Прежде всего шумные успехи Бисмарка в 1866 и 1870 гг. полити-чески умаляют руководителей либеральной партии, недальновид-ных по сравнению с прозорливым правительством. Это отражается на экономическом либерализме, руководителями которого в Гер-мании были отчасти те же самые лица. А идея государства, вопло-щенная в канцлере новой империи, наоборот, получает новый блеск. В то же время историческая школа, выпускающая с 1863 г. "Ежегодник по вопросам политической экономии и статистики", который стал истинным органом университетских экономистов, приучает умы к мысли о необходимости относительности принци-пов экономической политики и подготовляет их к ориентировке среди новых условий.
Но неожиданно рабочий вопрос принял неизвестное до того значение. Революция 1848 г. имела в Германии почти чисто поли-тический характер. Крупная капиталистическая промышленность далеко не имела того развития, которого она достигла в это время во Франции и в Англии, и замечательно, что оба великих немец-ких социалиста, Родбертус и Маркс, заимствовали все свои приме-ры не из своего отечества, а из этих двух стран. Но с 1848 г. герман-ская промышленность быстро продвигалась вперед; нарождался настоящий рабочий класс, и Лассаль первым, становясь на соци-альную почву для основания своей партии, подчеркивал эту эконо-мическую трансформацию. Созданная им ассоциация продолжает существовать после его смерти. Наряду с нею начинается другая, инспирированная Марксом агитация. Ее ведут Либкнехт и Бебель. Оба они избираются в 1867 г. депутатами в новый Северо-Германский Рейхстаг и в 1869 г. основывают рабочую социал-демократиче-скую партию (Sodaldemokratische Arbeiterpartei), призванную играть в течение тридцати лет выдающуюся роль.
Таким образом, общественному вниманию неожиданно навя-зывается рабочий вопрос, как это было раньше во время Июльской монархии во Франции. Как тоща поток общественного мнения, не-ожиданно прерванный государственным переворотом, натолкнул значительную часть просвещенных классов на мысль о низверже-нии абсолютной догмы laisser faire и требовании поддержки прави-тельства в борьбе против пауперизма, так теперь в Германии все более и более растущая группа писателей убеждается, что невоз-можно чисто пассивное отношение к нарождающимся социаль-ным проблемам, и задача улаживания конфликтов между капита-лом и трудом не представляется им выше обновленных сил новой империи.
Шумное проявление этих новых тенденций произошло в Эйзенахе в 1872 г. Конгресс, состявший из профессоров, экономистов, правоведов, чиновников, в широковещательном манифесте объя-вил войну "манчестерской школе". Он объявил государство "вели-ким моральным институтом воспитания человечества" и потребо-вал от него "вдохновиться великим идеалом", который "стал бы приобщать все более и более многочисленную часть нашего народа ко всем возвышенным благам цивилизации". В то же время члены конгресса учредили Verein fur Socialpolitik (Союз социальной поли-тики) - ассоциацию с целью сбора необходимых для этой новой политики научных материалов. Народился "катедер-социализм". Либералы ради насмешки окрестили этим именем новые тенденции за громадное участие в конгрессе профессоров. Достаточно бы-ло сделать эти идеи немного более радикальными, чтобы превра-тить их в государственный социализм. Это сделал главным обра-зом Вагнер в своих "Основаниях политической экономии" 12, поя-вившихся в 1876 г.
Теперь мы попытаемся отделить оригинальный вклад государ-ственного социализма в науку от того, чем он обязан прежним эко-номистам. Задача не из легких. Как всякой практической доктрине, предназначенной главным образом для резюмирования стремле-ний данной группы людей или данной эпохи, для примирения ча-сто непримиримых принципов, ему недостает строго определен-ных очертаний, характеризующих всякую индивидуальную и чис-то теоретическую систему. Он заимствовал свои идеи из разных ис-точников, не заботясь даже о согласовании их.
Прежде всего он является реакцией не против основных идей английских классиков, как это иногда думают, а против преувели-чения их запоздалых учеников, поклонников Бастиа или Кобдена, оптимистов во Франции и "манчестерцев" в Германии. Отредакти-рованный Шмоллером на Эйзенахском конгрессе манифест гово-рит лишь о "манчестерской школе". Он не говорит о классиках. Правда, у многих немецких писателей выражение "смитианизм" и "манчестерство" - синонимы. Но это полемические преувеличе-ния, которым не следует придавать слишком большого значения. Либерализм нигде, кроме Германии, не заходил так далеко в своей доктринерской непримиримости. Самый характерный представи-тель его - Принс Смит вслед за Дюшуайе стал в конце концов от-казывать государству во всякой иной роли, кроме роли "произво-дителя безопасности", и отрицать всякую иную солидарность меж-ду хозяйственными агентами, кроме солидарности, вытекающей из их отношений с общим рынком. "Хозяйственная общность, - говорил он, - как таковая есть лишь общность, исходящая из рын-ка; у нее нет иного общего института, кроме рынка, у нее нет иного способа к согласованию, кроме свободного доступа на ры-нок".
У государственных же социалистов, наоборот, существует меж-ду частными лицами и классами одной и той же нации более глу-бокая моральная солидарность, более глубокая, чем эта экономиче-ская солидарность: она происходит от общности языка, нравов и политических учреждений. Государство - орган этой моральной солидарности, и в таком своем качестве оно не имеет права оста-ваться индифферентным к материальным бедствиям части нации. На нем, следовательно, лежит больше, чем простая обязанность за-щиты против внутреннего или внешнего насилия: его истинная функция - распространение "цивилизации и благосостояния". Та-ким образом, государственный социализм становится на избран-ную Лассалем философскую почву. Он присоединяется к концеп-ции последнего об исторической миссии и роли правительства. А по той настойчивости, с которой он становится на национальную точку зрения, он примыкает к Фридриху Листу.
Но спросят: способно ли государство управиться с отводимой ему функцией? Что толку признавать за ним эту функцию, если оно не в состоянии с пользой отправлять ее? Разве издавна не обна-ружена неспособность государства как хозяйственного агента? Про-тив этой идеи главным образом направляли свою борьбу Вагнер и его друзья. Наиболее оригинально в их доктрине то, что она пред-ставляет собой попытку реабилитации государства. Оптимистам школы Бастиа правительство представлялось особенно неспособ-ным к экономической деятельности. У государственных же социа-листов, наоборот, правительство является хозяйственным агентом, как любой другой, и даже более симпатичным, чем другой. Луч-шая часть их аргументов состоит просто в том, чтобы создать в пользу него мнение, противоположное тому, которым индивидуа-лизм мало-помалу заполнил умы. Эта, собственно, задача и была поставлена на очередь.
Ради этого подчеркивают прежде всего немощь отдельных лиц. Вслед за Сисмонди и социалистами напоминают - не в первый уже раз - о социальных неудобствах свободы конкуренции, сме-шивая ее, впрочем, почти всегда с экономической свободой. Вслед за ним подчеркивают социальное неравенство (отмеченное уже Адамом Смитом) капиталистов и рабочих в спорах о договоре най-ма, повсеместную противоположность между "слабыми" и "силь-ными". Указывают, наконец, на неспособность отдельных лиц удовлетворить некоторым крупным интересам коллективности.
Во Франции Дюпон-Уайт еще с большей резкостью указал в 1856 г. на "все пути цивилизации, заставленные одним вечным пре-пятствием - индивидом с его немощью и злобностью". Он указал также на то, что в наших все более усложняющихся общественных отношениях коллективные интересы "благодаря своей обширно-сти и возвышенности все менее и менее становятся доступными пониманию отдельных лиц". "Есть, - говорил он в одной формуле, превосходно резюмирующей случаи необходимого вмешательст-ва, - есть во всяком обществе жизненные дела, которых индивид никогда не сделает: или потому, что они превосходят его силы, или плохо вознаграждают его, или требуют сотрудничества всех, кото-рое не может быть получено по-дружески. Государство есть при-рожденный предприниматель, деятель таких дел".
Но мы знаем, что его не слушали во Франции.
Точно так же Вагнер призывает к свидетельству в интересах го-сударства всю историю: он изображает, как его функции в корне из-меняются сообразно эпохам, вследствие чего нельзя предписать ему определенных окончательных границ. Действие частного ин-тереса, действие частной благотворительности и авторитарное дей-ствие государства во всякое время делили между собой поле эконо-мики. У великих современных наций первое не только никогда не было достаточным, но и все более отступало перед третьим. Отсю-да вывод, что такое расширение полезно, необходимо, что оно со-ставляет истинный "исторический закон". От факта непосредствен-но переходят к праву. "Тот, - говорит Вагнер, - кто раз признал имманентные тенденции эволюции (что существенно в области эко-номической, социальной и политической эволюции)... может вполне основательно исходить из этой исторической концепции со-циального развития, чтобы в известный момент перейти к посту-латам того, что должно быть". В силу этой идеи требуется расшире-ние ведомства государства, что оправдывается его функцией рас-пространения "цивилизации и благосостояния". Нетрудно узнать здесь мысль Родбертуса и его теорию развития правительственных органов по мере восхождения по иерархической лестнице социаль-ных форм13.
Тут опять интересное совпадение, хотя, может быть, поверхно-стное, с мыслью Дюпона-Уайта, и его следует отметить. Дюпон то-же требовал для государства насаждения "благодеяния" и "благотво-рительности". Он также указывал, что современное государство по-степенно расширяет свою область, ставит себя на место областных властей, на место деспотизма классов и семьи, последовательно принимает под свое покровительство женщин, детей, рабов и что, таким образом, по мере роста прогресса цивилизации и свободы расширяется круг его обязанностей и ответственности. "Чем боль-ше жизни, - говорил он, - тем больше нужно органов; чем больше сил, тем больше надо правил. А государство и есть правило и орган общества". В приступе восторга он доходил даже до того, что воск-лицал: "Государство - это человек без страсти, человек на той вы-соте, где он вступает в общение с самой истиной, где он встречает лишь Бога и свою совесть... Как бы оно ни установилось, оно доро-же отдельных лиц".
Это почти мистицизм.
Не заходя так далеко и не допуская также вместе с Вагнером, что простое констатирование исторической эволюции достаточно для оправдания политики, можно, однако, одобрить государствен-ный социализм за его борьбу против систематического недоверия либерализма к правительству. Действительно, трудно понять, по-чему только экономические отношения a priori изымаются из сфе-ры руководящей деятельности центральной власти, если в прин-ципе она допускается для социальных отношений.
Но когда этот принцип принят, истинная трудность вовсе еще не устраняется; остаются неразрешенными следующие вопросы:
как разграничить области действия государства и частного лица? Как далеко, в каких пределах, в силу каких правил государство дол-жно вмешиваться? Необходимо, во всяком случае, приступить к разделу ведомственных сфер, потому что, заявляет Вагнер, иначе невозможно разрешить эти вопросы, если только мечтать о ради-кальной перемене в человеческой психологии, о полной замене частного интереса общественным в качестве двигателя в экономиче-ской жизни, как этого хотят коллективисты.
Дюпон-Уайт объявил проблему неразрешимой. Вагнер равным образом объявляет о невозможности начертать какое-нибудь абсо-лютное правило. Дело государственного человека - разграничи-вать в каждом отдельном случае, сообразуясь с обстоятельствами, область взаимодействия между государством и отдельным лицом. Тем не менее он дает несколько общих указаний. В принципе госу-дарство не должно ставить себя на место частного лица, оно долж-но заботиться "только об общих условиях его развития". Личная де-ятельность индивида должна оставаться главной пружиной эконо-мического прогресса. По-видимому, это тот же общий принцип, который сформулировал Стюарт Милль. Однако между послед-ним и Вагнером есть очень заметный нюанс. Стюарт Милль стре-мится отнять возможно меньше от сферы деятельности частного лица, Вагнер же стремится возможно больше расширить сферу де-ятельности правительства. Стюарт Милль особенно настаивает на отрицательной роли правительства, а Вагнер - на его положитель-ной роли, которая, по его мнению, сводится к тому, чтобы "все. большую часть населения приобщать к благам цивилизации". Он не увидел бы никакого неудобства в том, что в наше общество про-никало бы немного больше коммунистического духа. Надо "все больше и больше способствовать переходу национальной эконо-мии от индивидуалистической организации к общинной", - гово-рит он в одном месте, которое, по-видимому, непосредственно вну-шено Родбертусом. Однако у него, как и у Милля, предел прави-тельственной деятельности устанавливается в том пункте, на кото-ром развитие индивидуальности начало бы задерживаться разны-ми преградами.
Практически эти идеи относятся одновременно и к распределе-нию, и к производству богатств. Но здесь государственный социа-лизм принимает на свой счет выдвинутые до него идеи.
В области распределения он становится даже на точку зрения Сисмонди, мысли которого встречаются здесь почти целиком; от-сутствие принципиального осуждения прибыли или процента, как у социалистов; сохранение частной собственности как основного института, но более справедливое соразмерение дохода с "заслу-гой"; ограничение "справедливой мерой" преувеличенных "прибы-лей", создаваемых "экономической конъюнктурой", и, наоборот, по-вышение заработной платы до уровня, обеспечивающего "челове-ческое существование". Не приходится, пожалуй, скрывать от себя, что все это очень неопределенно.
Таким образом, государство было бы уполномочено соблюдать при распределении благ моральное правило, соответствующее на-строениям каждой эпохи. Орудием реформы будет налог. Дюпон-Уайт дал в 1847 г. в своем "Capital et Travail" ("Капитал и труд") точ-ную формулу этих проектов: "Обложить налогом высший класс и употребить его на пособие и вознаграждение труда". Вагнер ничего иного не говорит: "Государственный социализм должен логически посвятить себя двум задачам, тесно, впрочем, связанным между со-бой: поднимать низшие трудящиеся классы за счет владеющих классов и добровольно затормозить чрезмерное накопление бо-гатств в известных слоях и у известных членов владеющего клас-са".
В области производства государственный социализм берет, так сказать, составленный до него Миллем, Шевалье, Курно список тех случаев, когда ни один экономический принцип не противоречит непосредственному руководству предприятием или контролю со стороны государства. Вообще государство, по мнению Вагнера, мо-жет взяться за данную отрасль промышленности всякий раз, как она по своему особому характеру представляется длительной во времени или пространстве; всякий раз, когда она нуждается в одно-образном или даже едином руководстве и без этого сделалась бы монополией в руках частных лиц; всякий раз, наконец, как она от-вечает очень широким потребностям, несмотря на то, будет ли воз-можно точно определить ту долю преимуществ, которую получат от этого потребители. Таким образом, находят себе оправдание го-сударственное управление водами, лесами, дорогами, каналами, национализация железных дорог или даже эмиссионных банков, коммунальные предприятия по снабжению водой, газом и т.д.
Теперь ясен основной характер государственного социализма. Его исходным пунктом является не строгая критика частной собст-венности и нетрудового дохода, как у социалистов. Он морален и национален по преимуществу. Более полная справедливость в рас-пределении и большее благосостояние рабочих классов представ-ляются ему условием сохранения того национального единства, представителем которого является государство. Но он не намечает ни правил этой справедливости, ни пределов, где должно остано-виться это улучшение. Точно так же умножение коллективных уч-реждений общественного характера является для него средством развития моральной солидарности, ограничивающей поле чисто эгоистической деятельности; но сохранение частной собственности и индивидуальной инициативы представляется ему необходимым для роста производства и делает его враждебным коллективизму. Этим его по преимуществу моральным характером объясняется контраст между точным указанием им на некоторые из положи-тельных требований и немного туманным характером его общих принципов, с применением которых каждый, смотря по темпера-менту, сможет заходить более или менее далеко. Нельзя, пожалуй, отрицать, что его критерии по существу субъективны. Этим объяс-няются та оживленная критика, которой подвергли его экономи-сты, озабоченные главным образом теоретической стойкостью, и не менее оживленный успех, которым он пользовался у всех прак-тиков-реформаторов. Он был как бы перепутьем, где скрещиваются пути и социального христианства, и заведомого консерватизма, и прогрессивной демократии, и оппортунистического социализма.
Но его успех проистекал не столько, может быть, из достоинств его принципов, сколько из содействия, оказанного ему политиче-ской и экономической эволюцией в конце XIX века. Лучшим про-пагандистом его в Германии был князь Бисмарк. К теории государ-ственного социализма Бисмарк был в высшей степени индиффе-рентен. Для оправдания своей социальной политики он предпочи-тал обращаться к принципам христианства или Прусскому кодексу законов. Действительно, после создания германского единства этот великий политик был особенно озабочен утверждением и укрепле-нием его. Система страхования рабочих, направляемая и поддер-живаемая в финансовом отношении государством, казалась ему наилучшим средством для того, чтобы оторвать рабочих от рево-люционного социализма, так как она должна была свидетельство-вать им о действительной к ним симпатии правительства и связать их с империей денежными интересами. Точно так же Французская революция привязала к себе крестьян продажей национального имущества. "Я считаю, - говорил Бисмарк по поводу закона о стра-ховании от инвалидности, - что для нас чрезвычайно важно иметь 70 000 мелких рантье как раз в среде тех классов, которым без этого нечего терять и которые неправильно думают, что они много вы-играют от перемены строя. Правда, этим людям пришлось бы те-рять не больше 115-200 марок, но это неважно, металл удержит их на поверхности воды. Этого мало, согласен, но это их поддержит". От этого взгляда произошли великие законы рабочего страхования от болезни, от несчастных случаев, инвалидности и старости, воти-рованные с 1881 по 1889 г. Но так как канцлер не видел таких же осязательных выгод от рабочего законодательства в собственном смысле (законы о продолжительности труда, еженедельном отды-хе, гигиене и надзоре на фабриках и т.д.), то он не обнаруживал большой склонности к распространению его. Нужна была воля им-ператора Вильгельма II, выраженная в двух знаменитых рескрип-тах от 4 февраля 1890 г., чтобы сообщить Германии новый толчок к рабочему законодательству.
В Германии часть программы государственного социализма осуществил интеллигентный консерватизм почти абсолютистского правительства независимо от какой бы то ни было доктрины. Во Франции, в Англии и в странах с политической свободой аналогич-ные меры были выражением демократического движения. Рабо-чие классы стремились утилизировать законодательство в своих интересах по мере того, как они принимали все большее участие в правительстве. Прогрессивный налог на доход, законы о страхова-нии, предприятия по защите рабочих, все более учащающееся вмешательство правительства в условия труда являются выраже-нием этой тенденции независимо от какой бы то ни было предвзя-той доктрины.
Регулирование отношений между хозяевами и рабочими было главным предметом законодательного государственного социализ-ма. Но правительства или муниципалитеты распространили свое вмешательство также и на производство. Их понуждали к этому не столько теория, сколько новые условия социальной жизни. Круп-ные общественные предприятия (дороги, каналы, перевозочные средства) умножаются в течение XIX столетия благодаря росту мо-гущества производительных сил. Общеполезные предприятия раз-виваются вследствие непрекращавшейся концентрации населения в городах. Общественная жизнь все больше и больше распростра-няется за счет изолированной разбросанной жизни старого време-ни; общность интересов расширяется, выходя из пределов деревни или местечка и вступая в пределы крупного города или нации. В то же время каждодневно объединяется промышленность и самопро-извольно ограничивается область свободной конкуренции. На мес-те прежней разбросанности совершается концентрация как на рынке труда, так и на рынке продуктов, как на денежном рынке, так и на товарном. Повсюду возникает монополия. Коллективные предприятия перестали быть исключением, они стремятся стать общим правилом. И общественное мнение без труда мирится с мыслью о том, что государство - коллективный организм по пре-имуществу - в свою очередь становится промышленным.
Как при таких обстоятельствах не развернуться государственно-му социализму и не стать господином общественного мнения?
Его крупная заслуга заключалась в выражении довольно смут-ных практических стремлений нового периода политической и экономической истории без запугиваний подобно социализму пер-спективой радикального общественного переворота. Законодате-лям и публицистам он доставил необходимые аргументы в пользу новой политики, которую они хотели проводить в жизнь; для са-мых противоположных партий и для самых различных умов он подыскал почву для общей деятельности. Не крупная ли это заслу-га для доктрины, озабоченной прежде всего достижением непос-редственных результатов?
Таким образом, государственный социализм благодаря доволь-но курьезному, но не единственному в истории идей повороту иг-рал в конце XIX столетия ту же самую роль, которая лежала в тече-ние первой половины столетия на его крупном противнике - ли-беральном оптимизме. Большая заслуга последнего состояла в проложении путей для политики освобождения и насаждения не-обходимой для прогресса крупной промышленности свободы, а вместе с тем и в истолковании крупных политико-экономических течений своего времени. При выполнении этой односторонней за-дачи он мало-помалу стал пренебрегать теоретической разработ-кой политической экономии и потерял всякую научную ориги-нальность, а вместе с тем и устойчивость необходимого для всякой системы идей умозрения. Точно так же государственный социализм служил знаменем для всех тех, кто понимал необходимость ограничения социаль-ных злоупотреблений доведенной до крайних пределов экономи-ческой свободой, для всех тех, кого действительно заботило жалкое положение все более умножавшегося рабочего класса. Поглощен-ные своими непосредственными практическими задачами деяте-ли государственного социализма изменяли главным образом принципы практической политики, не внося иного, нового света в экономическую науку в собственном смысле... и им, может быть, будет грозить та же опасность. Судьба, общая всякой политической доктрине, подстерегает государственный социализм. Уже и ныне может возникнуть вопрос: не станут ли учащающиеся случаи пра-вительственного вмешательства все более и более вызывать недо-верие к способностям государства к хозяйственной деятельности у потребителей, равно как и у предпринимателей и даже у рабочих?
Во всяком случае, можно отметить один довольно характерный факт. Между тем как в XIX столетии социализм направлял все свои атаки против экономического либерализма и ортодоксии, ныне неомарксистский синдикализм, напротив, принимается почти иск-лючительно за государственный социализм. Сорель подчеркивал тесную связь между марксистской и "манчестерской" мыслью: во многих пунктах он сходится с таким "либеристом", как Парето. На-оборот, он не находит сильных выражений для нападения на при-верженцев "социального мира" и интервенционизма, которые представляются ему развратителями рабочего класса. В то же вре-мя рабочие-синдикалисты, по крайней мере многие из них, неод-нократно проявляли свое недоверие к государству и энергично от-вергли изданные в их интересах законы, как, например, закон о ра-бочих пенсиях. И, вероятно, следует приписать такое отношение влиянию анархистских идей на главарей синдикалистского движе-ния во Франции.
Встреча этих двух идейных потоков - неомарксистского и анар-хистского - в освобождении французского рабочего класса от влия-ния государственного социализма является интересным фактом, политическими последствиями которого нельзя будет пренебре-гать14.
