Галерея экономистов
economicus.ru
 Economicus.Ru » Галерея экономистов » Гершенкрон Александр

Гершенкрон Александр
(1904 - 1978)
Gerschenkron Alexander
 
Источник: CASCADE RUSSIAN NEWSPAPER
Published in Baltimore Since 1995
Лев Рожанский
АЙВЕНГО В ГАРВАРДЕ, или ТРУДЫ И ДНИ АЛЕКСАНДРА ГЕРШЕНКРОНА
В офисе Русского Исследовательского Центра при Гарвардском университете сидит средних лет мужчина в очках, небольшой, жилистый, с трубкой во рту. За его спиной в стену вмонтирован небольшой сейф. Приступая к работе, он раскуривает трубку, вынимает из сейфа стопку документов, раскладывает их на столе и начинает изучать. Эти колонки цифр – донесения американской разведки о состоянии советской послевоенной экономики. Их надо сопоставить с официальными сводками, разобраться в принципах подсчета, используемых государственной статистикой, - все для того, чтобы понять, действительно ли экономика Советского Союза развивается теми неслыханными темпами, о которых трубит его пропаганда. Так проходят час за часом, день за днем. Наконец наступает прозрение. Рассеянные осколки информации складываются в единую, непротиворечивую картину. Они блефуют, ему это совершенно ясно, и ему также ясно, как они это делают. Идет 1948-й год.
Еще один кабинет, тоже в Гарварде, однако в другом его здании, где находится библиотека. Тускловатый свет, сладкий запах табака, к которому примешивается аромат дорогого бренди. Обстановка отнюдь не стильная – пара неодинаковых стульев, на столе потертый глобус, древний арифмометр, поднос с не очень чистыми стаканчиками, продавленная софа. (Хозяин кабинета лишь недавно перенес инфаркт, и врачи обязали его немного спать днем). Все остальное пространство занято книгами, которыми заставлены не только полки, но и стол, и софа, да и пол от них не свободен. Входящий в кабинет может и не увидеть сразу его обитателя – его обнаруживает только дымок от трубки, поднимающийся из-за бруствера, образованного нагроможденными на столе книгами. Идет 1957-й год.
"У деда был целый арсенал мухобоек. Между этими орудиями не было никакой существенной разницы за исключением того, что голова одной из них могла быть розового цвета, а другая – салатового. Дед, однако, был убежден, что каждая мухобойка рассчитана на разных особей насекомой породы. Розовая, например, была способна наносить хлесткие удары и лучше всего поспевала за резкими виражами и неожиданными взлетами шершней. Зеленая обладала всей непритязательностью обычной палки, но в буквальном смысле оглушала мух и шмелей. Излюбленными мишенями деда были все же осы... Он воевал против них мухобойками младенчески голубого цвета, уверяя, что столь невинный цвет притупляет их бдительность... Дед не разрешал убирать своих жертв с поля боя. Он утверждал, что они оказывают сдерживающее воздействие, и что, увидев своих неудачливых собратьев, "желтые пиджаки" постараются впредь держаться подальше от нашего дома&qiot;. Время действия – 60-е годы; место действия – Нью-Гэмпшир; цитируется по книге Николаса Давидова "Истребитель мух. Как мой дед проложил свою дорогу в жизни" (The Fly Swatter: How My Grandfather Made His Way in the World. By Nicholas Dawidoff / Pantheon Books. New York); "дед", исследователь советской экономики и обитатель кабинета в гарвардской библиотеке – Александр Гершенкрон.
Поколение шестидесятых, пишет в рецензии на книгу Давидова, помещенной в газете The New York Times, Сильвия Нэсар, "по-прежнему склонны оценивать 50-е годы как благопристойные, изоляционистские и давящие – как бы лишенные всякого цвета, наподобие штампованных черно-белых телепередач того времени. Но в действительности это был неуемный, прямо-таки фонтаном бьющий процесс творчества. Каждодневная жизнь изменилась тогда полностью и навсегда – благодаря, среди прочего, бомбе, компьютерам и телевидению, - и то же происходило в гораздо менее видимом мире идей. Своим рывком в интеллектуальном развитии Америка 50-х годов была далеко не в малой степени обязана громадному притоку в страну перед войной блестящих умов. Ученые, бежавшие от Гитлера, принесли в американские университеты новые знания и помогли Соединенным Штатам чуть ли не на следующий день стать ведущей мировой державой в таких дисциплинах, как физика, математика и экономика. Особенно потрясающим умом отличался Александр Гершенкрон, легендарный гарвардский экономист и историк. Коллеги называли его "последним человеком, который обладал всеми мыслимыми знаниями"".
Герой этой книги родился в Одессе в 1904 г., где его отец был управляющим на фабриках, производящих табак и спички и принадлежащих богатейшему предпринимателю Самуилу Гурарию. Получивший образование в Сорбонне и Лондоне, Павел Гершенкрон бегло говорил на десятке языков, включая арабский и турецкий, и очень быстро сделал великолепную деловую карьеру. Культ образования, жажды знаний был органически присущ этой семье, и Александр, как говорится, с младых ногтей пристрастился к чтению, причем не одних только книг, которыми изобиловала домашняя библиотека, но и газет. При этом он совсем не был тихим домоседом, боявшимся высунуть нос на улицу. Как и его сверстники-гимназисты, он был в меру шкодником и бузотером, смолоду привык пускать в ход кулаки, прекрасно плавал кролем, с охоткой участвовал в соревнованиях на силу и ловкость. Среди юношей его круга, однако, гладиаторское искусство следовало демонстрировать не только там, где нужна был физическая сноровка, но и в интеллектуальных игрищах, когда Гершенкрон и Ко. устраивали диспуты о прочитанных книгах. Этому предшествовала интенсивнейшая подготовка – составлялись конспекты, выписывались цитаты, заучивались наизусть (да так, что помнились и через несколько десятков лет) целые куски обсуждавшихся сочинений. Победитель пользовался не только уважением ему уступивших, но и набирал баллы в незримой борьбе за благосклонность питомиц женской гимназии. Можно сказать, что желание и умение показать себя, превзойти других въелось в характер Александра Гершенкрона с его одесских лет. А так его молодость была почти безмятежной – такой, какой она могла быть в состоятельной, интеллигентной, любящей радости жизни семье. Но в 1917 г., как пишет Николас Давидов, "у России слетела шляпа".
С 1920 г. семья Гершенкронов живет в Австрии. Прежние деловые связи пригодились, отец быстро нашел работу. Шура немецкого языка не знал. Чтобы поступить в австрийскую гимназию да еще соответственно его возрасту, ему надо было сдать на немецком же кучу предметов, начиная от термодинамики и тригонометрии до австрийской истории и географии. На все это у него было семь месяцев. Шура занимался по 16 часов в день. На экзамене в сентябре он провалил только латынь и геометрию и не был принят. Через год сдал уже все и приступил к занятиям в венской гимназии. Впоследствии дочь одного из австрийских друзей Гершенкрона вспоминала: "Всю свою жизнь он говорил с нами на чистейшем Hochdeutsch, высшем немецком аналоге "королевского" английского – языка Би-Би-Си и "Пигмалиона" Бернарда Шоу. Помните, кто-то говорит Элизе, что она должна быть венгеркой, поскольку никто из англичан не может говорить по-английски так красиво. Именно так Шура говорил по-немецки".
Наступает время продолжить образование, но Шура еще не уверен, кем он хочет стать. Любовь к русской литературе склоняет к профессии слависта, но вмешивается случайность, а может, и перст божий. Однажды некая книжка по экономике с отцовской полки оказывается у него в руках. Он начал ее читать и был потрясен – "перед ним была, - говорит Давидов, - система мышления, которая мгновенно приобрела для него столь глубокое значение, как если бы кто-нибудь протянул ему увеличительное стекло и сказал: "Посмотри в него, и ты поймешь, как устроен мир"". Осенью 1924 г. Гершенкрон поступает в Венский университет и начинает изучать экономику в знаменитой школе Nationaloekonomie. В 1928 г. университет окончен. Сразу же после чествования новоиспеченного выпускника, устроенном родителями в роскошном ресторане в центре Вены, Шура откланялся и, не сказав никому ни слова, проследовал в городскую контору регистрации актов гражданского состояния, где вступил в брак. Ранняя, романтическая любовь, которая обязана была стать и в самом деле стала единственной, - Эрика Машниг была соседкой Шуры еще за гимназической партой. В 1929 г. у них родилась дочь. Надо было кормить семью. Шуре повезло устроиться представителем бельгийской мотоциклетной фирмы, дела у него ладились, завелись и деньги, но большинству австрийцев похвастаться было нечем.
Слабости экономики усугублялись в Австрии комплексом неполноценности развалившейся империи, поляризацией политической жизни, растущей ксенофобией. "Привычной сценой университетских лет Шуры, - пишет Николас Давидов, - были вооруженные старшекурсники в шапочках студенческих братств, стаями рыскавшие по аудиториям и дворам в поисках извечных козлов отпущения – евреев". Либеральные профессора подвергались не только нападкам, но и нападениям, агрессивный национализм уничтожал одну научную карьеру за другой, и многие выбирали эмиграцию. С уходом крупных ученых преподавание основных дисциплин сводилось к зубрежке, творческая мысль сталкивалась с неодобрением, стремление расширить кругозор пресекалось. Знаменитый американский экономист и впоследствии друг Шуры Пол Самуэльсон заметил как-то, что "та экономика, которую он усвоил в Вене с 1920 по 1935 г., была невероятно примитивной". Сформированные подобной обстановкой, политические симпатии Шуры принадлежали, естественно, социал-демократам – вплоть до того, что, несмотря на удачное течение дел на работе и заманчивые новые предложения, он оставил бизнес и стал партийным функционером. Между тем ситуация все более обострялась, в феврале 1934 г. сопартийцы Гершенкрона предприняли попытку вооруженного выступления против диктаторского правительства канцлера Дольфуса, их разгром был полным и кровавым, рабочие кварталы были сметены огнем артиллерии и пылали. Шура был ранен, но его удалось выходить. Тогда же его отец покинул Австрию и перебрался в Англию.
До 1938 г., когда Австрия потеряла свою независимость и стала частью гитлеровской Германии, Шура перепробовал разные случайные работы. Материальная помощь от отца позволяла ему уделять много времени чтению (а читателем он был запойным – хозяйка дома, где жил один его приятель, как-то сообщила последнему: "Приходил мужчина в очках, как у Шуберта, просидел здесь на обочине часа два и все время читал") и общению с близкими ему по духу интеллектуалами в знаменитых венских кофейнях. Вытесненные из государственных учреждений, либеральные ученые образовывали тогда независимые исследовательские кружки и общества, и членом одного из них, Института по исследованию деловых циклов, стал Шура. Это, как выяснилось, стало для него судьбоносным. В начале 1937 г. в Вену приехал профессор Калифорнийского университета Чарльз Гулик, получивший грант на написание труда по истории и экономике современной Австрии. Ему нужен был помощник, хорошо знакомый с темой, и кто-то порекомендовал ему Институт деловых циклов, а уж там его свели с Гершенкроном. Услуги, которые Шура как знаток и участник социал- демократического движения сумел оказать Гулику, были поистине бесценными. В благодарность – когда Гершенкронам в 1938 г. пришлось бежать из Австрии – Гулик прислал Шуре приглашение в Америку и аффидэвит, гарантирующий ему работу.
В Америку он привез с собой прекрасное знание языков и литературы, пишет в The New York Times Сильвия Нэсар, энциклопедические познания в области русской и европейской истории и "глубокое убеждение, что свобода стоит того, чтобы за нее сражаться". В 1942 г. Шура даже пытался вступить в американскую армию, но ему было отказано из-за возраста. Тогда он – в то время уже преподаватель Университета Беркли – идет работать на верфь недалеко от него, в Ричмонде, где строят военные суда. Так он вновь оказался среди рабочего люда, но насколько все отличалось от того, что он помнил по России и Австрии!.. Перед ним предстала такая страна, какую он видел до этого только в своих мечтах. "Его Соединенные Штаты, - говорит Николас Давидов, - это доброжелательное, требовательное, дающее всем равные шансы, без национальных предпочтений государство, где все трудились как один, чтобы спускать на воду корабли ради дела, в которое верила вся нация. Эти парни в своих комбинезонах и защитных шлемах были свидетелями тяжелейших дней Великой Депрессии. Сейчас же, возрожденные к жизни, как и вся страна, они сплотились вокруг своего харизматического президента... единые в том, что было для них войной принципа и веры против врага, воплощающего собой самое отвратительное зло". Именно тогда сварщик Гершенкрон по прозвищу "Профессор" стал записным американским патриотом.
Как же он возликовал, когда в 1944 г. получил от Федеральной резервной системы предложение работы в качестве экономического аналитика, специализирующегося по Европе! (Очевидную роль в этом назначении сыграла изданная Шурой в 1943 г. книга "Хлеб и демократия в Германии", описывавшая политические последствия государственного протекционизма в отношении крупного сельскохозяйственного производства). Теперь борьбу с нацизмом он сможет вести с помощью своего интеллекта, а не только сварочным аппаратом – и к тому же в Вашингтоне, можно сказать, плечом к плечу с Рузвельтом. Постепенно от консультаций в связи с разработкой плана Маршалла он переходит непосредственно к изучению советской экономики и фактически становится ведущим по ней экспертом. Соответственно растет его известность и среди крупных американских ученых. И летом 1946 г. в его вашингтонском офисе раздается звонок – факультет экономики Гарварда делает ему предложение стать профессором в самом престижном университете Америки.
Собственно научное наследие Александра Гершенкрона сравнительно невелико. Он вообще не очень любил писать. "Большие книги, - говорит Николас Давидов, - требуют терпения. Шура же по своей натуре был обладателем непоседливого ума, эдакий интеллектуальный жаворонок. Он не любил концентрироваться, он любил изучать, так что даже для написания небольшой статьи ему необходимо себя пересиливать". И еще один нюанс. Один коллега как-то заметил, что "книги его, конечно, хороши, но все же они не передают невероятное богатство его ума". Несколько работ Гершенкрона принадлежат тем не менее к экономической классике. Это, бесспорно, "Долларовый индекс советского машиностроения", где Гершенкрон, говоря словами обозревателя The Washington Post Тревора Баттерворта, "избавил мир от мифа о советском экономическом чуде", опровергнув данные официальной статистики СССР об устойчивом росте союзного народного хозяйства. Шок, произведенный этой публикацией, коллеги-советологи назвали "эффектом Гершенкрона". Одна знакомая, посетившая тогда Шуру, рассказывала, что, когда она вошла в его офис, он, восседая за своим столом, сдвинул очки на лоб, широко улыбнулся и сказал: "Я – эффект".
Другим прославленным его трудом стала статья – и всего-то в 25 страниц! – под названием &Экономическая отсталость в исторической перспективе". В противовес теории Маркса о том, что индустриально развитая страна является для менее развитой страны картиной ее будущего, Гершенкрон отверг обязательность прохождения одних и тех же стадий развития во всех уголках мира. Более того, он впервые сформулировал и обосновал идею о преимуществах отсталости: возможности опереться на последние технологические новинки, мощной идеологической мотивации к поиску нестандартных решений как в экономических, так и в социальных преобразованиях. Отсталая нация, совершающая подобный бросок вперед, демонстрирует неслыханные для нее самой темпы интенсификации труда и его эффективности, "плетущийся позади оказывался впереди". Эта работа вместила в себя не только сотни тысяч страниц на разных языках, прочитанные Гершенкроном, но и некоторым образом стала метафорой его судьбы – "открытый им процесс был зеркальным отражением его собственной жизни", как заметил рецензент книги Давидова в Smithsonian Magazine Дэниел Акст. И в самом деле – бесконечные препятствия, возникавшие в жизни Шуры, вынуждавшие его вновь и вновь начинать все сначала, развили в нем неукротимое желание всегда превосходить конкурента, неустанно для этого совершенствуясь. "Чем более отсталой является страна, тем более сложная и поразительная история ее промышленности" - эту классическую фразу профессора Гершенкрона можно без всякой натяжки отнести к нему самому.
Неординарность личности в большей, пожалуй, степени, чем даже значимость научных достижений, определила тот масштаб, необычный даже для Гарвардского университета, которым было отмечено присутствие в нем "великого Гершенкрона". Известный экономист Питер Маклелланд вспоминал: "Когда я приехал в Гарвард, там было много замечательных людей. Среди профессоров были прекрасные математики и прекрасные экономисты. И еще там был Гершенкрон. О нем говорили с мистическим ужасом. Вам сообщали: "Нет ничего, чего бы он не знал. Гершенкрон знает все. И не только это, он говорит на невероятном количестве языков и читает книги, написанные невесть каким алфавитом". ... И еще вам расскажут, что ни при каких обстоятельствах с ним не надо идти на обман, потому что он верит в честность. Интеллектуальная честность – здесь он не знает ни жалости, ни компромисса".
Предметом, который преподавал Гершенкрон, была история экономики. И это были не только сухие цифры, это было человечество в эволюции всех сторон его деятельности – политической, военной, культурной. "Шура описывал развитие капитализма как широчайшее историческое повествование, переполненное драматическими личностями аристократов, членов гильдий, пахарей, углекопов, переписчиков населения, инженеров, предпринимателей, клерков, морских капитанов и финансистов. В какой-нибудь день он мог рассказывать студентам об оригинальном хомуте, улучшившем тягловые возможности лошади, о торговцах пряностями, разбогатевших на ввозе порошков, которые уничтожали вонь в протухших продуктах, или о французском монашеском ордене, разработавшем в средние века план одного из первых в мире промышленных комбинатов. Мог поговорить и о странном поведении воюющих сторон во время Крымской войны, продолжавших торговать между собой в твердой валюте, пока их армии обменивались пулями. А на другой день он вдруг отправлялся с ними в мысленную экскурсию по поместью эпохи Каролингов – из комнаты в комнаты, с поля на поле".
Своеобразно протекали аудиенции Гершенкрона его студентам. Как и его лекции, это были тщательно продуманные спектакли, причем актера отнюдь не бесталанного. Экономист Билл Витни поведал автору книги, что, когда он пришел к Гершенкрону, чтобы обсудить свою письменную работу, то профессор сначала похвалил его – дескать, реферат получился таким, что грех за него и не выпить, - и тут же налил Витни первую в его жизни рюмку (самому Гершенкрону, после сердечного приступа, было предписана доктором раз в день соответствующая "профилактика", отчего он на законных основаниях держал в столе "лекарство"). Разговор по душам продолжался, Витни все больше размякал, а профессор вкрадчиво толковал ему о недосягаемых вершинах, доступных лишь тем, кто занимается историей экономики. К концу беседы Витни уже больше ничего не хотел кроме как учиться у Гершенкрона и перечитать все книги в его кабинете. "Он меня и в самом деле зацепил", - сказал Витни в заключение.
Одним из тех мест, где можно было увидеть Гершенкрона во всем его блеске, был Гарвардский профессорский клуб. За длинным столом, который так и назывался – Long Table, собиралась интеллектуальная элита университета да, чего там говорить, и всей Америки. "Ни за одним столом в мире нельзя было встретить больше эрудитов, чем здесь, - говорил Пол Самуэльсон. – Но, когда за него садился Гершенкрон, он тут же оказывался во главе". Он был непревзойденным спецом по любым возможным источникам, и нередко за Длинным Столом можно было услышать: - Шура, в какой из своих работ Маркс говорит о переформулировании гегелевской диалектики, поставив Гегеля вниз головой? – Ответ: Постскриптум ко второму изданию Капитала, том 1, 1873 год издания, третий параграф от конца. – Алекс, а где Ленин сказал, что после революции все сортиры в России будут делаться из золота? – Ответ: Полное собрание сочинений, пятое издание, том 44, страницы 225-226.
Огромное впечатление производило на современников доскональное знание Гершенкроном русской и мировой литературы. Его перу принадлежит эссе о романе "Докторе Живаго", который он назвал "пасхальным воскресеньем русской литературы" и после которого он стал читать курс о Пастернаке в университете. Ему предлагали возглавить кафедру русской литературе после ухода на пенсию выдающегося лингвиста Романа Якобсона. Ему предлагали кафедру итальянской литературы. Вместе с женой они написали статью, где сравнили все имеющиеся переводы "Гамлета" на европейские языки с оригиналом и пришли к умозаключению, что творение Шекспира непереводимо. Таким же феноменом, не поддающимся переводу, Гершенкрон считал и "Евгения Онегина". Когда Владимир Набоков издал свой капитальный перевод пушкинского романа на английский язык, Гершенкрон откликнулся на него подробнейшей рецензией, где указал, что труд Набокова можно изучать, но нельзя читать. Он назвал его абсолютно неадекватным, ибо в идеальном случае переводчик мог хотя бы постараться передать, что такое "Евгений Онегин", а Набоков лишь рассказал, о чем он. Показательно, что сам Набоков, не оставлявший без ответа ни один критический отзыв о своем переводе, ни единым словом не откликнулся на рецензию Гершенкрона, но во втором издании перевода все места, который последний раскритиковал, были изменены. Однако в своем романе "Ада", вышедшем в 1960 г., Набоков ехидно отзывается о некоем лексикографе д-ре Гершижевском – объединив под этой фамилией Гершенкрона и Чижевского, тоже слависта из Гарварда, автора комментария к "Онегину". Реакция Гершенкрона на это был краткой и нелицеприятной: "Месть мелкого человечка".
Вообще он любил ввязываться в ученые баталии, громил, не стесняясь в выражениях, скороспелость и верхоглядство, а уж с идейных врагов – а таковыми были главным образом те, кто заигрывал с коммунистами, - так просто шкуру спускал. Был бескомпромиссен и непримирим даже по отношению к давним друзьям, разошедшимся с ним политически. Когда вьетнамская война расколола американское общественное мнение и страну захлестнули антиправительственные выступления, нередко принимавшие анархический характер, Гершенкрону живо вспоминалось виденное в Европе накануне прихода Гитлера. Он, всегда видевший себя рыцарем Айвенго, защищавшим благородное дело свободной, не терпящей никакого давления науки, был среди немногих, кто поднял голос против вакханалии нигилизма, угрожавшей основам американской демократической государственности. Стареющий, больной, ставший, как и многие другие профессора, объектом поношения борцов с "буржуазным истэблишментом", он стал тогда искать убежище в кругу семьи, с интересом и удовольствием общался с обеими дочерьми, внучкой и внуком, которого называл Nicky Boy, - это и был Николас Давидов. Однажды, вспоминает последний, он дал мне "Историю Англии" Тревельяна, вытащил хронометр и включил его, чтобы посмотреть, сколько страниц я смогу прочитать за минуту. Не так-то легко разобраться в том, что представлял собой какой-нибудь там Эдельберт Неподготовленный, когда возбужденный старик с ужасным русским акцентом все время выкрикивает, сколько секунд у тебя осталось. Когда минута наконец истекла, он устроил мне детальнейший допрос по тому, что я только что прочитал. Он задавал вопрос, а я отвечал. Не раскрывая, ответил я правильно или нет, он тут же выстреливал в меня другим вопросом, потом еще одним и еще. И наконец завопил в полном восторге: "Парень-то молодец, справился! " И в самом деле – справился Николас Давидов! "Дед Шура, - заключает свой отзыв на его книгу Джин Сосин в журнале The New Leader, - может, как и прежде, коротать часы в небесном читальном зале, поглощая те фолианты, которые он так и не успел прочитать в гарвардской библиотеке. Если же бы он мог загрузить в тамошний компьютер трогательный дар Ники Боя, то непременно смаковал бы каждое слово с гордостью – в свободные от шахмат и бесед с другими мудрецами часы".
Справка: Александр Гершенкрон (англ. Alexander Gerschenkron; 1904, Одесса - 26 октября 1978, Кембридж, шт. Массачусетс) - американский экономист российского происхождения. Эмигрировал с семьей из России в 1920 г. Учился, затем работал в Венском университете. В 1940 г. переехал в США, где преподавал в Калифорнийском (Беркли) и Гарвардском университетах. Являлся президентом Ассоциации экономической истории. В его честь ассоциация ежегодно вручает "премию Гершенкрона".

-

'; ?>
+