Локк, Хьюм, Адам Смит и даже Карл Маркс и Джон Стюарт Милль были еще философами, интересующимися помимо прочих и экономическими проблемами. К началу нынешнего столетия экономика утвердилась как самостоятельная академическая наука. Вооружившись математическим подходом, она стала так же малопонятна для несведущего человека, как химия или физика, и поэтому приобрела репутацию наиболее передовой из общественных наук.
Однако в последнее время начали зарождаться сомнения в ее превосходстве. Возникает ощущение, что при переводе с математического языка на обыкновенный предоставляемые современной экономикой ответы совершенно выпускают из виду изначально поставленные вопросы или же вообще считают их решенными; таким образом, экономисты снова оказываются в одной компании с философами, имея перед собой значительно больше важных проблем, чем они в состоянии разрешить.
Нельзя сказать, что экономическая наука подвержена внутренним раздорам. Читатель ведущих экономических журналов вряд ли заметит что-то неладное. "Монетаристы" спорят с "неокейнсианцами" в таких же выражениях, какие столетие до этого использовали биметаллисты в своих дискуссиях со сторонниками чистого золотого стандарта. Что же касается подавляющего большинства профессиональных экономистов, их наука находится в таком хорошем состоянии, как никогда прежде.
Основные вопросы и сомнения появляются за пределами экономической науки, отзываясь слабым эхом внутри нее. Сегодня, как и раньше, критика господствующей парадигмы экономической мысли чаще всего одновременно является критикой доминирующих общественных и политических институтов. Это превращает последующую дискуссию в нечто большее (или меньшее, в зависимости от того, чью сторону занять), чем чисто академический спор. Если не удается бережно отделить ценные мнения, они смешиваются с фактическими убеждениями, а очень часто и те, и другие тонут в потоке аргументов, происходящих из политических эмоций и на них же направленных.
Работы Роберта Хейлбронера на редкость свободны от подобной путаницы. Его скептическая оценка современной академической экономики возникает на основе ясного понимания возможностей и ограничений новейшей экономической теории. Его критика капиталистической и социалистической систем, существующих ныне в обоих полушариях, развивается в пределах широкой исторической перспективы, и ей чужды близорукие искажения, столь характерные для большинства новорадикальных течений.
Призывает ли Хейлбронер к новой "политической экономике", исследует ли переход "от социализма к капитализму", изучает ли "альтернативы" на будущее", его аргументы приводят нас к основной дилемме между желанием и пониманием, действием и объяснением, практическим поиском человеческих ценностей и теоретическим анализом неразрывных и бесконечных цепей причин и следствий. Любой ученый, работающий в области общественных наук и пытающийся прояснить для самого себя значение его собственной интеллектуальной позиции, непременно окажется лицом к лицу с подобными проблемами. Ни один политический деятель не сможет избежать столкновения с ними, как только потребует от ученого-общественника обеспечить его полезными знаниями.
Одним из примеров возможного конфликта между аналитическим объяснением, исходящим из фактического знания, с одной стороны, и целенаправленной общественной деятельностью, основанной на обдуманном сознательном выборе - с другой, является та особая роль, которую играет в современной экономике так называемый принцип максимума. Погоня капиталистов за максимальными прибылями, рабочих - за наивысшей заработной платой, землевладельцев - за максимально возможной арендной платой была признана великими классиками-экономистами (и Карл Маркс должен быть непременно причислен к ним) главной движущей силой индустриальной системы, выросшей у них на глазах. Согласуясь с мальтузианской теорией народонаселения и дарвинистской теорией естественного отбора - которые разделяли принцип выживания сильнейших, - классические экономисты отмечали успешное распространение детерминистского, а не прагматийаского, теологического объяснения как биологических, так и социальных явлений.
В соответствии с классической экономикой и ее преобладающим ныне неоклассическим вариантом, функционирование экономической системы в целом объясняется путем анализа слепого механизма взаимодействия домашнего хозяйства, бизнеса, тред-юниона, правительственной организации и т. п. Однако поведение каждого такого отдельного элемента общего решения интерпретируется в виде представления предсказуемого результата целенаправленного выбора. Именно здесь начинает действовать принцип максимума (или же принцип минимума в соответствующем случае).
Если существует несколько способов производства электрической энергии, который из них следует использовать на практике, преследуя единственную цель - минимизацию стоимости в расчете на киловатт? Если предположить, что существует идеальная очередность человеческих потребностей, то как следует правительству распределить свои расходы среди различных ведомств, имея в виду конкурирующие запросы общественного здравоохранения, образования, жилищного строительства и, к примеру, национальной обороны, так чтобы обеспечить максимальное удовлетворение общественных нужд в соответствии с данной идеальной моделью? Формальная постановка задачи и ее решение в сущности одинаковы в обоих этих случаях. Они всегда включают взаимосвязь результатов и средств их достижения. При выработке решения воздействие на величину переменной, которую необходимо "максимизировать", может происходить лишь косвенно, путем манипулирования другими переменными, от которых в свою очередь зависит эта величина. Так, электрическая кампания Эдисона может воздействовать на стоимость энергии путем строительства атомных станций взамен традиционных тепловых или же переходом с угля на нефть или природный газ. Правительство может также повлиять на удовлетворение конкурирующих общественных потребностей, преимущественно финансируя, к примеру, больницы, а не школы, или увеличивая финансирование тех и других за счет сокращения военных расходов. Для того, чтобы сделать целенаправленный, рациональный выбор при принятии решения, необходимо, во-первых, ясно определить цель, а также знать, что именно вы собираетесь максимизировать или минимизировать; другими словами, надо иметь то, что экономисты называют "объективной функцией". Во-вторых, необходимо знать "ограничительные условия", т. е. причинно-структурную взаимосвязь между конечной целью и теми факторами, которыми можно в действительности управлять. Энергетическая компания должна детально знать технические характеристики различных типов электростанций, среди которых она должна сделать свой выбор, а также стоимость различных видов топлива. Правительство должно быть в состоянии оценить рентабельность школ и больниц, которые оно собирается финансировать.
В тех случаях, когда "функция цели" сложна, а структурные взаимосвязи, описывающие "ограничительные условия", многочисленны и запутанны, не только решение, но и сама формулировка принципа максимума требует большой логической и математической искусности. Рассмотрим, к примеру, политическую программу, призывающую к "максимальному национальному доходу" при "минимальном неравенстве" в его распределении или же теоретическое утверждение, что корпорации стремятся к максимальным прибылям с минимальным риском. При тщательном рассмотрении оказывается, что оба эти утверждения бессмысленны. В обоих случаях на определенном этапе развития начнет сказываться напряжение от противодействия различным структурным ограничениям, при этом две различные цели окажутся в противоборстве друг с другом: достижение все большего равенства в распределении национального дохода будет возможно лишь за счет некоторого снижения его общего уровня; снижение степени риска в области бизнеса потребует определенных жертв в виде уменьшения ожидаемого размера прибыли.
Рациональный выбор предполагает наличие единственной, ясно выраженной цели. В первом вышеназванном случае необходимо рассматривать уровень доходов и определенную степень равенства (или неравенства) в их распределении не как две отдельные цели экономической политики, но, скорее, как два различных фактора, каждый из которых оказывает свое специфическое влияние на достижение одной-единственной цели - максимального возрастания того, что за неимением лучшего названия можно определить как общественное благосостояние. Только после того, как мы отчетливо представим себе единственную "функцию цели", описывающую произведенную экспертами оценку конкретного влияния этих двух, а возможно, и большего числа факторов на общественное благосостояние, их действие можно будет истолковать как рациональный выбор в соответствии с принципом максимума.
По той же самой причине использование мотива прибыли для объяснения решений предпринимателей правомерно лишь в том случае, когда величина, подлежащая максимизации, определена зависящей не только от ожидаемой прибыли, но также и от определенного коэффициента риска, которому они подвергаются. И снова оказывается, что функция цели не есть что-то непосредственно наблюдаемое, но, скорее, абстрактная сущность, существование которой может быть установлено только посредством самоанализа или косвенного предположения.
Каким бы сложным ни было формальное решение родственных математических задач, опыт показывает, что при попытке использования принципа максимума для объяснения поведения людей, активно функционирующих в реальном мире, возникают неизмеримо большие трудности. Это никак нельзя приписать механизму обработки огромного количества данных, в совершенстве освоенному с помощью современных компьютеров. Здесь, скорее всего, играют роль трудности в получении информации, которая может, к примеру, касаться следующих вопросов: что именно собирается максимизировать рядовая американская корпорация; каковы конкретные ограничительные условия, принимаемые во внимание ее руководством при выборе определенного курса действий; стремится ли корпорация к определенной норме прибыли или, скажем, фиксированной скорости роста и какова степень риска при достижении каждой из этих целей по отдельности и обеих одновременно?
В своем критическом анализе позиций, занимаемых по отношению к поставленным вопросам такими авторами, как Адольф Берль и Джон Кеннет Гэлбрейт, Хейлбронер назвал первого "мягким, некритичным и услужливым", а второго "весьма двусмысленным". Берль, первый, кто проанализировал и предал гласности неограниченную власть, сосредоточенную в руках небольшой группы людей, стоящих во главе наших крупнейших корпораций, в действительности закончил тем, что (как цитирует Хейлбронер) назвал их "поборниками совести Америки двадцатого столетия". Не могли эти пророчества касаться и мистера Гинина из Ай-Ти-Ти? Если же говорить о Гэлбрейте, то будем надеяться, что он прояснит свою позицию в своих будущих трудах.
Помимо всего прочего отсутствуют и конкретные данные, которые должны вписаться в тщательно разработанный для них теоретический каркас. Хейлбронер начинает свою критическую атаку на современных неоклассических экономистов с замечания о том, что формальные решения все более и более запутанных задач "максимума" вносят ничтожно малый вклад в конкретное действительное объяснение механизмов функционирования и развития как нашей собственной экономической системы, так и любой другой.
"Максимизация... образует ту почву, на которой покоится традиционная экономическая теория... (но), как только мы вступаем в мир олигополии (несколько крупных продавцов), максимизация доходов становится той целью, которая может быть претворена в жизнь посредством самых противоречивых действий, - это есть факт, полностью лишающий термин "максимизация" какого-либо точного смысла и приводящий всех в замешательство".
Как пояснил в своей блестящей нобелевской речи (1971) Поль Самуэльсон, не только действия потребителей и производителей, но даже движение падающего ньютоновского яблока можно трактовать как решение соответствующим образом сформулированных максимизирующих или минимизирующих задач. Это наглядно демонстрирует тот факт, что принцип максимума в своем формальном обобщенном виде настолько же лишен какой-либо эмпирической сущности, как и, к примеру, принципы умножения и деления. Сила его как инструмента фактического анализа всецело зависит от точного определения функции, подлежащей максимизации (или минимизации) в конкретной рабочей ситуации, и полноты знаний о существующих "ограничительных условиях". Принцип максимизации не может служить суррогатом фактических знаний.
Большинство своих критических нападок на академических экономистов Хейлбронер адресует их неспособности понять "функцию цели" для основных действующих лиц на современной общественно-экономической сцене и дать правильную оценку технических и человеческих факторов, определяющих результаты их действий. Как уже было замечено ранее, он находит те же недостатки и в их академической критике. Можно было бы ожидать, что в целях исправления - существующего положения вещей Хейлбронер будет призывать своих профессиональных коллег засучить рукава и заняться систематическим эмпирическим трудом, каким бы неприятным и неблагодарным (в смысле академического продвижения) он ни был и сколько бы времени он ни отнимал.
Однако вместо этого он доказывает, что академическим экономистам следует на самом деле оставить попытки добиться лучшего понимания функционирования экономической системы в том виде, в котором она реально существует, и заняться решением более уместной и насущной задачи, заключающейся в том, чтобы по возможности улучшить ее саму. "Былая зависимость экономического поведения ослаблена до такой степени, что более уже не способна поддерживать суперструктуру традиционной теории". Цитируя Адольфа Лоу, оказавшего по многочисленным утверждениям Хейлбронера решающее влияние на его образ мысли, последний делает следующий вывод: "Экономика должна быть превращена из среды пассивного созерцания в политическую экономику, а именно:
в орудие активного вмешательства в ход этих (экономических) процессов".
"Былая зависимость" возвращает нас к марксову скачку от неумолимых законов развития при капитализме к свободе рационального выбора, возможной, по утверждению Маркса, при социализме. Однако для тех экономистов, которых критикует Хейлбронер, момент этого скачка перенесен из прошлого в настоящее: "Проблема в конечном итоге разрешается шаткой верой в детерминизм и свободную волю. Но даже если встать на позицию крайнего детерминизма, становится ясно, что задача накопления соответствующих данных в этом случае качественно отлична. Самая глубинная суть процесса принятия решений лежит вне пределов досягаемости любой информационной системы, какие бы цели и намерения ни имелись в виду". С точки зрения Хейлбронера, мы не в состоянии точно и однозначно определить, как и почему решают свои проблемы производители, потребители, рабочие, банкиры и др. Однако тот факт, что мы чего-то не знаем или не в состоянии узнать, не может ограничить нашу свободу.
Это высказывание не только верно в субъективном плане, но также представляет собой удобную отправную точку для постижения взаимосвязи между экономическими знаниями, например, систематическим ("детерминистским") объяснением процессов данной экономической системы и действиями, предпринимаемыми для осуществления желаемых изменений в экономике.
Мы сможем лучше понять такое "детерминистское" объяснение, если представим его для наглядности в виде математической системы, содержащей столько граничных условий, сколько имеется неизвестных, причем значения всех неизвестных однозначно определяются заданной структурой выражений. Рассмотрим, к примеру, новый усложненный подход к проблеме инфляции. Приведенная к простейшему виду аналитическая система состоит из двух выражений, описывающих две различные зависимости между одним и тем же набором из двух переменных: уровня безработицы (назовем его X) и темпа соответствующего роста цен (Y). Если уровень безработицы достаточно низкий (например, 3%), т. е. имеет место скудный рынок труда, то для привлечения дополнительных работников может потребоваться повышение заработной платы, равное 12% в год. С другой стороны, в случае, когда уровень безработицы очень высок (например, 18%), те, кому посчастливилось получить работу, наверняка стремились бы продолжать ее - как следует из рассуждений - даже при незначительном росте заработной платы (2% в год). В крайнем случае, они могли бы согласиться даже на урезание доходов, что, впрочем, наименее вероятно.
Обе вышеназванные ситуации - так же, как и промежуточный случай, - можно точно описать следующим выражением:
Y = 36 / Х
Если переменная X, т. е. уровень безработицы, стоящая в правой части уравнения, задана равной 3, то соответствующая величина переменной Y - темпа роста заработной платы и цен, "требуемого" для поддержания 3% уровня безработицы, - оказывается равной 12% (= 36/3). С помощью этого же уравнения можно показать, что чрезвычайно высокий уровень безработицы, равный 18%, совместим с ростом заработной платы и цен, составляющих лишь 2% в год.
Это выражение - его корректный вид, т. е. действительные темпы роста заработной платы и цен, который должен был быть определен путем фактических наблюдений, - описывает всевозможные сочетания уровня безработицы и темпа инфляции, совместимых с существующей структурой категории, называемой предложением рынка труда.
Второе выражение описывает различные комбинации изменений темпа роста заработной платы (Y) и уровней безработицы (X) - что отражено соответствующими темпами роста безработицы в %, - учитывающие все разнообразие факторов, управляющих поведением работодателей. По всей вероятности, наиболее важным структурным условием, ограничивающим диапазон возможных альтернативных вариантов, в этом случае является технологически обусловленная зависимость производительности труда от общего уровня занятости. Предположим, что это второе уравнение имеет следующий простой вид:
У = 4Х
Отсюда следует, что если бы темп роста заработной платы составлял, к примеру, 24% в год, то общее число доступных рабочих мест соответствовало бы фиксированному 6 %-му уровню безработицы (24 = 4 х 6).
Учитывая тот факт, что данное уравнение описывает только одну часть полной системы, можно показать также, что безработица могла бы снизиться до уровня 1% при условии поддержания 4% роста заработной платы в расчете на год. Однако, возвращаясь к первому уравнению, нетрудно заметить, что структура положения и поведения рабочих диктует единственный способ поддержания годового прироста заработной платы на столь низком уровне (1%) - увеличение уровня безработицы до 36%. Удовлетворяя одному соотношению структурных условий, система, как оказывается, входит в противоречие с ограничением, накладываемым другим соотношением.
В этом случае имеется одно-единственное сочетание двух темпов роста, одновременно удовлетворяющее обоим структурным соотношениям. Легко показать, что решение Y= 12, Х=3 действительно удовлетворяет сразу двум уравнениям. Уровень безработицы, равный 3%, в сочетании с приростом заработной платы 12% - это единственный набор решений, сосуществующих без нарушения какого-либо из заданных структурных условий. Если бы эти, лишь для наглядности представленные выражения верно описывали структурные характеристики реально функционирующей экономики, мы могли бы в действительности наблюдать темпы роста, равные соответственно 3 и 12%.
Экономист, взявшийся за объяснение преобладающих темпов роста безработицы, заработной платы и цен, смог бы полностью решить эту задачу только путем установления действительного вида обоих уравнений. В такой законченной системе уже нет места действиям, направленным на получение иного, отличного от действительного, решения. Положение вещей таково, что ничто уже нельзя изменить. Однако стоит отбросить одно из выражений, т. е. одно из двух ограничительных условий, как решение сразу перестает быть единственным. Поскольку число оставшихся уравнений теперь меньше числа переменных, решение становится неопределенным, это означает, что уже не одно, а много (обычно - бесконечно много) различных сочетаний значений неизвестных переменных будет совместимо с ограничениями, накладываемыми оставшимся соотношением.
Если в нашем примере отбросить одно из двух уравнений, получится система, включающая два неизвестных, но только одно уравнение. Подставляя в одну часть этого уравнения случайно выбранное значение одной из двух неизвестных величин, мы сможем вычислить соответствующее значение другой. Взамен одного-единственного решения мы имеем целый ряд возможных сочетаний. Это аналогично удалению произвольно выбранной части из жесткой металлической конструкции, в результате чего эта конструкция приобретает подвижность, т. е. способность образовывать конфигурации, отличные от первоначально заданной. Если некоторые из этих подвижных конфигураций могут служить для выполнения поставленной задачи, - какой бы она ни была - лучше, чем остальные, то всегда можно предпринять действие, направленное на достижение положения, наилучшим образом отвечающего заданному назначению. Однако достигнутая таким образом подвижность или свобода действий по-прежнему лимитирована; она ограничена свойствами оставшейся структуры, т. е. свойствами, определяемыми конфигурацией ее остальных частей.
Прорыв в нашем понимании общественно-экономической реальности можно представить как прогрессивное замыкание, постепенное сжатие обобщенной описательной схемы. Внедрение новых, ранее неизвестных взаимосвязей между переменными, включенными в анализ, шаг за шагом сузит диапазон неопределенности, характеризующий все эмпирические знания - или отсутствие таковых - на любой стадии этого совокупного процесса. Тем не менее полностью обоснованная законченная система представляет собой лишь практически недостижимый идеал.
Для описания современной сложной экономики используют сотни и даже тысячи переменных, в зависимости от требуемой степени деятельности. Для того чтобы дать объяснение ее действительному состоянию, потребовалось бы установить конкретный вид сотен и тысяч структурных соотношений. Практическая сложность подобной задачи увеличивается в сооветствии с ее объемом.
В Советском Союзе, США, Японии и многих других странах собрано и систематизировано огромное количество данных о структуре различных производственных секторов, преобразующих природные ресурсы, труд и все остальные виды исходного сырья в конечные продукты. Однако наши знания в области "человеческих соотношений", регулирующих поведение самих индивидуумов - тех, кто непосредственно занимается снабжением трудовыми ресурсами и потребляет конечный продукт, не говоря уже об управляющих так называемыми общественными секторами,- по-прежнему находятся в зачаточном состоянии.
Тем не менее признаком этого следует считать не тот факт, что этих соотношений вообще не существует, а, скорее, отсутствие знаний об их структуре. Наше невежество в области действительных поведения неудивительно: и выращивание зерна и производство машин невозможно без участия некоего индивидуума обладающего конкретными знаниями и уверенного в тот, что он ими на самом деле обладает. Возможно, что человеческие действия а противодействия имеют такую же или еще более ж╦сткую структуру в Сравнении с теми технологическими процессами", которые применяются для выращивания зерна или производства автомобилей; для самих же "действующих лиц" вовсе нет необходимости в осознании процессов, побуждающих их к действию, они могут вообще не знать о существовании этих процессов.
Подобные рассуждения приводят нас к следующему вопросу: возможно ли предпринять целенаправленные действия, задуманные с разумной целью - осуществить фундаментальные социально-экономические изменения? Если основываться на прошлом опыте, то ответ будет один - нет, или - скорее всего, нет. В то время как Кейнсианская финансовая политика доказала свою способность обеспечить мощную защиту от экономических спадов, подобных происходившим в 30-е годы, она, как кажется, обострила проблему инфляции. Сейчас фактически происходит воскрешение этой исходной Кейнсианской модели с целью ее модификации. Модификация в действительности заключается в принятии и использовании двух простых уравнений, описанных ранее. Как мы уже видели, она демонстрирует тот факт, что поддержание полной занятости невозможно без инфляции.
Вспомним печальный опыт экономики России и других социалистических стран, весьма ограниченный успех экономического планирования в отсталых регионах, очевидную тщетность всяческих попыток склонить руководство крупных американских корпораций к необходимости переступить через стремление к наживе. Подобные попытки "активного аргументированного регулирования" до такой же степени не оправдали ожиданий в достижении своих общепризнанных целей, до какой и традиционная экономическая теория оказалась несостоятельной в поиске удовлетворительного объяснения действительному, а не предполагаемому или воображаемому управлению экономической системой.
Провал любой политики в осуществлении своих намерений обычно можно приписать недостаточности знаний об условиях и отношениях, от которых в действительности зависят результаты этой политики. Исходя из этого, критики склонны сделать следующее заключение: если бы политические деятели обладали подобными знаниями, то они, по всей вероятности, были бы в состоянии выработать такой курс действий, который обеспечил бы достижение их целей. Однако это не всегда справедливо. Более полные знания могли бы легко выявить недостижимость некоторых из конечных целей.
Вообразите, к примеру, что Экономический консультативный Совет определил действительный вид второго из двух приведенных уравнений и остановил свой выбор на политике (согласующейся с определяемым ею структурным условием), направленной на поддержание годовой заработной платы на уровне 4% и темпа роста безработицы 1%. Но представьте также, что прежде, чем приняться за дело, он провел практические исследования и выявил наличие дополнительных структурных ограничений, описанных в первом уравнении. Это естественно разрушило бы все надежды на снижение уровня безработицы менее 4%.
Является ли такое знание полезным? На такой вопрос следует ответить утвердительно. Полезно даже неполное, частичное знание, так как оно может уберечь нас пусть не от всех, но хотя бы от некоторых ошибок. До того момента, как было бы обнаружено существование первого структурного соотношения, политические деятели смогли бы на собственном опыте проследить, как ограничения, входящие во второе соотношение, срывали бы любые попытки достигнуть 1% уровня безработицы при 3% роста заработной платы.
Хейлбронер подчеркивает, что необходимо признать наличие подобных технических, природных и экологических ограничений.
В будущем, так же как и в прошлом, развитие производства окажется скованным рамками знаний и потенциальных возможностей и таким образом станет, по крайней мере в принципе, доступным для прогнозирования, как контролируемая сила исторического процесса; ...развивающимся странам нечего и мечтать о достижении равенства с развитыми странами. Даже если они получат в свое распоряжение наши существующие и вновь создаваемые технологии, у них попросту не хватит ресурсов для обеспечения "западного" уровня индустриальной эксплуатации в масштабах 4-8-миллиардного населения.
Если человек не может освободиться от ограничений, накладываемых на его образ жизни законами природы, то в состоянии ли он тем не менее направлять систему в целом к произвольно выбранным целям посредством сознательного и рационального контроля человеческих факторов? Или же система оказывается в этом отношении открытой только лишь потому, что общественные науки не вывели до сих пор недостающие человеческие соотношения? Эти соотношения могут оказаться такими же жестко заданными, как и установленные уже ограничительные условия.
Субъективное восприятие свободы индивидуальной волей не даст, разумеется, ответов на эти вопросы. Если вообще возможно распутать нити причинных связей, объясняющих человеческие цели и действия, то будет наверняка обнаружено, что они проходят через самую сердцевину субъективных побуждений.
В своих критических отзывах о современных явлениях Хейлбронер склонен акцентировать внимание не столько на сомнительных ценностях, сколько на неадекватном знании: "отсутствии удовлетворительного фундамента знания под социалистической концепцией человеческой природы". Согласно Хейлбронеру, именно неспособностью этого знания "исследовать природу и последствия альтернативных мотивов по отношению к материальному стимулу" и объясняются неутешительные итоги централизованного планирования в социалистических странах.
В очерке, озаглавленном "Невинность за рубежом", он упрекает менеджеров западных и развивающихся стран за их "несостоятельность в осознании того факта, что обязательной и неизбежной предпосылкой экономического развития являются политические и социальные перемены во всеобъемлющем масштабе". Здесь, как и в некоторых других случаях, он опускает или по крайней мере временно исключает оговорки, выдвинутые в методологических очерках, и предполагает конкретное фактическое исследование связи между экономическим ростом и социальной структурой. То, что он говорит, вполне справедливо и достаточно существенно; однако все это уже было сказано Марксом более ста лет тому назад.
Маркс пролил свет на роль противоречивых экономических интересов как движущих сил в политических и общественных процессах. Его последователи, однако, так и не добились успеха в многочисленных попытках заявить свои права на этот блестящий всплеск интуиции на фоне недосягаемых границ знания; поспешим добавить к этому, что никто пока не приблизился к ним. Так до сих пор и не удалось четко сформулировать структуру отношений, регулирующих взаимодействие этих противоречивых интересов в капиталистическом и социалистическом обществах или же при переходе от одного к другому. Даже знание взаимосвязей, с помощью которых экономисты могут сегодня описать различные процессы производства и потребления, не вносит определенной ясности.
Многие экономисты-теоретики, воодушевленные стремлением внести свою лепту в построение лучшего мира и не обладающие достаточным терпением для того, чтобы попытаться использовать свои вновь созданные орудия анализа, занялись "максимизацией" различных произвольно выбранных функций социальной цели. Более того, они получают свои идеальные решения в рамках заведомо неполных наборов ограничительных условий. Так, к примеру, один из технических докладов, представленных на научной конференции, содержал предложение включить продолжительность человеческой жизни в общепринятую меру национального дохода, при этом основным предположением статьи было следующее: долгая жизнь предпочтительнее, так как она допускает большее потребление. В соответствии с этим автор включил в свою функцию социальной цели общее количество товаров, потребленное жителями, принадлежащими к группам с различным уровнем доходов на протяжении всей их жизни. Специфический смысл этого отдельного показателя общественного благосостояния заключается в том, что жизнь богатого человека, способного поддерживать год от года высокий уровень потребления, ценится значительно больше, чем жизнь менее удачливого гражданина, влачащего свои дни в постоянных лишениях.
Экономист несомненно имеет больше прав на выражение своей точки зрения относительно конечных целей социальной политики, чем кто-либо другой. Что же касается человеческих ценностей, то здесь нет оснований считать его мнение более весомым. Однако когда дело доходит до выбора ограничений, накладываемых на процесс достижения заданной цели, - какой бы она ни была - существующими лимитирующими условиями, то можно ожидать, что профессионал будет иметь определенное преимущество перед непрофессионалом.
Если профессионал упустит в своих расчетах некоторые необходимые ограничительные условия, он, естественно, сделает ошибочный вывод и даст неправильную рекомендацию, причем ошибка будет непременно из разряда сверхоптимистичных. Это и есть, по всей вероятности, главная причина того, что большинство пятилетних планов не выполнялось и практически все бюджета, - частные и общественные - недооценивались. Дополнительные знания по этим вопросам обязательно привели бы к сокращению планов.
Говоря о "пределах экономического предсказания", Хейлбронер приводит пример того, что он характеризует как "изрядный довод" в пользу "негативных предсказаний". Чем меньше мы знаем об общественной или экономической системе, тем более гибкой она может считаться; отсюда следует, что любая дополнительная информация о ее структуре может пополнить наши знания о том, что не может быть осуществлено с ней или внутри нее. Если бы советники трех сменяющих друг друга президентов были чуть более знающими, мы не были бы сейчас во Вьетнаме. Однако возможно, что те, кто знал больше других, не смогли бы стать президентскими советниками. Если это так, то вторжение Соединенных Штатов во Вьетнам было, по всей вероятности, неизбежным.
Это противоречие свободной воли и детерминизма, стремления познать мир таким, какой он есть, и страстного желания изменить его на сегодняшний день так же неразрешимо, как и во времена Кальвина. Ничто не предвещает пока надвигающегося столкновения двух точек зрения, так как бездна невежества, разделяющая приверженцев каждой из них, необозрима, особенно если говорить об общественных науках.
Более того, сторонники принципа свободной воли будут непременно стремиться к познанию структурных взаимосвязей - между средствами и целями, - которые позволили бы им правильно оценить последствия предпринимаемых ими альтернативных действий: они стремятся сохранить достаточную разомкнутость, т. е. неопределенность в нашем представлении о мире и обеспечить простор для осмысленного выбора. Но какова должна быть степень разомкнутости? Хейлбронер не отвечает на этот вопрос, он даже не формулирует его.
