"Политика" (под этим термином я подразумеваю действия государства, преимущественного федерального правительства) была социальным аналогом спасательного круга. Как только выявлялись "социальные нужды", реальны они или надуманы, практически одновременно выдвигались и соответствующие федеральные программы. Социальный прогресс измерялся количеством законов, а деятельность наших законодательных собраний считается неудачной, если не принимаются новые программы. Соответствующим образом истолкованный, непрерывный ряд программ "Новый курс", "Справедливый курс", "Новые рубежи", "Великое общество" и "Новый федерализм" - это прагматический и совершенно неидеологический продукт американского демократического процесса. Либо небольшое, либо вообще никакого внимания не уделялось возможному взаимопересечению программ, способности нашей социальной системы выдерживать увеличивающееся давление, вопросам масштаба и сферы политической деятельности.
Существовала идеология политического прагматизма, но в действительности этой идеологии не придерживались ни реальные политики, ни их избиратели. Ни Джон Дьюи, ни даже марксистский или немарксистский социализм не оказали почти никакого влияния на американскую политическую историю. Вера в политику человека XX века (по крайней мере, до 60-х годов) проистекает исключительно из потери им веры в Бога, сопровождаемой игнорированием действенных организационных альтернатив. Кажется, что люди XVIII и начала XIX веков обладали большей мудростью, но и к этому утверждению следовало бы отнестись скептически. Возможно, их суждения были основаны на том, что они находились "ближе" к правительству, а их негативное отношение отражало не столько веру в негосударственную альтернативу, сколько неприятие "статистических" методов "решения" проблем.
Тем не менее, существует фундаментальное различие между подходом, использовавшимся философами XVIII века, и тем, который я называл "прагматическим", или "ситуационным", предполагающим оперативное реагирование на возникающие проблемы. Методологическое различие состоит в том, что ранее акцент делался на структурных, или институциональных, изменениях, а не на особенностях программ. Адам Смит стремился освободить экономику от оков меркантилистского контроля; он не утверждал, что особые цели политики должны быть заранее сформулированы. Он не критиковал провалы в работе государственных органов с позиций прагматизма, частичным образом. Его критика была всеобъемлющей и конституционной по смыслу. Он пытался показать, что с устранением действующих ограничений торговли, налагаемых государством, ситуация улучшается для всех затрагиваемых сторон. Именно благодаря этому всеобъемлющему подходу, вниманию исключительно к структурно-институциональным изменениям, Адам Смит заслуженнно был провозглашен отцом политической экономии. Он и его соотечественники предложили настоящую "конституционную революцию", и их предложения были в большинстве своем приняты в течение полувека.
Триумф политики laissez-faire объясняется тем, что интеллектуалы и политические лидеры пришли к признанию нового принципа социального порядка, что дало им возможность выйти за рамки узкого и близорукого прагматического видения, неизменно сопровождающего аналитическое неведение. Принцип был тем же, что и в упорядоченной анархии - режиме с четко определенными индивидуальными правами, свободой заключать добровольные договоры и обеспечением их соблюдения. Понимание этого принципа позволило человеку концептуализировать социальный процесс, который был упорядоченным и эффективным и без подробных указаний централизованного субъекта, принимающего решения, без неизбежного доминирования государства при исполнении им функций, отличных от функций "государства защищающего". Невозможно переоценить значимость перехода на новый организационный принцип. Именно этот переход ускорил процесс, который можно назвать настоящей конституционной революцией в Британии. Адам Смит и его коллеги не смогли бы достичь успеха, если бы они решили критиковать ранее существовавший порядок прагматично, шаг-за-шагом. Произошло действительно значительное изменение представлений, был установлен новый рубеж, ориентируясь на который, мы могли бы оценить наше современное положение.
Социалистические критики преуспели в выявлении "трещин", которые дал идеальный порядок laissez-faire как в теории, так и на практике. Однако они не предложили альтернативный организационный принцип, который был, хотя бы приблизительно, сопоставим по интеллектуальной привлекательности. В марксистской доктрине отсутствует теоретическое описание общества "после революции" 116. Последующие попытки смоделировать работу социалистической системы свелись к трансляции (практически в буквальном смысле) принципов laissez-faire. На практике режимы, организованные под вывеской социализма, не что иное как бюрократические монстры.
Однако из-за негативного влияния, которое оказали на принцип laissez-faire социалистические идеи, порожденная прагматизмом эрозия принципа минимального государства приобрела интеллектуально-идеологическую респектабельность. Ведущий организационный принцип, который владел умами людей XIX века и воплощал в себе видение жизнеспособного общества с минимальным государственным вмешательством, постепенно размывался. Провалы рынка были впервые обнаружены и признаны интеллектуально честными людьми. Вслед за этим были предложены коррективы, которые практически всегда принимали институциональную форму государственных действий. Акцент в полемике интеллектуалов и в дебатах политиков сместился с анализа альтернативных принципов организации общества к обсуждению конкретных вариантов политики в конкретных ситуациях. Ученые и/или философы-обществоведы отказались от попыток проанализировать различия между институциональными альтернативами и пришли к пониманию своей роли как критиков существующей системы. Экономика благосостояния, при всем своем внешнем блеске, стала теорией провалов рынка.
Не удивительно, что в этих условиях произошел быстрый рост общественного, или государственного, сектора. Правительственные варианты ликвидации изъянов функционирования рынков рассматривались обособленно, независимо один от другого. Но что более важно, предполагалось, будто эти коррективы, если их внести, сработают идеально. Из-за того, что отсутствовало какое-либо целостное видение процесса государственных действий, было сделано наивное предположение, будто стремление эквивалентно результату. Одна программа громоздилась на другую, и отсутствовало хотя бы минимальное понимание того, какой эффект окажет их совмещение на несущие конструкции, на сам принцип конституционно-правового порядка.1
К середине XX века, как представляется, прагматизм безраздельно господствует в Америке, где практически не велись никакие разговоры о фундаментальных революционных изменениях ни в академических кругах, ни даже просто на улицах.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Ответственность за интеллектуальное заблуждение, которое мы обсудили, отчасти ложится на раскол старой "политической экономии" на отдельные современные дисциплины: "экономике" и "политологии". Экономисты в большинстве своем стремились остаться позитивными аналитиками, по крайней мере при анализе рыночных, или обменных, процессов. Политологи, напротив, стремились нормативно трактовать государственные процессы. В результате общественный выбор между организационными альтернативами часто представлял собой сравнение между реальным институтом, с одной стороны, и идеальным, с другой. См.: David В. Johnson. "Meade, Bees, and Externalities". Journal of Law and Economics 16, April 1973, pp.35-52.
