что при обмене никто ничего не приобретает или что, во всяком случае, выигрыш одного составляет лишь компенсацию проигрыша другого. Физиократы, а именно Летрон, сделали попытку возразить против такого утверждения, но вследствие только что указанной нами причины им не удалось схватить этого субъективного характера ценности.
Эта же самая теория ценности должна была способствовать исправлению другой ошибки физиократов и подвинуть науку далеко вперед в вопросе об объяснении производства. Если ценность - лишь полезность, а полезность - лишь определенное соответствие между вещами и нашими потребностями, что же значит тогда "производить", как не "создавать" это соотношение между вещами и потребностями? Но природа ли, земля ли устанавливает это соответствие? Очень редко. "Она плодородна главным образом на вещи, которые для нас бесполезны и из которых мы не можем сделать никакого употребления (глубокое замечание, которое должно было бы особенно охладить энтузиазм физиократов по отношению к Alma Parens). Благодаря человеческому труду вещи принимают форму, которая делает их полезными... Производить - значит придавать материи новые формы". Но какая же тогда разница между производством земледельческим и промышленным? Никакой. То и другое лишь способствуют видоизменению того, что уже есть.
Кондильяк, между прочим, очень хорошо доказывает, что если ремесленники и землевладельцы кажутся зависящими от земледельцев и действительно от них зависят, то эти последние не менее зависят в свою очередь от ремесленников. "Пусть не спрашивают, нужно ли земледелие предпочесть мануфактуре или мануфактуру земледелию. Ничего не следует предпочитать: нужно всем заниматься".
Наконец, что касается заработной платы, то определение ее, хотя и краткое, тоже чрезвычайно интересно: "Эта заработная плата представляет часть, которую они (рабочие) имеют в продукте как собственники". Выражение "представляет" означает, что рабочий, не будучи в состоянии или не желая проявлять свое полученное от природы право на продукт своего труда, уступает его за деньги. Получаемая им цена и составляет его заработную плату, которая, как и все рыночные цены, регулируется "конкуренцией продавцов между собой и взаимной конкуренцией покупателей". Кондильяк, таким образом, не полагает, что заработная плата будет всегда сводиться со строгостью естественного закона к самому необходимому: это будет зависеть от спроса и предложения. Но, наоборот, наемничество представлено здесь в скрытой форме как ассоциация капитала и труда.
Даже в вопросах практического применения принципов, а именно в вопросе о свободе труда и осуждения корпораций, Кондильяк был категоричнее, чем физиократы: "Их привилегии основываются на несправедливых притязаниях, которые кажутся в порядке вещей только потому, что мы находим их установленными". Он так же категорически, как и Тюрго, требует свободы займа и процента и так же, как он, выдвигает следующий очень красивый довод в пользу тождества процента и обмена: обмен есть компенсация за расстояние, а "расстояние во времени" или "расстояние в пространстве" сводится к одному и тому же17. Иначе говоря, одно во времени есть то, что другое в пространстве, и тут вся современная теория процента.
