Осенью 1955 г. я провел три недели в Бангкоке, столице Таиланда, на заседаниях рабочих групп Экономической комиссии ООН для Азии и Дальнего Востока (теперь ≈ для стран Азии и Тихого океана). Все это время я сидел рядом с проф. Саймоном Кузнецом, будущим нобелевским лауреатом. Тогда он преподавал в университете Джонса Хопкинса в Балтиморе. Рабочая группа обсуждала итоги и перспективы развития стран региона. Уровень мышления Кузнеца и остальных участников был несопоставим. Европейские державы отделались от этого рутинного дела тем, что послали своих дипломатов, сидевших ∙в Таиланде или соседних странах. Индия, Цейлон и еще кто-то были представлены молодыми людьми, недавно вышедшими из университетов. Нашу делегацию, состоявшую из четырех человек, возглавлял госплановский бюрократ сталинских времен, впрочем, человек по-своему неглупый и гибкий.

Когда все эти непрофессионалы запутывали какой-нибудь вопрос, слово брал ≈ по своей инициативе или по просьбе председателя ≈ Кузнец, скромный, деликатный человек с тихим голосом, неторопливой и четкой профессорской речью и характерной внешностью русского провинциального еврея. Никого не задевая, он быстро заменял туманные разговоры более или менее строгим анализом. Через десять≈ пятнадцать минут все становилось на свои места, и мы удивлялись, как мы этого раньше не понимали или не замечали. Его умение разложить сложный вопрос на простые и ясные составляющие восхищало.

Кузнец считался формально главой американской делегации. Грешным делом, думаю, ему просто захотелось съездить за казенный счет в экзотическую и далекую страну. Два других американца были чиновниками госдепартамента и активного участия в дискуссиях не принимали, а потом вовсе перестали ходить на заседания. Кузнец же исправно отсиживал долгие часы, и на нем, собственно, держалась вся конференция.

Он был вдвое старше меня и уже тогда весьма известен как ученый, так что я немного робел, чувствуя свою неготовность вести с ним серьезную научную беседу. Не могу похвастать, что обсуждал со светилом деловые циклы, распределение личных доходов или статистику валового национального продукта ≈ области науки, связанные с именем Кузнеца.

Меня стесняло и то, что Кузнец ≈ эмигрант из России, хотя и первой волны. До недавнего времени считалось в принципе нежелательным иметь дело с эмигрантами: уж лучше заядлый реакционер, но природный американец или француз, чем любой либерал, но бывший соотечественник. Это прочно сидело в голове каждого советского человека, выезжавшего за границу.

Кроме того, я был членом делегации, в которой двое старших коллег не знали ни слова по-английски и не то с подозрением, не то с ревностью смотрели, как я болтаю с иностранцами. Четвертый был переводчиком и, как мне стало ясно позже, агент спецслужб. Об этом я догадался, когда меня через несколько недель после возвращения вызвал один из боссов ведомства, где я работал (Госкомитет по экономическим связям), и сказал: есть сведения, что вы неправильно вели себя за границей ≈ отделялись от делегации и излишне интересовались женщинами. Говоря словами Владимира Высоцкого, смешно, да не до смеха. Обидно ведь и то, что, кроме разговоров на приемах и экскурсиях, решительно ничего с женщинами не было!

К счастью, время было оттепельное, в преддверии XX съезда партии, на котором Никита Хрущев похоронил Сталина в знаменитом секретном докладе. Дело было, видимо, оставлено без последствий.

Возможны ли такие вещи теперь? Не знаю. В такой грубой и глупой форме, вероятно, нет. Но не поручусь, что эти нравы остались целиком в прошлом.

Однако вернусь к Саймону Кузнецу. Мы все же настолько подружились с ним, что четыре года спустя он прислал мне предварительный вариант своей книги ╚Капитал в американской экономике. Его формирование и финансирование╩, классической работы в тогдашнем стиле Национального бюро экономических исследований. Книга вышла в 1961 г., и я вместе с С. М. Никитиным рецензировал ее в советском журнале.

Кузнец был сподвижником и продолжателем трудов Уэсли Митчелла, основателя Бюро и одного из пионеров количественного, статис-тико-аналитического метода экономических исследований. Ни Митчелл, ни Кузнец не были и не стремились быть идеологами. Возможно, это их большое преимущество...

Хотя Кузнец прожил после 1955 г. много лет, мне не пришлось больше лично встречаться с ним. Насколько я помню, он в СССР не приезжал, а мои американские маршруты как-то проходили мимо.

Из бангкокских бесед я помню, что он говорил о Харьковском университете, куда поступал во время гражданской войны, и о том, как бедствовал во время учебы в Колумбийском университете в начале 20-х гг. Помнится, речь шла о том, что у него была всего одна приличная сорочка, которую он сам стирал. Что-то в этом роде мне рассказывал и мой незнаменитый друг Владимир Дмитриевич Казакевич, однокашник Кузнеца по Колумбии, русский американец, вернувшийся в СССР.

Лишь много позже я понял, что Кузнец по-своему повлиял на меня, укрепив мой интерес к экономической теории и подтолкнув к переходу в академическую науку. Слушая его и беседуя с ним, хотелось стать профессором. Профессором в лучшем смысле этого слова ≈ интеллектуальным, независимым, широко мыслящим, либеральным...

Кузнец был одним из первых экономистов, получившим Нобелевскую премию (1971 г.). Едва ли и теперь кто-нибудь из лауреатов может сравняться с ним по практическому и политическому значению исследований. Весь мир принял систему национальных счетов, которая позволяет с достаточной степенью надежности измерять экономический рост и анализировать структурные сдвиги. Кузнец был пионером в этой области. Хотя в последние годы данные о валовом национальном продукте начали публиковать в СССР и России, нашим статистикам еще долго придется учиться современным методам составления и анализа национальных счетов.